Самурайская мораль и бусидо

Методы профессионального историка и любителя радикально различаются. Для первого главное — критический подход, факты, доказательства, валидность источников. Въедливые оппоненты и внимательные рецензенты не оставляют места для фантазии: каждый вывод должен быть обоснован, каждая мысль — аргументирована. Иными словами, свои чувства и симпатии приходится оставлять за пределами работы.

Иное дело — любитель. Он именно любит историю. Даже если не знает ее. Все его выводы и пристрастия зиждутся на чувствах и симпатиях. Для него больше важна не суть, не скучные исторические процессы и их причины, а внешние проявления.

Широко известный кодекс бусидо ныне необыкновенно популярен среди любителей во всем мире. Честь, гордость, самопожертвование — все эти ценности бусидо необыкновенно волнуют современного читателя. Наверное, потому, что в его реальной жизни им не находится места.

Но что на самом деле представляет бусидо? Кем, когда, и для каких целей он написан? Соответствовал ли самурай, современный кодексу, его требованиям? Насколько его постулаты согласуются с собственно моралью буси Японии, складывавшейся и разнообразно проявлявшейся до появления кодекса — от Хэйан до Момояма?

В нашей работе постараемся прояснить эти вопросы, проведя анализ упомянутого сочинения, и проиллюстрировав выводы примерами из источников.

Кодекс бусидо — Хагакурэ, написанный в начале XVIII в. Ямамото Цунэтомо, вассалом даймё Хидзэн Набэсима Мицусигэ, потомка Набэсима Наосигэ — одного из «героев"-ренегатов Сэкигахара, задумывался не как моральный кодекс буси, а как свод правил для современных ему самураев, чья дисциплина, по мнению автора, расшаталась за годы безделья, несмотря на существование токугавского регламента. Автор, апологет и последователь Ямага Соко[1], сетует: «В наши дни, когда молодые самураи собираются вместе, они говорят только о денежных вопросах, прибылях и убытках, стилях одежды, или о любовных похождениях"[2], и неустанно твердит, что хороший самурай должен во всем слушать господина. В «наставлениях» всячески подавляется воля рядового самурая: даже принятие решений он должен оставить на усмотрение вышестоящего. Самурай не может принадлежать себе: круглые сутки он во власти господина[3].

Синтез синтоистского обожествления императора, перенесенный на сёгуна и всех дайме, включая уездных глав самых маленьких хан, и буддийское пренебрежение к смерти, проистекающие из представлений о реинкарнации и карме, Токугава дополнили конфуцианской системой чинопочитания и беспрекословного подчинения. Ключевая мысль о слепом подчинении «божественному» сёгуну и дайме переплетается с положением о «скромном служении», не требующем ничего взамен. Честолюбие теперь наиболее порицаемо. Асигару Хидэёси, ставший владыкой Японии, госи Токугава, добившйеся титула сёгуна — ими руководило честолюбие, стремление пробраться на самый верх. Достигнув власти, отобрав ее у других, Токугава не допустят, чтобы кто-то из их вассалов дерзнул на что-то подобное. Теперь всякий сверчок знает свой шесток, ни о чем не мечтает и слепо служит, готовый отдать жизнь за своего господина. Такова философия токугавского бусидо, записанная в «Хагакурэ». Такими желает видеть самураев бакуфу Эдо. Но последние постепенно обуржуазиваются, и те слова Ямамото, где он сетует на молодых буси, любящих деньги и женщин (vide supra), стократно ценнее всех его наставлений, поскольку отражают реальное положение вещей в среде современных автору самураев. Именно по этой причине понадобилось записать свод моральных правил для самураев, поскольку неписаным, он все меньше и меньше значил в жизни тех, для кого был предназначен.

В немалой степени, виной тому были сёгуны и даймё, погрязшие в неприличной роскоши, в то время как рядовые самураи едва сводили концы. Рубеж XVII-XVIII в. — начало системного кризиса бакуфу Эдо. Налаженный Хидэёси государственный механизм спустя сто лет ничего уже не мог выжать из экономики страны. Крестьянство, за счет которого жили самураи, разорялось и редело: к концу XVIII в. из деревни бежало более 1,4 млн. крестьян; население страны в целом сократилось на 1 млн[4].

