А. КУЗНЕЦОВ: В 1972 году на, так сказать, фоне слегка приоткрывшейся для советских евреев форточки в направлении Израиля Владимир Семёнович Высоцкий, не чуждый этой проблеме, пишет песню «Мишка Шифман башковит» — отсюда, собственно, из этой песни взято название нашей сегодняшней передачи: «Слишком много просятся». А где на всех зубов найти? Значит, безработица. Вот в этой песне Высоцкий соединяет две легко соединимые, скажем так, проблемы: больные зубы и евреи. За, значит, 60 лет — ровно за 60 лет до написания этой песни в Москве состоялся — Серёж, вот позор для меня как для человека, который, в общем, уже несколько лет занимается судебной реформой: я этого не знал — самый крупный по числу подсудимых процесс в истории России.
С. БУНТМАН: Ого!
А. КУЗНЕЦОВ: Российской империи, Советского Союза, современной России. Я когда в поисковике набрал «самый крупный» и всё прочее — мне выдали процесс 193.
С. БУНТМАН: Да.
А. КУЗНЕЦОВ: Знаменитое дело о пропаганде в Российской империи, и ещё неделю назад спроси меня — вот как ты думаешь, какой был самый большой: я бы сказал ничтоже сумняшеся.
С. БУНТМАН: Сказал, да, сказал бы — да, ну что.
А. КУЗНЕЦОВ: Да, процесс 193. Но выдали с правильным уточнением: самый крупный политический процесс — да, политический действительно самый крупный. А вот такой ситуации, когда бы на скамье подсудимых оказалось бы 298 человек ни до, ни после, видимо, не было.
С. БУНТМАН: Это ж какая скамья!
А. КУЗНЕЦОВ: Это ж какая! О скамье будет отдельный разговор с фотографией. Но сначала давайте поговорим о проблеме. Пятьдесят… 1859 год, в журнале «Отечественные записки» публикуется фельетон без указания автора, который называется «Дантист и заметки человека, страдавшего зубами», где человек жалуется на засилие всяких вот этих самых зубных врачей. «Куда ни посмотришь — по лучшим нашим улицам везде непременно бросятся вам в глаза красивые вывески, которые на всех возможных языках возвещают о разных дантистах и искусственных зубах, совершенно заменяющих и даже превосходящих настоящие, о зубных врачах, придворных и непридворных, состоящих в разных обществах и нигде не состоящих. Неужели в Петербурге так свирепствуют зубные боли и такая бездна гнилых и испорченных зубов, что дёрганье их даёт средства и удобство жизни такому множеству зубных врачей». Трудно сказать, где, так сказать, он в Петербурге нашёл избыток зубных врачей, а на самом деле по стране в среднем их было вовсе никакое — никакого засилья наблюдалось.
С. БУНТМАН: Ну уж да.
А. КУЗНЕЦОВ: Давайте вспомним «Записки юного врача» булгаковские, так сказать, предреволюционный год, и вот в Смоленской губернии, где практикует герой этих записок, на самом деле — земский врач Булгаков, кто дерёт зубы? Не врач, не дантист, а фельдшер Фёдор Лукич — вот он, так сказать, в свободное от других фельдшерских обязанностей время, он выдирает, значит, больные зубы. В 1879 году государь император Александр II, который, надо сказать уже без иронии, довольно много сделал для того, чтобы по крайней мере часть российских евреев интегрировать в, так сказать, общество — черту оседлости, правда, не отменил, но несколько приоткрыл дополнительные, скажем опять-таки, форточки в неё. И вот он подписал закон о предоставлении евреям, окончившим курс в высших учебных заведениях, право дальнейшего пребывания в местностях, не определённых для постоянной их оседлости.
Из названия следует, что только выпускники университетов и других высших учебных заведений, но этот закон был расширен циркуляром министерства внутренних дел, который дополнял этот список, и в список попали — тех, кто может проживать вне черты оседлости — аптекарские помощники, дантисты, фельдшеры и повивальные бабки. То есть средний медицинский персонал, потому что-то, что сегодня мы дантистом называем зубного врача, полноценного, нормального, с высшим медицинским образованием, а в то время дантистом называют средний медперсонал — это вот, ну, что-то вроде зубоврачебного техникума, вот, вот такого вот уровня образование на наши сегодняшние деньги. По этому поводу некоторые граждане, так сказать, с активной гражданской позицией озаботились, и я сошлюсь на такого авторитетного человека, как Иван Сергеевич Аксаков, третий сын крупного, значит, писателя Сергея Тимофеевича Аксакова, издатель газеты, председатель Славянского комитета и вдохновенный, такой вот, знаете, поэт-антисемит, антисемит-романтик, вот что он пишет по этому поводу: «С тех пор как евреи решили воспользоваться свободным доступом к высшему образованию, открытым для них в казённых учебных заведениях, а с образованием сопряжены были разные льготы по отбыванию воинской повинности, наши гимназии и даже университеты стали переполняться евреями». С чего они там у него переполняются — я не знаю, процентная норма действует, да?
