С. БУНТМАН: Добрый день! Мы в Москве.
А. КУЗНЕЦОВ: Да.
С. БУНТМАН: Да. Я сегодня как конферансье, это, начиная вот с Белковского* (власти РФ считают иноагентом) — мы в Москве и убийство тоже было в Москве.
А. КУЗНЕЦОВ: И убийство было в Москве, и вообще всё в Москве.
С. БУНТМАН: Да.
А. КУЗНЕЦОВ: Москва, как известно, третий Рим, а четвёртому не быти, так что чего тут — нам не быть, убийству не быть.
С. БУНТМАН: Да. Нет, всё здесь было, и вот мы сейчас разглядываем фотографии, и вы разглядывать будете. Когда Андрей…
А. КУЗНЕЦОВ: Сейчас, да, Андрей выведет нам фотографию. Фотография более позднего времени, чем-то, о чём мы будем говорить.
С. БУНТМАН: Да.
А. КУЗНЕЦОВ: Потому что мы говорим с вами о событиях 1866-го и шестьдесят седьмого годов, в шестьдесят шестом убийство, в шестьдесят седьмом суд. А это фотография из знаменитой фотоколлекции Готье-Дюфайе, это примерно тысяча шестьсот…
С. БУНТМАН: Тысяча какой там?
А. КУЗНЕЦОВ: То есть тысяча девятьсот, перевёрнутую прочитал циферку, тысяча девятьсот примерно одиннадцатый, двенадцатый год. Но я не думаю, что сильно изменился, это Средний Кисловский переулок, в районе Никитских ворот, вот там вот переулочки, да? Так сказать, в районе театра Маяковского, ГИТИСа, да? Вот. И вот в одном из домов справа — видимо, в том, который подальше на этой фотографии, собственно, и произойдёт совершенно страшное преступление, которое всколыхнуло тогда всю Москву, вот повспоминали мы перед передачей, так случайно получилось, дело Владимира Ионесяна, ровно через сто лет после этого имевшее… Да, вот которое тоже в своё время всколыхнуло Москву, и Москва несколько недель только и говорила, что об этом убийце, Мосгазе.
С. БУНТМАН: Ну да, да. Он, к счастью, жил недалеко от нас, поэтому, и он в своём квартале не вредил. Да.
А. КУЗНЕЦОВ: Да, естественно, он старался уезжать от, от того дома, где жил, иногда даже в другие города, как известно, досталось там ещё и Иванову помимо Москвы. Вот. Но это дело действительно тогда произвело колоссальное впечатление, не потому что до такого, скажем, не было. Ну на самом деле, ну убийство двух человек, ну, очень жестокое убийство, да, ну, там, литры крови по всей квартире. Ну, ну бывало такое, конечно, в Москве, так сказать, и в других крупных городах периодически случаются ужасные преступления. Но именно потому, что это первые даже не годы — месяцы фактически осуществляющейся судебной реформы, да? Летом шестьдесят шестого года кое-где — далеко не везде, далеко не сразу — начинают работать новые суды. Но сначала начинают работать мировые суды, поскольку их гораздо проще было организовать, затем потихонечку подтягиваются уже коронные: сначала рассматривают дела средней тяжести, без присяжных, с осени шестьдесят шестого года начинается рассмотрение дел с присяжными заседателями в судах московской и санкт-петербургской судебной палаты, это значительная часть европейской части Российской Империи.
И потихонечку подбираются вот такие вот громкие, знаменитые дела, и дело студента — или бывшего студента, потому что в процессе разбирательства он был исключён из университета — дело студента Данилова становится одним из самых первых вот таких вот громких дел, о которых пишут газеты, благодаря тому что, значит, судебные… появляются судебные стенографисты, которых редакции посылают на процесс, у нас сегодня есть полный текст и речи обвинителя, и речи защитника, и резюме председателя суда. Вот благодаря этому и благодаря тому, что, значит, в процессе следствия, ещё до того, как убийца был сначала арестован, а потом выведен на суд, репортёры снуют по городу, собирают слухи, собирают какие-то подробности. Благодаря этому мы имеем достаточно такое, подробное представление об этом деле. Деле, которое не устаёт всех о нём пишущих поражать тем, что дело в очень многих моментах совпадает со знаменитым преступлением Раскольникова, и естественно, есть основания предположить две вещи. Либо, если дело случилось раньше, Фёдор Михайлович о нём узнал и использовал его для «Преступления и наказания», либо, если роман был опубликован раньше, возможно, это подсказало какие-то идеи убийце. А на самом деле ни то, ни другое. Преступление совершено в январе шестьдесят шестого года, роман уже написан, но ещё не опубликован.
С. БУНТМАН: Не напечатан, да.
А. КУЗНЕЦОВ: Но ещё не опубликован. То есть кроме Достоевского и двух-трёх сотрудников редакции его ещё никто не читал.
С. БУНТМАН: Вот они-то и подозреваемые.
А. КУЗНЕЦОВ: И получается, что Фёдор Михайлович взял из воздуха нечто такое, что в этом воздухе уже начало ткаться, но ещё не соткалось. И это, конечно, ещё одно свидетельство того, сколь вот гений — а при всём моём, ну, я не, не поклонник творчества Достоевского, но я понимаю, что мы имеем дело с гениальным литератором в его лице — насколько гениальный литератор впитывает, буквально впитывает, вот, то, что называется — общественную атмосферу. Ну, а о том, сколько совпадений, судите сами, сейчас отдельно начнём рассказывать.
Итак, в Москву осенью предыдущего шестьдесят пятого года приезжает отставной офицер, отставной капитан Попов, дворянин, у которого было поместье в Финляндии. Он это поместье — да он, видимо, принял решение не вести больше тихую, значит, жизнь такого вот окраинного провинциального помещика. Он продаёт это поместье, за неплохие деньги продаёт, за 23 тысячи рублей, плюс у него были какие-то, видимо, ещё накопленьица наличными, в драгоценностях, ещё в чём-то. Когда встал вопрос о том, сколько, что называется, стоил капитан Попов, то его родственники, находившиеся в Петербурге, которых полиция опросила, оценили размер его капитала где-то в 28−29 тысяч рублей. Вот он с этими деньгами и с единственным, видимо, существом, которое составляло последние годы его жизни его окружение, с его кухаркой, домовладелицей, думаю, что одновременно и тем, что на скучном языке полицейских протоколов называется сожительницей, вот они вдвоём приезжают в Москву, снимают квартиру в Среднем Кисловском переулке, и он открывает меняльную… ссудную лавку. То есть он становится ростовщиком по сути.