Верность, поддерживаемая ранее солидным рисовым пайком, теперь, когда его размеры и ценность заметно сократились, требовала ментальных стимулов, вроде тех самых внушений «Хагакурэ». Причем автор, явно не с самого низа клановой лестницы, не замечал, или не желал замечать, стремительного снижения достатка большинства самураев, приписывая все «порче нравов»: «Обычаи распадаются на части"[5]. Также он не понимал причин ухудшения условий быта простых самураев, продолжая стенать: «50−60 лет назад самураи каждое утро принимали ванну, брили [темя], смазывали волосы специальной жидкостью, стригли ногти на руках и ногах, <…> уделяли внимание своему внешнему виду <…> все их оружие и доспехи <…> содержались в порядке"[6].

Этот фрагмент нам интересен по двум причинам. Во-первых, из него следует, что на момент записи «Хагакурэ» достаток самураев резко снизился, и это отразилось как на их комфорте, так и на моральном состоянии. Материально они не могли позволить себе лишний раз фуро, очевидно из экономии мыла и топлива на нагрев воды, жидкость для волос etc. Снижение морального духа проявляется в безразличии к деталям: самураи теперь не стригут регулярно ногти, не выбривают по утрам сакаяки, небрежно одеваются и даже не следят за оружием. Во-вторых, мы можем определить, когда начался этот упадок: за 50−60 лет до написания свитков, созданных примерно в 1709−14 гг. Выходит, что уже в 50−60-х годах XVII в. начался кризис, четко проявившийся в начале следующего века, и нараставший в течение всего оставшегося времени Эдо.

Понимая, что одних воззваний к верности мало, бакуфу Эдо, как и всякая деспотия, использовала метод террора, устрашения. В отношении даймё это были санкин-котай и репрессии по малейшему поводу.

В отношении огромной массы рядовых самураев[7], это было сэппуку. Цунэтомо рисует его как высшую доблесть, как честь, хладнокровно принимаемую обреченным на смерть буси. И делает это весьма убедительно. Даже многие современные исследователи безоговорочно принимают постулат о безусловной готовности самурая к смерти. Это разительно отличается от того, что мы читаем в тех же «Тайкоки», где буси рисуются реальными людьми, с чувствами и страхом смерти, естественным для человека. И это пишут о воинах кровавого периода бесконечных войн, когда любой ходил по лезвию, подвергаясь постоянным опасностям.

А здесь мы имеем столетний мирный период и такую фанатичную готовность к смерти! Безусловно, официальная философия бакуфу проповедовала сэппуку, внушая мысль о нем с раннего возраста. Угроза быть приговоренном к сэппуку по любому абсурдному поводу удерживала самураев от неповиновения лучше любого «наставления». Сама же аура обреченности нужна была для пресечения малейшего ропота по поводу подобных приговоров. Но сами приговоренные, с детства, привыкавшие к мысли о смерти, далеко не всегда спешили резать себе живот. Подтверждения тому можно найти в том же «Хагакурэ», автор которого, помимо воли, среди сотен пустых наставительных фраз, дает нам примеры реальной жизни. И реальной смерти. В наставлении кайсякунину[8] мы видим следующее: «Когда человек, который пришел на место своей смерти, теряет рассудок и начинает ползать по земле, <…> улучив момент, нанеси удар решительно и быстро, и тогда все получится хорошо"[9].

Из фрагмента видно, что наставника заботит не честь обреченного самурая, а завершение казни. Как и в другом месте: «в конце концов его прижали к земле и обезглавили"[10]. Наставления кайсякунину неотличимы от указаний палачу, каковыми, по сути, и являются. Описанный момент паники перед сэппуку, безусловно, не был редким случаем, иначе не удостоился бы внимания автора, составлявшего кодекс поведения в типичных ситуациях.