С. БУНТМАН: Ну…
А. КУЗНЕЦОВ: Ну переполняются, переполняются. «Недавно некоторые газеты вычислили, что каждый студент в университете обходится государству около 400 рублей в год. Нам сообщили из достоверного источника, что в нынешнем году выдано Московским университетом евреям-студентам, окончившим курс по медицинскому факультету, 120 или 110 свидетельств на звание дантистов. Дантист — пожалуй, и почётное ремесло, но представляем читателям произвести расчёт, во что обходится государству образование…».
С. БУНТМАН: Ну и так далее, ну да.
А. КУЗНЕЦОВ: Значит, как это часто бывает с — в частности, с антисемитами, Иван Сергеевич демонстрирует неполную осведомлённость в вопросе, а попросту говоря врёт. Значит, о чём идёт речь, какая предусмотрена была процедура для получения дантистского свидетельства — кстати, Андрей, дайте нам, пожалуйста, первую картинку, там ни черта не разберёшь, так сказать, почерк такой, но это вот, собственно говоря, такая справка, на основании которой это свидетельство выдавалось. Самого свидетельства картинки я не нашёл. А вот эта справка, которая свидетельствует о том, что человек прослушал некую, прошёл некоторую подготовку — вот она перед нами, такие… Из-за таких справок, собственно, весь сыр-бор и разгорится.
Значит, для того чтоб получить вот это звание дантиста, то есть среднего медперсонала по зубам, можно было — можно было, пожалуйста, можно было закончить медицинский факультет, то есть пойти, так сказать, такой вот дорогой. А можно было поступить так: можно было поступить в ученики к уже практикующему дантисту, или зубному врачу, пройти трёхлетнюю практику, после чего нужно было выдержать испытание квалификационное, организовывает это всё губернская врачебная управа. После чего с документами о пройденной практике и о выдержанном испытании можно отправляться в высшее медицинское учебное заведение, и там не нужно учиться дальше, вот Аксаков пишет, значит — окончившими курс по медицинскому факультету 400 рублей в год — ничего эти люди не стоили. Университет им устраивал ещё одно подтверждающее испытание и выдавал — если они его сдавали — выдавал свидетельство.
С. БУНТМАН: Ну нормально, практика через практику, да?
А. КУЗНЕЦОВ: Нормальная! Нормальная ситуация в ситуации, когда подготовленных специалистов — подготовленных классическим образом — резко не хватает, да, так сказать, не от хорошей жизни, ну, а что, люди, по крайней мере, какие-то там основные операции по зубам, значит, освоили. Но потихонечку, видимо, ситуация исправлялась, и государство озаботилось, видимо, невысоким достаточно качеством услуг, которые вот эти вот дантисты оказывают, и приняло закон, в принципе, абсолютно, на мой взгляд, нормальный и даже хороший, но, как обычно, приняло несколько коряво. А закон, который был принят в мае 1900 года, устанавливал, что вот теперь больше так нельзя, что теперь для того, чтобы получить квалификацию дантиста, либо заканчивайте высшее медицинское учебное заведение, либо идите в — специально начали создавать по этому закону специальные зубоврачебные школы, то есть вот теперь уже без всяких как бы те самые врачебные, зубоврачебные техникумы. Правильный закон, потому что конечно, почти наверняка в таких вот зубоврачебных школах качество подготовки в среднем будет повыше — чёрт его знает, кто там как у какого, значит, мастера подмастерьем был, а тут есть некая стандартная программа, есть преподаватели и так далее, и так далее. Но поскольку закон исходил из того, что вот нужно ещё эти зубоврачебные школы создавать и так далее, и так далее, как бы возникал переходный период.