Судя по всему, он не очень попадает в классический образ ростовщика, вот такого вот совершенно помешанного на деньгах человека, который ни о чём, кроме, там, шестого сундука, сундука ещё не полного, и думать не может. Потому что сохранились его письма, которые он за несколько, те несколько месяцев, что он прожил в Москве — а прожил он, собственно: в октябре он в Москве поселился и в январе уже был убит, прожил-то он всего три месяца. За это время он написал несколько писем своей родне в Петербург, и вот он пишет, как ему понравился в Москве театр. К сожалению, мы не знаем, в какой именно он ходил — ну, вполне возможно, в Малый, драматических ещё не так много в Москве театров, да, ещё нет расцвета, ещё нет ни театра Корша, ни театра, там, ни…
С. БУНТМАН: Да ещё нет частных-то почти совсем. Так только, вообще-то нет.
А. КУЗНЕЦОВ: Да! Антреприза только-только в провинции потихонечку начинает как-то голову поднимать. А в столицах пока ещё царствуют вот императорские театры, да, два в Петербурге, два в Москве. Скорее всего, в Малый он сходил.
С. БУНТМАН: Нет, ну есть, есть какие-то антрепризы частные в Москве тоже.
А. КУЗНЕЦОВ: В любом случае…
С. БУНТМАН: Я, я сразу вспомнил Гиляровского, который… Ну, это чуть-чуть позже всё равно.
А. КУЗНЕЦОВ: Это позже, Гиляровский-то попозже, конечно.
С. БУНТМАН: Всё равно восьмидесятые, думаю, да-да-да.
А. КУЗНЕЦОВ: Конечно. Да. Нет. Это вот всё-таки ещё шестьдесят пятый год, ещё мало что есть.
А. КУЗНЕЦОВ: Но, в любом случае, он сходил в театр, он записался в библиотеку. И пишет: вот как здорово, рядом с моим домом есть библиотека, я туда сходил, я вот планирую книги… То есть он, видимо, человек читающий, он человек, интересующийся новостями, так сказать, духовной жизни. Но во всём остальном он такой, видимо, старый холостяк то что называется. Было известно — то есть он приобрёл уже определённую репутацию, — что он человек осторожный, дверь всегда заперта, абы кого не пускает. Ну, это абсолютно естественные приметы его ремесла: хорош будет ростовщик, который держит, что называется, открытый дом и у которого проходной двор в его кабинете.
Понятно, что будешь тут осторожным. Понятно, что не одному — Раскольников не первый, кому пришла в голову мысль убить старушку. И снял он такую, ну, неплохую, судя по всему, — он снял целый флигелёк двухэтажный: на первом этаже находилась его контора ссудная, а на втором находилась частная квартирка из четырёх комнат, где он проживал — значит вот, соответственно, его спальня, его кабинет, ну, видимо, какая-то гостиная и комната вот этой женщины-экономки и кухарки, которая, значит, вместе с ним жила. В середине января их обоих обнаруживают убитыми на квартире…
С. БУНТМАН: Шестьдесят шестой, да?
А. КУЗНЕЦОВ: Январь 1866 года, да. Причём, ну, убийство совершено — ну, как сегодня закон это называет, — с особой жестокостью в том смысле, что убийца нанёс какое-то бесчисленное количество ударов. Если я не ошибаюсь, на его теле 24 колотых и резаных раны, да? На её — двадцать одна. Все описания — и сухие описания полицейского протокола, и описания газетчиков, и показания свидетелей на суде — свидетельствуют о том, что кровь была везде. Всё забрызгано кровью: в комнате, где его убивали, в прихожей, где убивали её… Потому что её будут убивать — она вернётся, её не было в квартире, когда первое убийство состоялось, она вернулась, она была в аптеке в это время. Дело в том, что так получилось, что время первого убийства установлено с точностью до нескольких минут. Значит, убийство состоялось в 18:43 — 18:44 — 18:45.
С. БУНТМАН: А как?
А. КУЗНЕЦОВ: Вот с чем это связано. Обвинитель, Михаил Фёдорович Громницкий, на процессе даже назовёт это обстоятельство уникальным или удивительным — вот каким-то таким словом. Дело в том, что, когда полиция будет осматривать место происшествия, она обратит внимание на то, что напольные часы остановились вот на этом времени, 18:43, по-моему, шесть сорок три.
С. БУНТМАН: Попало в них, что ли?
А. КУЗНЕЦОВ: Дело в том, что, когда потом привлекут часовщиков и они будут производить осмотр часов, то выяснится, что у этих часов была одна интересная особенность: если их толкнуть, они немедленно останавливались и нужно было их заново заводить. Для этого не нужен был часовщик, хозяин, видимо, об этой особенности знал, видимо, она его никоим образом не беспокоила — может, времени, что называется, не нашлось, руки не дошли вызвать мастера. Но полиция, узнав об этом, предположила, что в ходе борьбы — а борьба явно была, это было видно опять-таки по кровавым следам, по месту их расположения, что отставной капитан сопротивлялся и, видимо, сопротивлялся достаточно энергично. Вот в ходе борьбы, видимо, эти часы толкнули, они остановились и тем самым зафиксировали время — несколько минут до убийства. Вот, а как раз в начале восьмого она вернулась из аптеки.
С. БУНТМАН: Угу.
А. КУЗНЕЦОВ: Это установили по показаниям служащих аптеки, которые сказали: вот, она была, там, без каких-то минут семь, а идти ей тут минут двенадцать-пятнадцать — вот она вернулась и была убита. Значит, сразу отмечаем совпадение с преступлением Раскольникова: ростовщик, убийство двойное, второе, видимо, незапланированное, но тем не менее случившееся, как было с несчастной Лизаветой в «Преступлении и наказании». Ну, сразу возникло предположение — оно в дальнейшем подтвердилось, — что преступление связано с профессиональной деятельностью отставного капитана Попова, что его убили для того, чтобы похитить средства. Но тут… Да, полный разгром в квартире, перевёрнуты, вывернуты ящики, открыты шкафы — то есть видно, что искали…
С. БУНТМАН: Искали, искали, искали, да.