In toto, критический анализ токугавского кодекса бусидо проявляет картину, отличную от рисуемой апологетами идей Цунэтомо. Не честь и беззаветная верность достойному господину, а страх перед смертью и опасение потерять доход, удерживали самураев на службе деспотичным, недалеким, и уж точно не блещущих честью, дайме и сёгунам. Образ современного «Хагакурэ» самурая не соответствовал стандартам бусидо, да и не мог соответствовать, по вышеупомянутым причинам, а само сочинение являлось не живым трудом, отражающим мораль и быт военного сословия, а схоластическим трактатом, оторванным от реальности. И воспринимать буквально его постулаты, считать их аутентичными своему времени, так же нелепо, как, par exemple, представлять Момзена историком в современном понимании.

А как постулаты бусидо согласуются с самурайской моралью предшествующих Эдо эпох, когда войны едва прекратившись, разгорались вновь, а честь, преданность и самопожертвование были весьма востребованными качествами буси?

«Что же касается самурайской морали, как таковой, морали периода становления феодального общества, то необходимо учитывать, что она имела такие черты, которые нельзя представить себе исходя из морали бусидо периода Эдо"[11]. Иными словами, бусидо во многом не согласуется с самурайской моралью, сложившейся ранее.

Скажем, упомянутый supra принцип беззаветного и бескорыстного служения господину противоречит ранее сложившимися вассальными отношениями. «Ведь предпосылкой вассалитета было признание обоюдной обязанности «оказывать милость» и «служить господину», то есть слуге не вменялось в обязанность в одностороннем порядке проявлять безусловную верность"[12].

Хидэёси, успешно служа дому Ода, сам приобрел приличный фьеф и высокое положение в клане, что стало удобным трамплином для поднятия на самую вершину. Тайра породнились с императорским домом. И тысячи менее амбициозных и удачливых самураев имели вознаграждение от сеньора и вправе были рассчитывать на улучшение положения за усердную службу. В случае, если вассал был недоволен сеньором, он нередко менял его на более щедрого. Смена дайме в эпоху Сэнгоку стала почти привычной практикой, и никого не раздражала, кроме покинутых сеньоров.

Резюмируя, самураи до периода Эдо чувствовали себя достаточно независимыми. Тот же Хидэёси оставил своего первого сеньора, Мацуситу Кохэя, лишь потому, что тот не проявлял амбиций калибра Нобунаги, и вассал не имел шансов прославиться. Эпоха беспрерывных войн делала ремесло буси востребованным, а междоусобная вражда даймё и постоянное перераспределение богатств оставляли выбор в его приложении.

Бакуфу Эдо, унаследовав от Хидэёси объединенную страну с усмиренными даймё[13], уже не предоставляло буси дифференцированного рынка труда и укрепило свою власть над ними. «Когда власть сюзерена усилилась, а непривилегированные самураи, оказавшись оторванными от земли, превратились в обычных наемных служащих, получающих жалование, например, в виде риса — тигёмай, как это было в период Эдо, вассалы почти полностью утратили самостоятельность"[14]. Указ «Мибун-но тэйрэй» и последующие позже указы Эдо не только отделили крестьян от самураев, но и лишили последних возможности обработки земли, что предоставляло им ранее определенную независимость, в первую очередь — материальную, которой они пользовались без малого тысячу лет. Еще в своде законов «Тайхорё» (гл. XVII, ст. 62) воинам, несшим пограничную службу, предписывалось распахивать целинные земли, а урожай употреблять на собственные нужды[15]. Позже, с отменой рекрутского набора и перехода на систему кондэй, положившей начало формированию сословия буси, многие из них в мирное время обрабатывали личные наделы земли. Теперь же, в период Эдо, самураи превратились в наемных работников, полностью зависимых от даймё. А последние, в условиях нарастающего кризиса, уже не могли предложить вассалам ничего, кроме жесткого регламента жизни и постулатов Цунэтомо, имевших мало общего как с современной им реальностью, так и с моралью буси предыдущих эпох.