Для тех, кто уже к этому времени начал вот эту трёхлетнюю дантистскую практику, было сохранено право закончить этот путь по старым правилам. То есть, если ты до мая 1900 года поступил к какому-то врачу или дантисту на практику, то ты имеешь право закончить эти самые три года, получить в старом порядке свидетельство, отправиться с ним в университет или какое-то другое медицинское учебное заведение, например в Петербург, в Военно-медицинскую академию, и там получить свидетельство. Всё хорошо. Всё… А дальше мы переносимся в Киев, в 1908 год. Начальником Киевского сыскного отделения… Напомним, что нескольких крупных городах Российской империи уже существуют отдельные уголовные розыски. В Москве есть, в Петербурге есть, в Киеве есть, в Варшаве есть. И вот, значит, начальник киевского сыскного отделения, некто Любченко, сыщик не могучий, я кое-чего о нём почитал, но видимо, так сказать, работу свою любивший и старавшийся её делать, обратил внимание, уж не знаю сам ли или подсказал кто, на то что как-то довольно сильно увеличилось число евреев, прибывающих в Киев, и не имеющих разрешения на постоянное нахождение в Киеве, поскольку Киев был выведен за черту оседлости. А прибывают они для того, чтобы вот с этими самыми свидетельствами из провинциальных городов сдавать в Киевском университете имени святого Владимира, сдавать вот эти медицинские испытания. И что-то настолько количество у него вызвало вопросы… Да, и он обратил внимание, что география достаточно причудливая. Очень много вот прямо из одного места, из Смоленска.
С. БУНТМАН: Из Смоленска?
А. КУЗНЕЦОВ: Из Смоленска. Не самый большой, прямо скажем, город, да? И что это они из Смоленска именно в Киев попёрлись? Попёрлись они на самом деле не только в Киев, но даже в большей степени в Харьковский университет. Но и в Киеве действительно было, так сказать, не мало. В общем, Любченко разослал запросы, в том числе в Смоленск. Причем разослал он запросы не во врачебную управу. Откуда ему бы ответили, что: «всё в порядке, всё хорошо, да, это наши люди, мы их знаем». А он послал в канцелярию губернатора. Губернатор велел произвести разыскания на месте, и обнаружил, что эти люди нигде не значатся. То есть они не были, там, занесены, в регистрационные журналы, они… В общем, вот, стало понятно, что те две бумаги, которые у них на руках: справка об ученическом опыте и заключение врачебной земской управы о том, что они сдали испытание, что это липа. Ну, а дальше уже не надо быть ни Шерлоком Холмсом, ни Эркюлем Пуаро. Любченко взял след, и разматывается дело. Причём надо же понимать, контингент-то привыкший к тому, что если бьют, надо сразу, так сказать, договариваться с бьющим. Я имею в виду вот всех вот этих вот людей из черты оседлости. Поэтому, как только в газетах появились первые сообщения, о том, что, вот аресты, вот, значит, это самое дело раскручивается.
Надо сказать, Любченко любил publicity, поэтому в киевских газетах начали появляться о его героических подвигах всякие заметки. В полицию потянулись люди сдаваться. «Да, я, вот, заплатил деньги. Я, вот, ничему на самом деле не учился. Я, вот, по сути купил эту самую штуку». «Из 24 лиц, удостоенных Университетом Святого Владимира, — то есть киевским, — звания дантиста в 1907 году на основании свидетельства с соответствующими удостоверительными надписями врачебного отделения Смоленского губернского правления, только одно лицо представило подлинные документы». Хорошая статистика, 4%. Всё остальное липа. «А остальные 23 удостоверительные надписи на свидетельствах дантистов при проверке оказались подложными. В 1908 году при Университете Святого Владимира же были удостоены звания дантиста 32 лица, предоставивших свидетельства с удостоверительными на них надписями Смоленского врачебного отделения. 29 при проверке оказались подложными. В 1909 при этом же университете выдержали экзамены на звание дантиста 9 лиц, также представивших свидетельства. 8 оказались подложными».
С. БУНТМАН: Нет, ну один вопрос по ходу, можно?
А. КУЗНЕЦОВ: Конечно, конечно.
С. БУНТМАН: Вопрос такой: ну да, подложные у них свидетельства были из Смоленска.
А. КУЗНЕЦОВ: Да.
С. БУНТМАН: Предположим.
А. КУЗНЕЦОВ: Да.
С. БУНТМАН: Но они, разве только штамповал у них Университет Свято-Владимирский? Или устраивал испытание некое?
А. КУЗНЕЦОВ: Почему-то по Киеву серьёзного расследования университетского этапа произведено не было. Но выступая на суде прокурор, обвинитель прокурор Томашевский, товарищ прокурор Московской судебной палаты, высказался по Харьковскому университету. Цитирую: «Относительно экзамена в Харьковском университете в нашем распоряжении имеются письма, отобранные при обысках и приобщённые к делу. Четыре письма Шварца, того самого Шварца, которые проводил дантистических учеников», — в первый раз встречаю в жизни слово «дантистических», но окей.
С. БУНТМАН: Очень хорошо.