А. КУЗНЕЦОВ: Но при этом — притом что убийца явно провёл, ну, в общем, определённое время в квартире, он достаточно тщательно эту квартиру обыскал. При этом (и это, собственно, стоило жизни несчастной служанке, видимо), при этом он не взял — можно сказать, демонстративно не взял, — несколько довольно дорогих вещей из числа тех, что приносили люди в заклад. То есть полиция обнаружила буквально на виду лежащие, там, как я понимаю, на две-три тысячи рублей заложенных вещей.
С. БУНТМАН: То есть он вообще вещи в заклад…
А. КУЗНЕЦОВ: Вот полиция предположила — и оказалась права в своём предположении, — что он взял только свой заклад.
С. БУНТМАН: Свой заклад плюс деньги.
А. КУЗНЕЦОВ: Полиция сразу решила, что он один из тех, кто был клиентом. Почему полиция решила, что это не просто грабитель, который ворвался и начал грабить? Дело в том, что в кабинете, где явно начинались вот эти вот кровавые события, было обнаружено — в одном отчёте я встретил упоминание, что бутылка из-под пива и два стакана, в другом отчёте я встретил упоминание «бутылка водки и две рюмки». Но, в общем, некий алкогольный напиток и два сосуда. То есть он перед убийством кого-то, что называется, угощал. Ну, потому что, конечно, можно предположить, что неубранная посуда осталась от какого-то предыдущего посетителя, но дело в том, что полиция, опросив соседей, установила, что убитая женщина была ну вот такой вот — она ещё то ли шведка, то ли финка по национальности, — как известно, обе нации имеют репутацию отличающихся такой вот скрупулёзностью, тщательностью, да, пунктуальностью. Она вот была совершенно нетерпима к любому беспорядку, поэтому представить себе, что, зная, что у хозяина гость, подав туда ему какое-то угощение…
С. БУНТМАН: Она не уберёт со стола, да.
А. КУЗНЕЦОВ: …потом не убрать и не помыть… Да, то есть явно совершенно это осталось от последнего посетителя, которого он принимал, когда она была отправлена в аптеку. И вот то, что он явно… Притом что у него московских знакомых-то нет, у него в Москве…
С. БУНТМАН: Значит, клиент.
А. КУЗНЕЦОВ: Да. Знакомые у него только клиенты, он никакими друзьями пока обрасти просто-напросто не успел. И вот, связав всё это воедино, они сделали предположение, что приходил один из закладчиков и, видимо, человек явно выше среднего, так сказать, по преступному миру интеллекта, который прекрасно понимал, что по вещам человека найти гораздо проще, чем по деньгам, процентным бумагам и другим. И они предположили, что свой заклад он заберёт — ну, это логично, — а вот те, которые, так сказать, могут связать его с убийством, он не тронет. Но пропали наличные деньги. О том, что наличные деньги в доме были, свидетельствовал тот факт, что одна бумажка (пятирублёвая, если не ошибаюсь) была оставлена на месте преступления — она была запачкана в крови, и он её то ли обронил, то ли сознательно не взял. Ну, возможно, верхнюю, да, пачку схватил, верхнюю, там, заляпал окровавленной рукой. Как так? Почему, если он не торопился, руки были окровавленные? А были следы того, что он вымыл руки, какой-то там простынёй в спальне их вытер. Дело в том, что полиция предположила по некоторым кровавым отпечаткам, по их местам, что он сам был ранен в процессе борьбы, и даже по стене лестницы — стене подъезда — определили, что ранена, скорее всего, левая рука. Вот, она продолжала кровоточить, и, видимо, вот оттуда, собственно, та кровь, которая оказалась на этой пятирублёвой купюре.
Значит, полиция. Вообще надо сказать, что полиция в этом деле сработала в высшей степени профессионально, и это отмечено особо и в выступлении обвинителя, и в резюме председателя суда — ну, не в резюме, там, в одном из комментариев председателя суда Люминарского. Значит, это, надо сказать, притом что ещё пока нет специализированного уголовного розыска, сыскные отделения будут появляться в крупных городах позже. Пока просто полиция, которая занимается и санитарными делами, и пожарными, и общественным порядком, и мелкими правонарушениями, и тяжкими, труднораскрываемыми преступлениями. Следствие возглавил частный пристав Тверской полицейской части — по месту совершения преступления — Ребров, ему помогал следователь с хорошо известной фамилией Врубель. Ну, он если и родственник, то дальний родственник художника, я не нашёл между ними никакой связи. Вообще это довольно известный польский дворянский род. Врубель по-польски — воробей.
Вот, и вот эти два человека возглавили это следствие, и они предположили, что раз вот так, да, — они считают, что вот так произошло: он взял ценные бумаги, он взял наличные и он взял вот те вещи, которые до этого сам заложил. Они решили попытаться понять: а вот что же он сам закладывал. И в газетах было дано объявление, что всех, кто делал заклад этому самому, ростовщику Попову, просьба выкупить обратно их, значит, предметы, которые они закладывали. И в течение нескольких дней все, кто закладывал, обратились за своими предметами. И, когда, так сказать, вот эта обратная выкупная операция закончилась, полиция опросом свидетелей выяснила, что нет одной вещи, которая по идее должна быть, потому что несколько свидетелей упоминали, что вот, капитан обладал последние пару дней перед смертью, вот, такой вещью, он ходил её оценивать к ювелиру. Ювелир Феллер, который участвовал в качестве оценщика в этой операции, сказал: да-да, был перстень, перстень с бриллиантами, хорошей работы — меня попросили, обе стороны попросили, значит, вот быть экспертом в оценке его стоимости, я его оценил в 750 рублей как закладную цену. Это означает, что цена самого перстня была, конечно, значительно выше, потому что закладная цена — это то, что не вернётся, если он не будет выкуплен.
С. БУНТМАН: Да-да-да-да.
А. КУЗНЕЦОВ: Естественно, что в интересах ростовщика, чтобы она была пониже. Ага, то есть вы знали человека, который с этим перстнем… А дело в том, что Попов был ещё весьма педантичным человеком, и у него был журнал. У него было даже два журнала, где он записывал, что принято, по какой, там, цене и так далее. И вот в журнале тоже есть этот перстень, указана эта закладная цена, 750. И плюс педантизм его простирался так далеко, что значительная часть его капитала, которая была у него в пятипроцентных выигрышных бумагах, — мы рассказывали в деле профессора Неофитова о том, что это за купоны, да, вот эти пятипроцентные бумаги.
