Начало здесь: https://diletant.media/blogs/71430/45237024/
В статье про итальянское время, которую я переводил, ссылаются на отрывок из исторического романа «Обрученные», написанного классиком итальянской литературы Алессандро Мандзони. Пушкин называл это произведение «прелестным», Мандзони хорошо знал творчество нашего великого поэта, между Гоголем и Пушкиным была, можно сказать, тесная мистическая связь, но мы ничего не слышали о каком-либо знакомстве Гоголя и Мандзони. Кажется, Николай Васильевич не читал современных ему итальянских писателей, отдавая предпочтение их великим предшественникам (например, Данте).
Итак, влипнув в неприятную историю, главный герой романа «Обрученные» бежит из Милана (Ломбардия) в сторону владений Венецианской республики (направление на Бергамо).
«Он томился в ожидании рассвета и с нетерпением измерял медленный бег времени. Я говорю «измерял», потому что через каждые полчаса он слышал среди мёртвой тишины гулкие удары каких-то часов, — вероятно, это били часы в Треццо. В первый раз, когда эти звуки совершенно неожиданно поразили слух Ренцо и он никак не мог понять, откуда они доносятся, бой часов произвёл на него таинственное и торжественное впечатление, словно то было предостережение, сделанное каким-то невидимкой, голосом совсем незнакомым. Когда, наконец, пробило одиннадцать[110] — час, в который Ренцо собирался встать, он поднялся, почти окоченевший, преклонил колени, с большим жаром, чем обычно, прочитал утреннюю молитву, потом встал, потянулся, расправил поясницу и плечи, как бы для того, чтобы собрать воедино свои члены, которые у него работали словно все врозь, подышал на одну руку, потом на другую, потёр их, открыл дверку шалаша, но прежде оглянулся во все стороны посмотреть, нет ли кого-нибудь. Не увидев никого, он отыскал глазами вчерашнюю тропинку, сразу узнал её и пошёл по ней.»
примечание 110 — около пяти часов утра
Треццо находится на реке Адда (на схеме выделено красным контуром). Значит, автор примечаний исходит из того, что закат был в шесть вечера? В статье же пишут, что рассчитать истинное время в отрывке Мандзони можно, зная дату события — 13 ноября (через два дня после бунта в день Святого Мартина — 11 ноября). В этот день солнце в Милане заходит в 16:55 (часовой пояс UTC+1) или в 16:32 (?) по местному времени. Получается, что 11 ударов колокола соответствуют примерно половине четвертого утра.
Давайте проверим, хотя «сами мы не местные»! Воспользуемся Интернетом.
https://www.timeanddate.com/sun/@3165197?month=11&year=2018
Получается, что заход солнца в этот день был чуть раньше пяти вечера, а тогда Ренцо поднялся действительно раньше четырех утра! И это задолго до рассвета, который в середине ноября примерно в 7:20! Ладно, переводчик, автор и Ренцо ошиблись не очень сильно, а мы немного попрактиковались в арифметике и географии.
Математические основы итальянского времени, надеюсь, стали вам понятны, но есть и другая, иррациональная составляющая, которая вылезает за рамки действительных чисел. Многие, побывавшие в Италии, смогли ее почувствовать, хотя и не отдавали себе отчет, что это было на самом деле. Точкой отсчета на прямой текучего времени является «час Ave Maria», о котором мы поговорим ниже. «Прямая» — это упрощение понятия «банановой кожуры» часов.
Творчество Николая Васильевича Гоголя обладает подобным дуализмом, в котором неразрывно сочетается реализм и фантазия. Сначала хотел написать, что гармонично, но нет, их объятия напоминают скорее греко-римскую борьбу противоположностей, соединенную в единство скульптурной композиции. Побеждает то один, то другой «борец».
Дуализм итальянского времени имеет отношение к природе света, но не в научном смысле (не в корпускулярно-волновым). Да, у него существует очевидная корреляция с солнцем, закатом, светом и тенью, контрастом между ними. Творчество Гоголя каким-то чудесным образом попало в резонанс с римским светом и временем, что и способствовало взлету вдохновения писателя и художника.
Рита Джулиани так пишет в своем захватывающем исследовании «Рим в жизни и творчестве Гоголя»:
«Гоголь восхищался светом Италии, ее прозрачным воздухом, глубоким небом и ярким солнцем. О них он неоднократно рассказывал в письмах конца тридцатых годов.»
Она же про повесть «Рим»:
«В тексте повести (как, впрочем, и в природе) живость красок обусловлена не столько цветом, сколько светом — вернее контрастом света и тени».
А вот отрывок из повести «Рим» самого Гоголя:
«В чудную постепенность цветов облекал их тонкий голубой воздух; сквозь это воздушно-голубое их покрывало сияли чуть приметные домы и виллы Фраскати, где тонко и легко тронутые солнцем, где уходящие в светлую мглу пылившихся вдали чуть приметных рощ.»
Гоголь противопоставляет «яркий чистый солнечный свет, усиленный прозрачным воздухом» «искусственному газовому освещению» Парижа, над которым «нет неба» (Рита Джулиани). Про серую мглу Петербурга можно даже не говорить!
Предположу даже, что Гоголь, часто жалующийся на нехватку денег, иногда чувствовал себя Плюшкиным, экономя на спичках и свечках, предпочитая естественное солнечное освещение.
Для того, кто так ценит свет, итальянское время самое удобное. Жизнь по нему приближает тебя к христианству и язычеству (природе) одновременно, которые давно мирно сосуществует в Риме, а концом и началом дня является «Ave Maria», песнопение и католическая молитва, исполняемая на закате. «Аве Мария» считают приветствием архангела Гавриила, так как он принес благую весть о скором рождении Христа. По-итальянски Благовещение — Annunciazione, а Дева Мария — Annunziata. Именно так Гоголь и планировал назвать свой роман, который остался недописанным, превратившись всего лишь в повесть («Рим»).
Пожалуй, Павел Муратов лучше других смог понять, прочувствовать и объяснить нам «час Ave Maria»:
«Кто хочет видеть это небо над городом, тот должен идти на Яникул и, поднявшись к Сан Пьетро ин Монторио, пройти над виллой Корсини и виллой Ланте, мимо памятника Гарибальди, к Сант Онофрио. В первый же день римского пребывания многие спешат сюда, желая увидеть прославленный общий вид Рима. Но не тогда, а лишь гораздо позже, в случайных странствиях открывается сердцу Рим с Яникула в блестящей синеве, о которой писал Гоголь, в особенной нежности белых облаков, плывущих над темными крышами и благородными куполами города. Из маленького амфитеатра, расположенного у дуба Тассо около Сант Онофрио, можно увидеть таинственный свет Рима в час Ave Maria. Огненные закаты пылают здесь над Римом осенью, грозы, насланные Сабинскими горами, бредут к нему в душные мартовские вечера. Здесь легко забыться, быть застигнутым темнотой внезапной летней ночи и возвращаться к уже исчезнувшему из глаз городу, когда на винья Барберини заснувшие деревья шелестят неясно и воздух полон летающими зелеными светляками.»
Я вздрогнул от телефонного звонка — Робертино Лоретти своим сочным и нежным ангельским дискантом «выписывал» Ave Maria. На часах было 18:00. Сумерки сгущались. Кажется, я задремал, читая книгу. Томик «Образов Италии» валялся на полу.
Продолжение следует…
Комментарии