А. КУЗНЕЦОВ: «…Через университетский экзамен в Харькове». — Значит, был специальный Шварц, который: «покоя не даёт мой черный человек». Вот он, пожалуйста, Шварц. Да? Он проводил этих «дантистических учеников». Такой Харон, да? Шварц туда — Шварц сюда. — «В одном из этих писем «Шварц, находившийся в постоянной деловой переписке с Поздняковым…» — Поздняков, это один из чиновников Смоленской врачебной вот этой земской управы. О нём отдельный сейчас разговор будет. Так вот, Шварц пишет последнему буквально следующее: «Я хорошо знаком с секретарем Совета Харьковского университета»; далее из письма видно, что секретарь этот удовлетворил несколько просьб Шварца и, между прочим, принимал прошения без приложения документов, принимал от него прошения в то время, когда университет закрыт и когда бумаги не принимались «ни от кого».
Ну то есть явно совершенно, контора работала под ключ и были определённые и на университетской стадии, были определённые, скажем так, механизмы. Но эту стадию расследовать не стали. Я уж не знаю, может, указание сверху было университеты не трогать. Чтобы не вызвать ещё одну порцию студенческих волнений. Всё время же бурлили, да? А Харьковский и Киевский были относительно тихими. Это не Московский, не Казанский, не Петербургский. Вот решили, может быть, не будить лихо. А может ещё какие-то были соображения. Но так или иначе начинается грандиозное следствие, следствие, которое буквально тонет в бумагах, в доносах, в самодоносах, в признаниях, во всём этом самом. И копаются три года. При чём слово «копаются», вот я его произнёс и сам себе устыдился. В данном случае на следователей действительно, видимо, рухнула просто лавина вот этого мелкого материала. Где какие-то рублики складываются в десяточки, а десяточки в сотенки. И вот этот этому то сё, пятое десятое. В общем, в результате, уж не знаю в чью смышленую голову эта идея пришла, но решили всё это дело выставить на один процесс. Ещё раз говорю, 298 обвиняемых.
С. БУНТМАН: Всех, и кто выдавал, и кто брал, и кто…
А. КУЗНЕЦОВ: Именно, именно. Дело в том, что потом, когда, так сказать, подсчитали-прослезилися, обвинение разделило этих подсудимых на три группы. Но прежде чем про скамью подсудимых, Андрей дайте нам, пожалуйста, вторую картинку. Картинка, к сожалению, не очень высокого качества. Зато она той эпохи, потому что эта фотография сделана в 1910 году. Это знаменитое здание Сената в Московском Кремле. И вот как раз в этом ракурсе, как снято, это внешняя стена, вот эта вот башня, да, знаменитого Екатерининского, а в Советское время Свéрдловского, или Свердлóвского, зала.
Огромный парадный зал, в советское время там государственные награды вручали, и так далее. Вот в зале на процессе публики практически не было. От некоторых газет были корреспонденты и они, так сказать, сильно выдохнув, не дышали в течение всего судебного заседания, потому что дышать было некуда. Весь зал был превращён в скамью подсудимых. Ну, правда, сразу скажу, 298 подсудимых на процесс, конечно же, не пришло. Но не явилось всего-навсего 19 человек, причём, — то есть, 279 присутствовали, — 18 человек представили медицинские свидетельства, на этот раз, видимо, не липовые, медицинские свидетельства о том, что они больны в данный момент, и в отношении них дело было выделено в отдельное производство, поскольку заочными приговорами дореволюционный суд не баловался. А вот один удрал, несмотря на то, что внёс залог и под этот залог, собственно, был до суда оставлен на свободе. Это был вот этот самый Поздняков.
Так вот, перед судом предстали три категории лиц. Во-первых, это смоленские чиновники: папа и сын, бывший старший уездный врач по Смоленской губернии, Эдуард Михайлович Рудковский и наследовавший, — он уже ушёл на пенсию к этому моменту, — и унаследовавший его должность сын Ромуальд Эдуардович. Это польские дворяне из хорошего польского дворянского рода. К хорошему же польскому дворянскому роду принадлежал смоленский городовой врач Коврейн. Кроме этого, на скамье подсудимых оказались делопроизводитель врачебного отделения Смоленского губернского правления Лепёхин, — то есть, фактически начальник канцелярии всего вот этого беспокойного хозяйства, — и канцелярские служители этого же врачебного отделения: Попов, Барщевский, Дубсон, Поздняков, Золмансон, Малаховский и другие, всего 14 человек. Значит, если врачи практически полностью — это польское дворянство, то делопроизводители уже русские и евреи. Причём среди делопроизводителей есть люди, имеющие квалификацию дантистов. В частности, Дубсон и Поздняков, — а почему именно об этой паре идёт речь сейчас станет понятно, — они одновременно и канцелярские служащие, и дантисты. Вот они то важнейшее связующее звено от первой категории, от чиновничества, ко второй категории.