С. БУНТМАН: Да-да-да-да-да.
А. КУЗНЕЦОВ: Кто хочет, найдите эту передачу. Вот, и он переписал все номера имевшихся у него облигаций. И мало того, что у него был этот список и этот список нашли у него на квартире, но такой же список, копия была у его родственников в Петербурге. То есть у полиции были номера всех его вот этих вот бумаг, которые, как ожидалось, вскорости должны были быть пущены в обращение. Ну, и в результате, когда свели, что называется, дебет с кредитом, видно, что нет вот этого ценного перстня в 750 и нет выигрышного билета, тоже государственного вот этого займа, который ему тоже отдавали в залог.
С. БУНТМАН: Угу, то есть уже прошедший тираж, и там…
А. КУЗНЕЦОВ: Да, уже прошедший тираж.
С. БУНТМАН: Да, да, да, да.
А. КУЗНЕЦОВ: Не просто с возвратом, а ещё и с выигрышем. И вот записано, что вот под такой-то фамилией некий человек. Начали искать по Москве человека — нет человека, подходящего под эту фамилию. То есть фамилия-то распространённая, а вот так, чтобы совпал возраст, ещё какие-то там особенности… А ювелир Феллер — человек, кстати, с очень хорошей репутацией, в том числе и у полиции, человек такой честный, пунктуальный, — он говорит: ну да, был молодой человек, вот я могу его описать, вот мои служащие его видели, вот они тоже могут. Составлено было довольно подробное описание, вот такой-то молодой человек.
Начинают искать молодого человека, рассылают ориентировки — вот такой-то человек, и у него, скорее всего, шрамы на левой руке, причём сравнительно свежие. Даже поймали где-то у чёрта на рогах, где-то в западных губерниях, чуть ли не в Царстве Польском, поймали по словесному портрету человека, привезли для опознания, у него свежие шрамы на левой руке. Он, конечно, мерзавец, там, выкручивался — вот, топором неудачно сам себя задел. Ну, как это часто бывает в таких случаях, полиция надеялась на то, что дело раскрыто и убийца пойман, а на самом деле этот человек не имел никакого отношения, у него было железное алиби. Но вот, тем не менее, такие передовые технологии, как словесный портрет уже в этом деле был применён. Ну и, вот, проходит месяц, проходит второй месяц — кажется, что дело превращается в глухаря. И тогда, в самом конце марта, в канун, значит, Великого… заканчивается Великий пост… Или нет, по-моему, в тот год, по-моему, начинается Великий пост, очень поздняя…
С. БУНТМАН: Поздняя Пасха.
А. КУЗНЕЦОВ: Поздняя Пасха, да, по-моему, начинается Великий пост поздно. В общем, одним словом, день вот, предпостный день, да, значит, Масленица, гулянья. И полиция решает устроить такую вот массовую облаву — все полицейские снабжены словесным портретом. А один из молодых людей, работавших у ювелира, который этого вот человека хорошо видел и сказал: я его запомнил и могу опознать, — он используется в качестве опознавателя. Они ходят по улицам и находят этого человека, и тот его опознаёт, и того арестовывают.
С. БУНТМАН: Ну, после ролика и наших представлений разных товаров печатных мы продолжим. Ну что ж, а мы вам опять — поднимаю, достаю, поднимаю большую книгу, одну из двух больших книг — это двухтомник Генри Киссинджера. Вот так, вот видите, толщина какая, много чего написал.
А. КУЗНЕЦОВ: А видел много.
С. БУНТМАН: Да, видел много, видел, в общем-то, всё, о чём мы сейчас читаем, про всю Холодную войну и выходы из неё.
А. КУЗНЕЦОВ: Уважаемых людей видел. Хачатурян видел, Иштоян видел, да?
С. БУНТМАН: Да, да, всё, да. Я думаю, что он даже Микоян видел. Да.
А. КУЗНЕЦОВ: Ну, в общем, нельзя исключать, должен был видеть.
С. БУНТМАН: Конечно, должен был. Вот, так что Генри Киссинджер и «Годы в Белом доме», два тома мы вам предлагаем. И вот с пылу с жару у нас ещё и «Дилетант», уже номер этот.
А. КУЗНЕЦОВ: Только что с гильотины и ещё дымящийся, да?
С. БУНТМАН: Совершенно это, я удивляюсь, как вы ещё не пишете — наверное, плохо видно, — не пишете: уберите этот плакат. То, что плакат…
А. КУЗНЕЦОВ: Вы не уважаете своих зрителей.
С. БУНТМАН: Плакат жестокий, плакат тогдашний, и картинка тогдашняя, и изображается отрубленная голова. Власть террора — что такое террор, предвестники террора во Французской революции и вот из чего это получается.
А. КУЗНЕЦОВ: Теоретики террора и практики террора.
С. БУНТМАН: Теоретики, практики террора, жертвы террора — в недавнем прошлом теоретики террора. Так что там всё это было чрезвычайно серьёзно. Помимо всего, в программах «Дилетанты» вы услышите и о разных других темах, не только об этой. О разных других темах номера, и будут у нас, я надеюсь, что интересные для вас гости. Вот так вот.
А. КУЗНЕЦОВ: А Адама Михника планируете позвать?
С. БУНТМАН: Да вот хорошо было бы сделать и поговорить.
А. КУЗНЕЦОВ: Один из самых ярких материалов этого номера.
С. БУНТМАН: Да, материал потрясающий совершенно, о рьяности революции и такой же рьяности реставрации. Всё будет по-новому или всё будет как при бабушке или при прабабушке, лучше даже.
А. КУЗНЕЦОВ: Да.
С. БУНТМАН: Вот, так что это вот номер важный, мне кажется, да.
