Даже женившись на другой, Леонид Андреев отправлял Надежде Чукмалдиной послания, полные любви и нежности.
<Москва> 15 марта <1901 г.>
Напоминанием о себе никакой неприятности причинить Вы, конечно, не могли. Не поклонился Вам по двум причинам: во-первых, Ваше упоминание о добродетельности было совершенно излишним: Ваша добродетельность написана у Вас на лице, и при встрече я не сразу узнал Вас; далее я думал, что Вам будет неприятно продолжение знакомства со мной. Искренне извиняюсь в этой ошибке, проистекшей из обычного непонимания Вашей психики. Ваше предположение о том, что я не отвечу на письмо, совершенно не вяжется с моими обычаями: я отвечаю на все обращённые ко мне письма.
Через несколько дней я выхожу из клиники и тогда с готовностью выполню Вашу просьбу — в уверенности, что она не имеет ни малейшего отношения к Вашему желанию «подурить».
Леонид Андреев
***
14 сент<ября> <1>910
Я не скажу тебе, к<а>к жадно с тобою встречи я ищу — ты всё равно не поверишь, Надеждочка! А это приблизительно верно, почти факт. Не знаю почему, но последнее время я упорно галлюцинирую твоими глазами — ты очень хорошо смеёшься, Надеждочка! Будь это по телефону — я попросил бы тебя засмеяться, а будь ближе, напр<имер>, в Орле…
То сегодня мы поехали бы в Нарышкино. По-е-хали!
Может же быть такая потребность: время от времени видеть тебя, хорошенькая моя прелесть, — это ужасно верно, хотя я и шучу. Вот говорю «моя», а ведь это же чепуха! Должно быть притяжательное, а только оно притязательное, и больше ничего. Но к<а>к бы это устроить: при посредстве только бумаги и только чернил поцеловать тебя?
Обещания свои я исполняю скверно, это правда, но не все и не всегда. Не писал тебе потому, что всё лето был болен и, кроме того, была тоска. Ты знаешь, что это за штука? Скверная штука. Сейчас она прошла к<а>к и нездоровье (относительно, конечно), я работаю и живу. А живу — значит хочу поцеловать тебя, к<а>к не верти, а всё к тому же приходишь. Может быть, ты хочешь, чтобы я писал о деле — но ей богу, не могу. Это не легкомыслие, а самый сердечный, самый широкий тебе привет.
Скучное и тяжёлое было у меня лето, Надеждочка. Один еврейчик описывал в сочинении, к<а>к проводил лето: «Лето провёл скучно, а если раз ездил на лодке, — так что?».
Ну и я так же. Целых три лета пошли у меня к дьяволу, провалились в преисподнюю. И вот приходится переводить жизнь на зиму — это грустно. Влюбляться в комнатах, грустить в шубе, клясться перед люстрою — нет, когда приеду в Москву, мы отправимся кататься на Воробьёвы. Или не хочешь ли в Петровско-Разумовское? Возьмём бутербротов.
Газеты врут обо мне во всех направлениях: киевско-харьковском, московском, психиатрическом. Но в Москву я приеду — это факт. Когда? Должно быть в октябре. Тогда буду делать всё полезное, ты удивишься. И не потому, что потому — а потому что с детства верю в твой талант. Это не шутка. И мне так нравится, что ты работаешь, действуешь. Постараемся, Надеждочка!
В деревне я сейчас один — ежели не считать семьи в 15 душ. Один в том смысле, что жена за границей, будет лечиться месяца полтора — два. Конечно, навещают добрые женские души, но ты поверишь — я ни в кого не влюблён! Разве только в тебя немножко, но ты этому не верь. Пожалуйста, не верь мне ни на грош!
Ах, Надеждочка! Если бы взор мой был магнитен (от слова магнит), я навёл бы его на тебя, и ты по проволоке прилетела бы сюда, и я взял бы тебя и немедленно, даже не распечатав, отослал бы назад! — Вру, голубчик.
Напиши мне получше что-нибудь. Скажи, что тоже влюблена немножко, а я тоже не поверю — и будет так весело!
«Твой» Л.
О Якове не хочу говорить, очень печально. Много думал о нём, и хорошо, что ты мне написала о нём.
***
<Петербург. 16 сентября 1910 г.>
Милая Надечка! Не пишу, ибо в очень скверном настроении. Болен и оттого скучно жить. А сейчас и руки обожжены на моторе, трудно писать.
Как полегчает, напишу. Только адрес сообщи. Твоему письму был очень рад и целую за него твою лапку.
Живи весело!.. А я, должно быть, скоро подохну. Приходи на могилу плакать.
Леонид
Адрес: Заказное. Москва. Малая Кисловка, Филармоническое училище
Надежде Александровне Чукмалдиной
***
<Станция Эсбо. Финляндия. 29 июля 1911 г.>
Ну, Надечка, повидаемся, и я очень-таки рад. И судьба благоприятствует: четвёртого по делам дня на три я приезжаю домой, в Ваммельсу. В Петербург не попаду: мало времени и много дела, но ты приезжай ко мне в деревню; поболтаем вдосталь и что можно сделаем относительно театра.
Сделай так: в четверг, либо пятницу-субботу позвони по телефону, для чего отправься либо в пассаж, либо на Финляндский вокзал и спроси сперва финляндскую переговорную станцию, а когда дадут, то дачу Л. Андреева. Звони часов в 11−12 или в пять. Тогда уговоримся о поезде, к которому я вышлю лошадь.
Значит до скорого свидания, буду очень рад повидаться. И крепко жму руку! Крепко!..
Твой Леонид.
И конверт я жарю на машинке.