Вторая категория — это врачи, ну, врачи и дантисты, которые брали вот этих самых учеников, и конечно прекрасно понимали, что всё это туфта туфтовая, что никто ни у кого ничему не учится… То есть, человек приезжал, платил денежку, и на 3 года уезжал обратно к себе в Шклов, или куда он там уезжал… в Белосток, куда-нибудь ещё… в Рудню какую-нибудь, если недалеко. …и там продолжал заниматься мелким, средним, а кто-то даже и крупным гешефтом. Потом они появлялись, а может быть и сразу получали, а там задним числом, так сказать, в книги вносилось, что они вот у нас уже 3 года ночей не спят — всё дырки сверлят и пломбы ставят.
Сколько это стоило? Сразу. На выходе самому вот покупателю эта стоила операция от 300 до 600 рублей. Но чиновники смоленской врачебной управы получали от 100 до 300. Причём, не каждый, а вот, на одно свидетельство. Вот одно свидетельство прошло, в зависимости от сложности, срочности и всего прочего — от 100 до 300 рублей. Спрашивается: от 200 до 300 где болтались? И вот тут опять всплывают таки фамилии Дубсон и Поздняков. Вот эти вот ребята — посредники…
Ну и наконец третья группа подсудимых, общим числом 265 человек — это те, кто, собственно, приобрёл вот это самое подложное свидетельство, и они тоже идут по обвинению в соучастии в подлоге.
С. БУНТМАН: Мда.
А. КУЗНЕЦОВ: Ну, а что с ними будет — уже теперь после рекламы!
С. БУНТМАН: Это уже после перерыва небольшого.
Реклама
А. КУЗНЕЦОВ: И вот всё это великолепие расселось в Екатерининском зале. Процитирую газету, газету не рядовую какую-нибудь, а «Новое время», то самое, суворинское «Новое время». Сам Алексей Сергеевич Суворин в двенадцатом году в августе скончался — но он, кстати говоря, довольно задолго до смерти газетой практически перестал заниматься, передоверил её своему сыну, Дофину так называемому, Борису Суворину: «Сегодня Екатерининский зал здания Московских судебных установлений представлял собой небывалую картину: около трёхсот евреев, собранных с разных концов России, преимущественно из юго-западного края, заняли почти всё громадное помещение зала». Странно, что заняли, а не обсели, да, лучше бы, согласись, звучало. Мда.
С. БУНТМАН: Да, ну не хватает иногда яркости, да, да, ну, да.
А. КУЗНЕЦОВ: Не хватает, не хватает. Ой не хватает. «Это подсудимые дантисты, обвиняемые в приобретении звания зубных врачей путём подложных документов. Характерны фамилии опрашиваемых: Гершзон, Фейгин, Этель, Блох, Шапир, Компанейц, Песенник, Пильщик и даже Ливер». Смешно, правда?
С. БУНТМАН: Обхохочешься, да.
А. КУЗНЕЦОВ: Ага. «Защита явилась в чрезвычайном обилии — их приблизительно человек семьдесят». Вспоминается старый не очень приличный анекдот: это вам с перепугу показалось. На самом деле защиты было около сорока человек — тоже, прямо скажем, немало, но почти в два раза меньше, чем показалось репортёру. Сейчас Андрей даст нам одну замечательную совершенно, без иронии говорю, коллективную фотографию, и вы увидите шесть человек. Человека, сидящего в центре, подвернувшего голову, я думаю, большинство узнает: это Фёдор Никифорович Плевако, великий русский адвокат, который, кстати, в политических процессах сам категорически отказывался участвовать, это была его принципиальная позиция, он её объяснял, а вот пять молодых людей вокруг него — это его помощники, да, это фотография помощников и мэтра, патрона, которые образовали такое адвокатское объединение неофициальное, получившее название «молодая адвокатура». И вот они, в отличие от своего патрона — активнейшие участники политических процессов: они защищают эсеров, они защищают эсдеков, они защищают дашнаков, они защищают жертв еврейских погромов, они защищают рабочих в годы Первой русской революции.
Вот из этой компании — ну, помимо Плевако — в этом процессе не участвовал только самый крайний левый, это Михаил Фелицианович Ходасевич, старший, сильно старший брат, значит, знаменитого поэта, а вот Тесленко, Муравьёв, Маклаков и, кто у них там ещё, честно говоря, сейчас просто не вижу и не помню, вот — это всё активнейшие участники этого процесса. Ноябрь 1912 года, в Киеве уже раскручивается дело Бейлиса, уже первый состав суда отправил дело на доследование, в мае тринадцатого года начнётся второй большой процесс, он готовится, не только Россия, но и Европа и многие в Америке с большим вниманием за этим процессом следят, процессу этому, как мы знаем, предстоит стать и бесславным в одном смысле и славным в другом смысле, а тут вот такой вот грандиозный еврейский процесс, да, в самом центре старушки Москвы, кстати, почему Москвы?