А. КУЗНЕЦОВ: Задержанным оказался молодой человек двадцати лет, студент второго курса юридического факультета Московского университета. Ещё одно совпадение с «Преступлением и наказанием»: Раскольников — недоучившийся студент-юрист, но только Петербургского, естественно, университета, да? Он сразу идёт в глухой отказ — я не я, кобыла… Да, его зовут Алексей Михайлович Данилов. Я не я, кобыла не моя, я не извозчик. Никогда не назывался чужой фамилией, никогда не ходил к ювелиру Феллеру, никогда не был у ростовщика Попова, никогда не видел никакого перстня с бриллиантами — всё, не имею никакого отношения. Но, поскольку опознание было абсолютно однозначным, то его арестовали, и поместили его…
Да, значит, проживал он — вот нам сейчас Андрей показывает хорошо известную, сохранившуюся, к счастью, до нашего времени церковь Воскресения Христова в Барашах: это Покровка, улица Покровка, её окрестности. Вот, он проживал рядом, в приходе этой церкви, где-то на Покровке, в доме со своими родителями. Он из почтенной семьи, папа — отставной мелкий чиновник, значит, занимавшийся каким-то там своим, как сейчас бы сказали, бизнесом. Семья явно совершенно была не бедная, потому что отец, давая показания, сообщил, что сын не нуждался. Мы, говорит, ему на карманные расходы давали 70 рублей. Слушай, 70 рублей в 1866 году — это не карманные расходы, а месячное жалованье среднего офицера — командира роты или даже батальона. То есть студент, который к тому же не принуждён был снимать жильё и который к тому же питался, так сказать, маминой стряпнёй, да, по крайней мере часть времени, уж точно совершенно мог себе позволить не бедствовать, при таких-то карманных расходах. Но и семья, соответственно, не бедствовала, коль могла себе это позволить.
Ну, вот его водворяют — вот Андрей нам показывает, правда, это фотография тоже более поздняя, но тоже дореволюционная всё-таки ещё. Это знаменитая московская Таганская тюрьма, её интерьеры. Вот, та самая — «Цыганка с картами, дорога дальняя, дорога дальняя, казенный дом». Вот, и, значит, следствие начинает его активно допрашивать. Первые дни он запирается, но довольно быстро его припирают к стене показаниями самых разных свидетелей, и выясняется, что на самом деле его знает не один и не два московских ростовщика, вот к этому он приходил. И с этим перстнем, кстати говоря, он появлялся ещё у одного ростовщика, и тот его хорошо запомнил. В общем, через неделю, к 7 апреля он вдруг выдаёт совершенно ошеломляющее всех признание: был, виноват, но в чём виноват? Виноват в том, что сразу не сообщил о совершённом не мной убийстве.
Шёл, значит, я по Среднему Кисловскому мимо дома, а там вдруг какие-то вот, значит, вижу тени, какие-то крики, я, значит, в подъезд зашёл, а вот вижу — что-то лежит, но я не сразу понял, что это убитая женщина. — А дело в том, что она лежала на пороге, она лежала на лестничной площадке второго этажа и, как потом было установлено, если бы он поднялся — если правда, что он рассказывает, — если бы он поднялся хотя бы до середины лестничного пролёта, там уже невозможно было не понять: залитый кровью труп на уровне, так сказать, глаз, лестница довольно крутая. — Ну, вот я не мог понять что, а на меня выскочил, значит, из двери, сбоку, — а там дело в том, что несколько дверей с лестничной площадки, да, такая кольцевая, что называется, композиция у этой квартиры, выйти можно из нескольких дверей, — выскочил из соседней двери человек с оружием, там, с ножом — я не помню уж, как он показывал. А, вот ты, значит, он меня ранил… Ну, а дальше будут рассказы совершенно фантастические — что мало того, что вот на него напали в этом доме какие-то неизвестные мужчины, но потом, дескать, ему ещё продолжали письма присылать, в которых угрожали…
С. БУНТМАН: Если не будет молчать.
А. КУЗНЕЦОВ: Если не будет молчать, и даже пытались его молчание купить. Вот, дескать, если вы на аукционе купите шкаф покойного — ну, а хозяин дома, видимо, распродавал какое-то имущество после определённого срока. Вот, купите на аукционе шкаф покойного менялы, там в шкафу спрятаны деньги, это, типа, и будет ваш гонорар за молчание. В общем, он сочинил историю в духе какого-то, я не знаю, Понсон дю Террая, там, кого ещё.
С. БУНТМАН: Ну да.
А. КУЗНЕЦОВ: Фенимора Купера, в общем, там…
С. БУНТМАН: Про мазурика Рокамболя.
А. КУЗНЕЦОВ: Про мазурика Рокамболя. Полиция, конечно, ему сразу же не поверила, но добросовестно искала опровержение всей вот этой вот чухни. Надо сказать, что он, в общем, находясь в тюрьме, продолжал сам себя закапывать. И одним из самых мощных таких движений лопатой в плане самозакапывания было следующее дело. Университет, который, напомним, всё-таки когда-то был определённой корпорацией студентов и преподавателей, — университет, пользуясь своими законными правами, сказал: арестован наш студент, его обвиняют в тяжком преступлении, мы назначаем от нас представителя, депутата.
Вот он, студент Должиков, мы ему поручаем быть как бы наблюдателем от университета в этом деле. И полиция сказала: да, окей, хорошо, пожалуйста. И, надо сказать, молодец полиция, потому что это сыграло очень здорово ей на руку, потому что Данилов попытался через Должикова передать на волю соответствующие сообщения, а Должиков как честный человек принёс это всё следователю. Вот какие были сообщения. Значит, «Данилов вручил Должикову для передачи родителям записку следующего содержания: «помните, девица Швалингер была у нас 12 января вечером»», — убийство совершалось 12 января вечером.
С. БУНТМАН: Угу.
А. КУЗНЕЦОВ: «Сообщите Наде», — это его сестра, — «чтобы она ничего не говорила о руке. Вспомните, что 12 января была у нас с шести до одиннадцати часов вечера Швалингер одна. Трусов», — ещё какой-то его приятель, — «был 14 января с двенадцати до пяти часов. Скажите Куце», — это женщина, которая была хозяйкой пансиона, где Данилов занимался репетиторством, он приходил к пансионеркам давать уроки. — «Скажите Куце, чтоб она как не знает ничего о руке, кроме того, что вы знаете, так и не показывала. Передайте Соковниным тоже о руке, что знаете об обжоге и падении». Несчастные родители будут потом на суде показывать: ну да, вот он, значит вот, один… У него два шрама на руке: один шрам — это он утюгом, значит вот, обжегся, а другой шрам — это вот он, там, оступился и, значит, порезался. Ну, что со стариков взять, хотя они, видимо, не такие уж и старики — ему всего двадцать лет-то, да? Так что им, там, вполне возможно, и до пятидесяти.
С. БУНТМАН: Да.
А. КУЗНЕЦОВ: Но и вспомним, старушке-процентщице ведь тоже пятидесяти-то не было, если так.
С. БУНТМАН: Ну, она плохо выглядела.