Теперь обратимся к этике, как таковой. Насколько моральны были поступки буси ранних эпох и времени Эдо? Блистали ли честью и благородством самураи сёгуната Токугава? Как в подобных ситуациях вели их далекие предшественники?

Исследователь самурайской истории Сато Хироаки приводит такое свидетельство, со ссылкой на «Кондзяку моногатари сю"[16] (т. 25, разд. 11): один из слуг Минамото-но Ёринобу (968−1048) застал у себя дома вора. Последний, испугавшись расправы, взял в заложники пятилетнего мальчика, грозясь его бить. Слуга попросил Ёринобу о помощи. Тот сумел уговорить вора освободить мальчика. А затем… он приказал отпустить вора. Поскольку последний действовал лишь из страха за свою жизнь, не имел злого умысла, залез в дом лишь от крайней нужды и достоин восхищения за то, что отпустил заложника. Ёринобу выдал бедолаге коня, лук, запас продуктов и отпустил с миром[17].

Трудно судить, насколько описание в «Кондзяку» соответствует действительности, но сам факт подачи с большим пиететом проявления гуманности, говорит многое о нравах того времени. Самураи ставили великодушие выше доблести, и гордились этим.

Не следует думать, что все самураи той эпохи были эталонами этики. В 1185 г. после битвы у Данноура, Тайра-но Токуко — мать семилетнего императора Антоку, утопилась в море, вместе с сыном, поскольку попасть в руки Ёсицунэ для них было страшнее смерти. Но подобные эпизоды не восхвалялись в моногатари, уступая место описанию более этичных поступков, соответствующих самурайской морали того времени.

Тайра-но Садацуна (XII-XIII вв.) спал с танцовщицей в своем доме, когда туда проникли грабители. Лишь отпугнув их мечом, он… ретировался вместе с девушкой. Когда его обвинили в трусости, он, нисколько не смутившись, ответил, что это не тот случай, когда воин должен рисковать жизнью. Что он не трус, он доказал, отважно воюя в армии Вада Ёсимори. А когда его даймё проиграл, сделал сэппуку[18].

Здесь опять мы имеем пример проявления великодушия. Садацуна, профессиональный воин, мог легко справиться с ворами, убив их на месте. Но не сделал этого, поскольку считал, что меч создан для войны.

А что самураи Эдо? Войны уже не было, врагов не осталось. Зато применение меча против безоружных людей (даже не разбойников!) теперь нисколько не осуждается, а подается как достойный пример в том же «Хагакурэ»: некий Накано Мокуносукэ, плывя на пароме, отрубил голову пассажиру, за то, что тот помочился за борт[19]. Несомненно, удар по безоружному, стоящему спиной к самураю, человеку требовал небывалого мужества, и являлся проявлением истинной сути и духа бусидо. Впрочем, последнее наше утверждение уже не сарказм, поскольку «Хагакурэ» описывает поступок как достойный самурая. Не меньше шокирует продолжение истории: самурай спрятал труп, прикрыв попавшимися под руку вещами, а затем заплатил паромщику за то, что тот согласился закопать тело на берегу[20].

Чему же учат Соко и Цунэтомо молодых самураев, пытаясь «исправить их нравы»? Почему подлость и трусость подается как доблесть? Ответы в анализе все той же нездоровой атмосферы сёгуната Токугава. Чтобы держать в повиновении миллион самураев, при полном отсутствии материальной стимуляции, одного страха смерти мало. Нужно направить на кого-то нарастающую злобу. На кого? На низшие классы. Угнетенные, разоруженные[21] и лишенные каких-либо прав, они становятся объектом криптий озлобленных буси. То, что указания к ним содержатся книге, подаваемой как кодекс чести самурая, наиболее красноречиво. А совет прятать трупы после подобных поступков автор дает уже из опасения массовых возмущений тех самых угнетенных сословий, поскольку восстания крестьян и горожан вспыхивали одно за другим.