Дело в том, что смоленский окружной суд входил в состав московской судебной палаты. Мы уже говорили, что это гигантская палата, от Архангельска на севере до Калуги и Тулы на юге, от Смоленска на западе до Нижнего Новгорода на востоке, вот её, так сказать, окружные суды. А почему не окружной суд, почему, так сказать, судебная палата? Дело не в количестве и не в том, что они евреи. А вот именно из-за первой категории, вот из-за этих чиновников. По закону, причём по закону практически изначальному, дела против чиновников среднего звена, то есть с восьмого по пятый класс Табели о рангах, о служебных преступлениях рассматривала судебная палата с сословными представителями. То есть это четыре коронных судьи и три представителя сословий: один от дворянства — уездный предводитель дворянства, один от городского сословия — городской голова какой-нибудь или один из его заместителей, и один от крестьянства, какой-нибудь волостной старшина. В нашем судебном процессе был волостной старшина Черкизовской волости, то есть начальник аэропорта Шереметьево на нынешние деньги, потому что это то Черкизово, которое вот в Молжаниновском районе, да.
С. БУНТМАН: То вот, то вот, да. Так.
А. КУЗНЕЦОВ: Не то Черкизово, которое здесь недалеко от Лефортово, да? Но надо сказать, надо отдать должное и суду, и представителям обвинения — они всячески стремились подчеркнуть, что этот процесс не носит антиеврейского, антисемитского характера, вот я процитирую прокурора, товарища прокурора московской судебной палаты Томашевского, который прямо, сразу сказал: «Люди этого племени имеют склонность к некоторым профессиям, и в том числе к зубоврачебному искусству». Ну, про склонность мы сейчас поговорим, чем она была вызвана. «Если бы подсчитать процент евреев, достигших этого звания вполне легально, то процент этот оказался бы весьма внушительным. Придавать этому процессу значение какого-то еврейского дела я считал бы совершенно произвольным». Ну да, «Новому времени» это скажи, Борису Суворину это скажи. Ну, что касается первой категории, вот этих вот чиновников — понятно, что это жулики. Хотя они делали заявления, их защита делала заявления, ну вот Эдуард Михайлович Рудковский, например — вот этот отставной бывший старший уездный врач — заявил, что на него напал религиозный экстаз.
С. БУНТМАН: Ой.
А. КУЗНЕЦОВ: Я не знаю, как религиозный экстаз может проявляться вот таким вот необычным образом, но при обыске у него были обнаружены десятки тысяч наликом, как говорят сейчас, да? Вот. Поэтому…
С. БУНТМАН: Может, это всё на хорошие дела? На добрые.
А. КУЗНЕЦОВ: Ну, сказал же современный политический деятель на вопрос, откуда у него деньги, сказал же — Аллах даёт, да?
С. БУНТМАН: Ну да.
А. КУЗНЕЦОВ: Возможно, и Рудковскому кто-то там, а у него экстаз был, ну да.
С. БУНТМАН: Религиозный.
А. КУЗНЕЦОВ: Кто-то, значит, выкручивался — вот, вот из этих самых польских дворян, Коврейн, по-моему, говорил: вот, у меня были временные финансовые трудности, а тут как чёрт из табакерки. Образ еврея-искусителя, да? Вот как чёрт из табакерки, значит, вот возник, а я вот один раз слабость проявил, а дальше коготок увяз — всей птичке пропасть. Ну, птичка успела пропасть раз десять, прежде чем полиция вмешалась, и, по-моему, пропадала со всё возрастающим удовольствием, эта птичка. Ну ладно, с ними всё понятно, это жульё.
Со второй категорией уже сложнее. Потому что вот у этих самых врачей и дантистов, которые брали липовых учеников — у них мотивы были, видимо, не всегда одинаковыми. Ну вот например, когда защита — защита очень будет настаивать на том, что ну что же мы делаем, вот смотрите, даже обвинитель, хороший, грамотный юрист, хороший, честный человек, но он всё больше и больше старается это дело рассмотреть по категориям, у него получается какой-то вот такой бездушный… вот один список, вот другой список, вот третий список, вот, значит, по первому списку, вот по второму списку. Это же живые люди, в каждом же случае свои мотивы, свои все… и вот это касается не только третьей, самой большой категории, но вот Поздняков, например, вот Дубсон, например — вот два чемпиона, да? — Дубсон, например: зафиксировано несколько случаев, когда он явно совершенно не зарабатывал, а помогал своим единоверцам, да, своим товарищам по несчастью, то есть он либо за небольшие очень деньги, явно сам ничего на этом не заработал, либо вообще там кому-то бесплатно это свидетельство доставил, там какой-то один из его клиентов в процессе получения справки стал жертвой погрома — его освободили, значит, Дубсон от всяких там уплат и всего прочего. То есть ему, видимо, что-то человеческое не чуждо было.