А. КУЗНЕЦОВ: Она просто очень плохо выглядела, потому что гуляла мало, кушала плохо, вообще профессия… Да и Петербург всё-таки, климат, конечно. В то время, сейчас великолепно.
С. БУНТМАН: Не, господи, как похорошел…
А. КУЗНЕЦОВ: Да, при нынешнем-то губернаторе.
С. БУНТМАН: Да.
А. КУЗНЕЦОВ: Так вот, в конечном итоге, следствие очень тщательное, продолжавшееся почти год, — точнее, следствие продолжалось больше года, — с момента ареста до момента выхода на судебный процесс прошло чуть меньше года. Арест был в конце марта, а судебный процесс произойдёт в середине февраля 1867 года — как раз вот полгода примерно, как открылся в полном объёме новый пореформенный суд. Вот нам сейчас Андрей показывает здание, сохранившееся до наших дней, в Кремле, да.
С. БУНТМАН: Ну да.
А. КУЗНЕЦОВ: Ну, вот тогда в Кремле был, например, Московский окружной суд.
С. БУНТМАН: Ну, это здание Сената.
А. КУЗНЕЦОВ: Это здание Сената, но часть здания — Сенат, а часть здания занимал Московский окружной суд.
А. КУЗНЕЦОВ: Вот. И вот в этом здании, в Московском окружном суде — следующая фотография — значит, под председательством председателя Московского окружного суда, Елисея Елисеевича — господи, сейчас скажу… Что с моей головой происходит?
С. БУНТМАН: Вспомнишь.
А. КУЗНЕЦОВ: Сейчас, вспомню — надеюсь, что вспомню.
С. БУНТМАН: Да.
А. КУЗНЕЦОВ: Значит, начинается судебный процесс, который продолжается два дня. Естественно, поскольку участие присяжных, естественно, значит, состязание сторон. И… господи, как меня бесит, что я ведь прекрасно… Люминарский.
С. БУНТМАН: Люминарский!
А. КУЗНЕЦОВ: Люминарский. Тут вот что интересно — вот в этом процессе фамилии действующих лиц (ну, за исключением обвиняемого, Данилов самая обычная фамилия, ничего как бы, никаких ассоциаций не вызывающая) а фамилии трёх основных судейских, они как будто взяты из классицистской комедии, из какого-нибудь «Недоросля», в котором действуют Простаковы, Скотинины, Правдины, Стародумы, Милоны, да, и так далее.
С. БУНТМАН: Да-да-да. Да.
А. КУЗНЕЦОВ: Председатель суда Люминарский, lumenus — свет.
С. БУНТМАН: Да.
А. КУЗНЕЦОВ: Елисей Елисеевич действительно был энтузиаст судебной реформы. Кстати, перед нами человек, который когда-то сказал своему секретарю, недавнему выпускнику университета — слушай, чего ты здесь делаешь, штаны просиживаешь, бумажки какие-то пишешь, иди в адвокатуру, новое, хорошее дело, явно у тебя способности.
С. БУНТМАН: Кто был?
А. КУЗНЕЦОВ: Фамилия была — Плевако.
С. БУНТМАН: Плевако!
А. КУЗНЕЦОВ: Плевако, естественно, он был секретарём у Люминарского, это первая его работа по окончании университета, ещё суды не открылись, но готовилось открытие. Следующая картинка, Андрей, пожалуйста: фамилия прокурора Громницкий.
С. БУНТМАН: Ну вот это замечательно совершенно! Люминарский, Громницкий.
А. КУЗНЕЦОВ: Громницкий — и адвокат Доброхотов, следующая фотография.
С. БУНТМАН: Прелесть!
А. КУЗНЕЦОВ: Да. Михаил Иванович Доброхотов, да. Первый председатель московского совета присяжных поверенных, то есть самоорганизации московских адвокатов. Вот. И интересная история произошла с адвокатом — значит, Данилов избрал себе адвоката, молодого человека, который не был присяжным поверенным, но это первые шаги суда, адвокатов всего несколько десятков на обе столицы, поэтому молодые люди с университетским образованием, там, при определённых условиях могли выступать в качестве защитников в суде. И вот он пригласил хорошего знакомого своей семьи, такого Соловьёва, и тот был утверждён, всё, в качестве его адвоката выступал, а буквально за несколько дней до начала процесса Соловьёв отказался под каким-то благовидным предлогом, там, что-то там, на, на здоровье сослался, ещё что-то. Но следствию было совершенно понятно, что это связано с тем, что адвокат не видел возможности защищать своего клиента в условиях той позиции, которую тот занял. А тот продолжал категорически не признавать свою вину в убийстве. И вот похоже, что адвокат дал задний ход, понимая, что при этом он проиграет с треском. Адвокат потом попытается вернуться. Но суд откажет — всё, мы уже назначили защитника, вот Михаил Иванович Доброхотов, глава столичных — ну, столичных, второй столицы — адвокатов, чего вам ещё.
Потом это станет одним из оснований для кассационной жалобы, но к пересмотру дела не приведёт, естественно. Надо сказать, что я встретил не раз утверждение, что обвинительная речь Громницкого — это выдающийся образец судебного красноречия, вот, молодым — в том числе об этом Кони писал, что вот молодым, значит, этим самым. Ну, пожалуйста, процитирую: «Обладая неотразимою логикою и необыкновенною ясностью и простотой изложения, Громницкий почти сразу завоевал себе известность, сделавшую его образцом для русских начинающих обвинителей. Он внёс в свои речи строгую объективность, спокойствие и умеренность, остался свободным от всякой аффектации и стремления обвинить во что бы то ни стало. Речи его, в особенности по делу студента Данилова, убившего ростовщика и его служанку, и по делу о шайке подделывателей кредитных билетов, так называемому оттовскому, до сих пор с пользою могут быть изучаемы всяким, готовящим себя к публичной судебной деятельности».
С. БУНТМАН: Ну отличная характеристика, я имею в виду даже не рекомендательную её часть, а по существу.
А. КУЗНЕЦОВ: Отличная! И вот Кони здесь, с присущими ему, так сказать, ясностью ума и умением сказать немногими словами очень многое, он абсолютно точно определил стиль Громницкого. Потому что на судебной трибуне и адвокаты и прокуроры будут краснобаи такие вот, да, громовержцы.