Местами автор вынужден лгать, чтобы завуалировать низость пропагандируемых им поступков. Как, например, в случае с корчмарем, которого ночью зарубил самурай на постоялом дворе. Жертва, якобы, прятала за спиной короткий меч (вакидзаси)[22], в то время как на самом деле, все мечи, как длинные, так и короткие, были конфискованы более ста лет назад.

Идеалы великодушия и благородства уступили место бездумному фанатизму, озлоблению, трусости и подлости, возведенных в ранг морального закона. «Нападай на противника, если он слаб» — слова знаменитого Миямото Мусаси звучат гимном эпохи самурайского бесчестья, и диссонансом поступкам Ёринобу и Садацуна.

Реальные деяния самураев Эдо вполне соответствовали «идеалам» бусидо. Один из ярких примеров — суд над Куити Согоро, старостой деревни во владениях Хотта Масанобу, вина которого состояла в том, что он посмел подать петицию сёгуну. Согоро, и все его дети были приговорены к смертной казни:

«1. Обвиняемый является инициатором подачи запрещенной законами насильственной петиции (госо), он действовал через голову своего князя и, не страшась верховной власти, осмелился явиться перед высочайшей особой

2. Он подал петицию Кудзэ Ямато-но-ками, когда тот следовал в своем паланкине.

3. Он ослушался повелений сеньора, был зачинщиком дерзкого обращения к князю.

4. Согоро, 42 лет, подал непосредственно петицию сѐгуну, обращался с прошением к князю. Он совершил тягчайший проступок и ввиду тяжести содеянного приговорен к распятию.

5. Старший сын Согоро — Сохэй, 11 лет, второй сын — Токудзи, 9 лет, третий сын — Оцудзи, 6 лет, и четвертый сын — Токумацу, 3 лет, должны были бы быть приговорены к такой же мере наказания, как и их отец, поскольку он был организатором запрещенной законом насильственной крестьянской петиции, подал ее и приговорен к распятию, но в качестве особой милости они будут казнены через отсечение головы.

7 луна 2 года Дзѐо [23 августа —21 сентября 1653 г.][23]».

Для полноты картины следует добавить, что трое из значащихся в приговоре детей, которым «оказана милость» в виде отсечения головы, на самом деле были девочками. По существовавшим обычаям дети женского пола казни не подлежали. Но судившие Согоро самураи дома Хотта стремились полностью прервать род «смутьяна». Поэтому проделали дикий, даже для тех времен, трюк: записали в приговоре девочек мужскими именами и оказали им вышеозначенную «милость"[24].

Как видим, со времен Ёсицунэ убийства детей перестали быть деяниями, недостойными самурая. Самурайская этика мутировала в бусидо Эдо, где «жестокая мораль самурайства преподносилась как традиционная, извечная подлинно японская мораль, высшее достижение японского духа, хотя хорошо известно, что эта мораль претерпела значительные изменения, прежде чем сложилась в период Токугава в комплекс бусидо"[25].

Тогда в чем же причина популярности данного текста в наши дни? Ответ все в том же восторженном любительском подходе, где энтузиаст за деревьями не видит леса, где громкие фразы о чести и доблести отвлекают от многочисленных этически сомнительных моментов, примеры которых мы привели в этой работе. Кроме того, «Хагакурэ» — наиболее позднее сочинение на тему самурайской морали, потому наиболее ангажируемое и массово доступное. В то время, как «Тайкоки» или «Кондзяку» доступны только специалистам.

Напоследок приведем слова А. Стругацкого из предисловия к собранию новелл Акутагавы, — о рассказе «Носовой платок», написанном в 1916 г., как раз на тему популярности бусидо в то время: «Неудивительно, что в эти дни думающий и широко эрудированный писатель <…> жестоко осмеял мечтательного либерала, усмотревшего духовное сходство между возрождающимся к жизни кодексом профессиональных убийц и плачевно дискредитировавшим себя христианством"[26]. Эти строки актуальны и сегодня.