А вот смывшийся из-под суда Поздняков Абрам Моисеевич — он совершенно без, без, без стыда и совести, вот прямо по прейскуранту, да, вот. Вот, пожалуйста, вот, столько-то. Утром деньги, вечером стулья, да, и вот столько-то денег — столько-то стульев. Ну, а всё-таки представим одного из вот этой третьей, самой массовой категории — зачем, зачем люди кидались? Было понятно, что почти никто из них не собирается работать дантистом. У них…
С. БУНТМАН: Это просто разрешение на проживание.
А. КУЗНЕЦОВ: Ну конечно! У некоторых из них было дело в руках, гораздо более прибыльное: там были купцы — ну, правда, не первой гильдии, но тем не менее там были зажиточные вполне люди.
Но вот я нашел, и могу представить вам по меньшей мере одного человека из тех, что оказались на скамье подсудимых в качестве вот этой самой третьей самой массовой группы. Сейчас Андрей покажет нам фотографию очень красивого, такого импозантного, молодого мужчины. Я мог бы вам найти его в сценическом гриме, он был бы ещё более хорош. Но, к сожалению, фотография гораздо более низкого качества. Но согласитесь и здесь представительный мужчина. Это Михаил Аркадьевич Пумпянский. В советское время артист советских театров музыкальных. Работал в Большом театре, работал в Московской филармонии. Много, кстати говоря, публиковался как музыковед и как историк музыкального театра в газете Большого театра «Артист». Вот как он объясняет зачем он, собственно, врюхался в эту местечковую историю. «В 1900 году я поехал на 5 лет в Милан, 4 года я там учился пению, а потом был на сцене. Потом приехал в Россию, в Ковно, повидаться с родными. Я хотел в России попробовать свои силы, но не имел права жительства. Вскоре я получил от одного купца право жительства на 9 месяцев, и приехал в Москву. Здесь и экзаменовался в Консерваторию. Подал прошение градоначальнику о праве жительства. Градоначальник мне отказал. Я поступить на сцену не мог. Тут я услышал обо всей этой истории со свидетельствами, и прибег к этому средству». А на этом месте могла бы быть фотография Исаака Ильича Левитана, например. Которого неоднократно московская полиция за шкирку вышвыривала из Москвы. Именно потому, что он был еврей, не имеющий права проживания. Но Исаак Ильич умер раньше.
С. БУНТМАН: Вот оно следствие. Вот оно следствие в общем-то. Вот эта вся фантасмагория, это следствие запретов и кривых разрешений.
А. КУЗНЕЦОВ: Абсолютно. И ничего больше. И собственно говоря, хотя прокурору явно не очень хотелось всё это обсуждать, но защита, вот эта молодая адвокатура, они конечно из этого конфетку сделали. Кстати говоря, самого Фёдора Никифоровича Плевако с той фотографии, его уже не было в живых. А так, я думаю, он, кстати говоря, вполне бы принял участие в этом процессе. Политические процессы, это одно, а вот простого маленького человека Федор Никифорович защищать очень любил. И люторических крестьян, и работников Морозовской фабрики, и всё прочее, — вот тут он как, так сказать, старая полковая лошадь при звуках трубы, да? Рвался в бой. Так вот эти самые молодые люди… Кстати, среди них один из сыновей Фёдора Никифоровича, он тоже был одним из адвокатов, Сергей Фёдорович, в этом процессе. Ну, у Плевако обоих сыновей звали Сергей Фёдорович, и оба они были адвокатами. Мы об этом уже, кажется, упоминали.
С. БУНТМАН: Угу.
А. КУЗНЕЦОВ: Они, конечно, сделали конфетку. Вот, Муравьёв, это не Николай Валерианович, бывший министр Юстиции, это Николай Константинович Муравьёв. Они, по-моему, даже не родственники. Вот он так, например, это сформулировал: «Я, русский, могу позволить себе роскошь основательно изучить и знать только одно ремесло и им одним кормиться. Еврей должен знать их тридцать. Он должен знать их возможно больше, чтобы отнимут одно — заняться другим и, занимаясь этим другим, устоять в жестокой конкуренции, в борьбе за жизнь, которую поведут с ним на смерть его вынужденные собратья по профессии». Это, кстати говоря, был ещё один очень важный тезис защиты. Прокурор совершенно не собирался превращать всё это в еврейский процесс. Но обвинение пыталось доказать, что существовала единая разветвлённая организация.