С. БУНТМАН: Очень хочется…
А. КУЗНЕЦОВ: А Громницкий — вот почитайте его речь, она без труда находится, речь по делу студента Данилова — это вот чёткое последовательное изложение фактов, таких, как их видит обвинение. При этом он тут же ссылается на возможный аргумент со стороны защиты: защита может сказать, что вот — но на это то-то, то-то и то-то. Вот вы говорите — а возможно, там был не один Данилов, почему полиция не нашла сообщника? А почему вы думаете, что есть сообщник? Если бы двоих убивали одновременно, когда они оба были на месте…
С. БУНТМАН: Можно заподозрить, да. Да.
А. КУЗНЕЦОВ: Тогда трудно предположить, да, потому что второй бы поднял крик. А тут-то убийство-то явно совершено последовательно: сначала убил ростовщика, а потом вернулась его, значит, домохозяйка — он убил домохозяйку, почему обязательно вы думаете, одному двоих убить трудно? Одному двоих одновременно трудно убивать. И так далее, и так далее, и так далее. Михаил Иванович Доброхотов, ну, сделал, видимо, всё что мог сделать адвокат, в условиях такого большого и мощного, что называется, сопротивления материала. Кстати говоря. Я до сегодняшнего утра, я о Доброхотове знал раньше и писал о нём, действительно, совершенно незаурядный человек, к сожалению, очень рано, скоропостижно умерший от разрыва сердца, он не очень долго был главой московских адвокатов, скончался — ему, по-моему, пятидесяти пяти ещё не было. Но вот я никогда не знал истории его жизни, наткнулся в одних мемуарах почти случайно. История поразительная.
Я был уверен, что его фамилия — семинарская, Доброхотов, очень типичный пример, вот в семинариях давали фамилии, опираясь на хорошие либо даже иногда на плохие качества семинариста. Как говорится, по благословению отца-ректора. Оказалось, не совсем так. История совершенно поразительная. В Мордовии, в городке Инсари, как-то, значит, помещик своему приятелю, местному православному батюшке, говорит: слушай, беда у меня. Сыну надо в гимназию поступать, он уже подрос, а у меня домашний учитель, француз, он его научил, там, хорошо французскому языку, ещё чему-то, а вот математика и физика ну совершенно ни в зуб ногой, и где я в нашем Инсари, типа, найду вот учителя, который мог бы быстренько его подтянуть, чтобы он вступительные в гимназию хорошо сдал. Тот говорит — слушай, а у меня есть смышлёный очень мальчишка, в церковно-приходскую школу ко мне ходит, у него совершенно поразительная память, он псалтырь наизусть уже знает, и он — вот я слышал, как он помогает своим товарищам с математикой, и всё прочее. Толковый, всё. Он говорит — ой, ну да. Он говорит — но он крепостной мальчишка. Крепостной. И этот помещик этого мальчишку выкупил.
С. БУНТМАН: Так.
А. КУЗНЕЦОВ: Купил своему сыну учителя. И тот действительно блестяще этого самого, его сына, подготовил к гимназии. И когда сын поступил, то сам сын папе говорит — пап, ну, а что ж так несправедливо, Ванька-то — Ванька по кличке, по прозвищу Челнок, видимо, такой, снующий — чего ж Ванька-то не может в гимназии учиться? И тот на радостях, что сын поступил в гимназию, видимо, дал ему вольную, а скорее всего, даже его усыновил как-то. Но он его тоже в гимназию отдал, этого самого учителя своего сына.
С. БУНТМАН: Здорово!
А. КУЗНЕЦОВ: Они ровесники практически. Тот блестяще закончил гимназию, стал преподавателем: сначала в начальном училище, потом в земском училище во Владимирской губернии, а сын его уже, Михаил Иванович Доброхотов-старший, закончил юрфак Московского университета и стал одним из столпов отечественной адвокатуры. Вот такие вот бывали истории.
С. БУНТМАН: Ну, прекрасная история какая-то!
А. КУЗНЕЦОВ: А фамилию дали — действительно дали, но не в семинарии, а в гимназии. Ну не звать же его по прозвищу Челнок, да? Вот его.
С. БУНТМАН: Ну конечно, да!
А. КУЗНЕЦОВ: Вот такая вот совершенно умилительная история. И в конечном итоге перед присяжными было произнесено так называемое резюме председателя суда Елисея Елисеевича Люминарского, который, чётко всё понимая, что для присяжных это дело новое, да, и вообще для России это дело новое, он говорит: вот смотрите, вот такие обстоятельства дела, но вы не обязаны считать, что это истина в последней инстанции, вы должны аргументы, значит, обвинителя сочетать с аргументами защиты. У защиты аргументы были слабенькие, но Михаил Иванович указал: вот я считаю, что здесь полиция недоработала, что вот этот вопрос остался непрояснённым.
С. БУНТМАН: Чего добивалась защита?
А. КУЗНЕЦОВ: Защита, видимо, я так думаю (ни на чём это особенно не основано), защита, видимо, выполняла свой долг — вот всё, что укажет…
С. БУНТМАН: Указывала на несоответствия. Да, ну. Да. На все шероховатости, на все, да-да-да.
А. КУЗНЕЦОВ: Указывала. Да, вот это может быть не совсем так, вот это можно понять по-другому. Потому что, когда защита себя чувствует увереннее, она предлагает альтернативные версии происшедшего. У Доброхотова единственная альтернативная версия — а вот не разыскали ещё одного человека, который тоже заложил вещь. Действительно, в журнале у убитого ростовщика была ещё одна фамилия. В отличие от той фамилии, которой назвался Данилов — она сейчас выскочила у меня из головы, но какая-то очень распространённая, типа Виноградов, что-то вот такое вот. У того человека была редкая, редчайшая двойная фамилия. И его искали-искали-искали, никаких следов, судя по всему, это был человек, оказавшийся в Москве проездом, и он выкупил свой заклад, он его сделал, а через пару дней выкупил, никаких следов больше.
С. БУНТМАН: И это было отражено?
А. КУЗНЕЦОВ: Да. Да, да, да.
С. БУНТМАН: В журнале.
А. КУЗНЕЦОВ: Была графологическая экспертиза. Графологическая экспертиза сказала — да, вот те записки, которые обнаружены на месте происшествия, написанные за несколько дней до убийства и обнаруженные у убитого ростовщика — они почти наверняка написаны Даниловым. Но дело в том, что Данилов, поняв, что графологическая экспертиза в его деле будет играть важную роль — это прямо в протоколах следствия отражено: он на следствии, когда давал собственноручные показания, старался менять свой почерк. И в результате графологическая экспертиза не могла сказать — да, у нас нет ни малейших сомнений, это он; она избрала чуть более расплывчатую формулировку: мы считаем, что с высокой степенью вероятности эти записки им написаны.
Этот самый, Доброхотов об этом, естественно, тоже добросовестно напомнил: вот, смотрите. Более того, используя несколько формальных поводов после того, как приговор был вынесен, защита подала кассационную жалобу, и вот последняя фотография у нас на сегодня — это один из самых известных адвокатов первой, самой легендарной когорты. Это Александр Владимирович Лохвицкий, чьи две дочери прославились впоследствии в истории русской литературы. Одна поменьше, поэтесса и переводчица Мирра Лохвицкая, а другая весьма и весьма — Надежда Тэффи, конечно. Вот этот, мне кажется, даже по портрету видно, ироничный человек.
С. БУНТМАН: Ну замечательный папа был у них.
А. КУЗНЕЦОВ: Замечательный папа, он знаменитый остряк, именно он вошел в историю адвокатуры своей репликой, когда какой-то купец, для которого он выиграл дело, значит, с распростёртыми объятиями, громко идёт к нему и говорит: Александр Владимирович, батюшка, так сказать, вы меня спасли, даже не знаю, как вас благодарить… Лохвицкий без паузы ему: голубчик, с тех пор как финикийцы изобрели денежные знаки, вопроса быть не может.
Обаятельный циник и остряк. Но при этом великолепный адвокат, профессор права, кстати, один из немногих среди первых адвокатов человек с учёной степенью. Вот, он пытался в Сенате, в Кассационном департаменте дело оставить. Нет, Сенат подтвердил приговор. Приговор — девять лет каторги. Да, лишение всех прав состояния, то есть ну, по сути, гражданская казнь. Девять лет каторги и последующее определение на постоянное жительство в Сибирь.
С. БУНТМАН: Девять лет.
А. КУЗНЕЦОВ: Девять лет каторги. Но вот что интересно…
С. БУНТМАН: Что ж такое-то?
А. КУЗНЕЦОВ: А Раскольников получил восемь — за аналогичное преступление, то же самое. То же самое. Но дело в том, что, когда мы говорим «каторга», вот сегодня, да, у нас тут же возникают какие образы? Либо декабристы в Петровском заводе…
С. БУНТМАН: Да.
А. КУЗНЕЦОВ: Либо, значит, чеховский «Остров Сахалин».
С. БУНТМАН: Да, плюс еще кошмарный Акатуй.
А. КУЗНЕЦОВ: Плюс кошмарный Акатуй, не менее кошмарный Зерентуй, страшный Нерчинск, и карийская каторга с ее карийской трагедией. Но дело в том, что ровно в это время происходит реформа каторги. Формально 1869 год, но началась она раньше. Дело в том, что при государе императоре Николае Павловиче и раннем Александре Николаевиче какие были каторжные работы? Было три вида каторжных работ. Была крепостная каторга, в какой-нибудь Динабург на крепостные работы, крепость строить. Была заводская каторга, Петровский завод. И была рудничная каторга, это вот тот самый Зерентуй и Акатуй. Но крепости строить практически перестали, крепостная каторга закончилась.
Заводская каторга была признана не… Как сказать, ну, неуместной. Тот же самый Петровский завод перестал каторжников принимать после 1830 года, декабристы одни из последних, кто туда был [направлен] в каторжные работы, да. Рудничные, да, рудничные конечно, и Достоевский-то на руднике же работал, но дело в том, что Достоевский-то — это конец 1840-х — начало 1850-х, а как раз в это время нерчинскую каторгу закрыли, точнее, не нерчинскую, а карийскую каторгу при… нет, или зерентуйскую… В общем, какую-то из главных рудничных каторг прикрыли. Её потом откроют вновь, но уже в 1880-е годы. По-моему карийскую. Одним словом, каторга в это время…
Да, ну, а Сахалин ещё только-только ожидает, так сказать, своего великого каторжного будущего, по-моему, первых каторжан туда в 1875-м, что ли, году привезли, или в 1885-м. В это время это скорее всего одна из каторжных тюрем. В России их было около дюжины, из них примерно восемь в европейской части страны, и три или четыре за Уралом. И каторжная тюрьма — это просто тюрьма строгого режима, в которой никакого изнуряющего, убийственного, тяжёлого труда нет. Они просто сидят в строгих условиях. А труд там если есть, то обычный, в мастерских, ничего такого нет, никакого ни забоя, ни литейки, ничего. Потом каторга опять начнёт обозначать страшную вещь, достаточно перечитать «Остров Сахалин», да, и уже читать про карийскую трагедию, да, когда люди там, тысяча человек за год просто умерла от невыносимых условий существования. Так что как там сложилась жизнь студента, бывшего студента Данилова, сказать сложно. Дальнейшие следы его теряются.
С. БУНТМАН: Суд выяснил какие-нибудь его мотивы или это просто…
А. КУЗНЕЦОВ: Корыстный.
С. БУНТМАН: Корыстный, грабёж просто, да?
А. КУЗНЕЦОВ: Да, да.
С. БУНТМАН: Просто грабеж.
А. КУЗНЕЦОВ: По крайней мере теориек он не излагал, в отличие от Родиона Романовича.
С. БУНТМАН: От Родиона Романыча да, и значит, это просто как клиент, причём он не первый раз не убивал, а вот не первый раз подбирался, наверное.
А. КУЗНЕЦОВ: Да, да.
С. БУНТМАН: Раз закладывал свой знаменитый перстенёк.
А. КУЗНЕЦОВ: Видимо, да.
С. БУНТМАН: Вот. Хорошо, спасибо большое, друзья, сейчас в 19 часов 5 минут у нас Дмитрий Колезев* (власти РФ считают иноагентом) будет, главный редактор Republic, и Антон Орех проведёт с ним эту передачу. «Пастуховские четверги» в 21 час 5 минут, ну и «Один» с Дмитрием Быковым* (власти РФ считают иноагентом) в записи будет. Нина Катерли, урок литературы. Как жалко, царствие ей небесное.
А. КУЗНЕЦОВ: Да, царствие небесное.
С. БУНТМАН: Вот, а Жене Беркович свободы. Всё, всего доброго.
А. КУЗНЕЦОВ: Всего доброго!