И, вот, Муравьёв, упоминая об этой жесткой конкуренции как раз отстаивал тезис, который его товарищи по защите тоже неоднократно озвучивали: какая единая организация? Там конкуренция была жесточайшая. Они друг с другом конкурировали за право подать прошение, за право получить вот эту липу, за право, наоборот, взять ученика побогаче. Это уже из второй группы вот эти вот делатели дантистов, значит, за это сражались. Какая единая организация? Пауки в банке. Муравьёв, кстати говоря, в своём выступлении, оно нам лучше других известно… Ну то есть, опубликован в 13-м году, один зубоврачебный журнал отдельной книжкой издал стенограмму процесса. Поэтому опубликовано выступление всех адвокатов. Но чаще всего упоминают Муравьёва.
Муравьёв как бы от имени человека государственно думающего, говорил: «Что же вы делаете?» Вот, цитирую: «Самые спокойные граждане в общественном и политическом отношении. Они как прежде, так и теперь подвижнейшие и полезнейшие элементы в обширной области российской промышленности и торговле, собственники и управляющие фабрик. Представители крупнейших и старейших чисто русских промышленных и торговых фирм, банковские служащие, торговые агенты всех видов, странствующие приказчики коммивояжёры. Они представители той бродячей Руси, для которой необъятная Россия — огромный дом, где они родились и живут. Чувствуют себя на родине, потихоньку двигают русскую торговлю и промышленность». То есть говоря о том, что подавляющее большинство этих людей на все эти аферы согласилось только для того, чтобы получить документ, дающий право нормально, спокойно…
С. БУНТМАН: На передвижение.
А. КУЗНЕЦОВ: …Передвигаться по своей стране, где ты родился, да? И выполнять вот эти вот полезные с точки зрения экономики функции, о которых Муравьёв говорит, и вот вы их ставите в такое положение. Об этом, кстати говоря, напишет в одной из газет человек, которого я представлю чуть позже. Вот что он сказал по окончании процесса: «Нормы о черте оседлости так ясно отклоняемые всеми этими подсудимыми, а через них и их родными и близкими, отклоняемые поистине, как бы непосредственным голосованием на народном собрании, отклоняемые всеми их понурившимися фигурами, поникшими позами, потухшими глазами, в сущности прекращают тем самым свою жизнь. Более яркого протеста, более наглядной отмены закона не может быть. А потому и не рискован тот вывод, что каков бы ни был исход этого процесса, черта оседлости сама себя упразднит, убьёт. Как убили мифического бога его собственные дети. Убьёт себя в самом нутре своём. Принцип лишения людей права на свободу передвижения привёл к таким ужасающим, таким унизительным и для жертв, и для зрителей черты оседлости результатам, что нельзя не решить, что мы присутствуем при начале агонии ея».
Это Исаак Захарович Штейнберг, будущий третий нарком юстиции РСФСР. Не большевик, левый эсер. Это тот самый период, он стал наркомом юстиции в декабре 17-го года. В тот самый период, когда короткое, несколько месяцев, продолжалось коалиционное сотрудничество большевиков и левых эсеров. Левые эсеры входили в правительство. Как и его товарищи по партии, он вышел из правительства в знак протеста против Брестского мира. В конечном итоге оказался в эмиграции, и там вызвал, например, удивление такого известного белоэмигрантского писателя, как Роман Гуль. Он о нём вспоминал: «Больше того, бывший наркомюст Штейнберг был ортодоксальный, религиозный еврей, соблюдавший все обряды иудаизма.» Редкое для эсера, надо сказать, сочетание, да? Как-то всё-таки обычно…
С. БУНТМАН: Ну да.
А. КУЗНЕЦОВ: Что же, у нас осталось всего несколько минут, давайте читать приговор. «21 декабря 1912 года судебный процесс по делу дантистов завершился. В особом присутствии московской судебной палаты был объявлен приговор. Резолюция суда включала 4 пункта. Пункт «А» резолюции касался должностных лиц. Подсудимые этой группы были лишены всех особенных присвоенных им прав и преимуществ. То есть лишены, кто дворянства, кто почётного потомственного гражданства, если оно было. А также приобретённых по службе чинов, орденов и знаков отличия. И отданы в арестантские отделения на различные сроки от года до трёх лет». Кто-то, может быть, скажет, что не много. Но, во-первых, подождите, это ещё не всё. А во-вторых, ну это крушение. Представьте себе немолодого уже человека, как вот этот отставной уездный врач. Его лишили дворянства, его опозорили на всю страну, его отправили в Сибирь.
«Кроме того, с них были взысканы в доход Смоленского губернского земства денежные средства в сумме от 800, 870 до 17 600 рублей дифференцированно с каждого». Я не знаю, кто именно заплатил 17 600, но это очень большая сумма.
С. БУНТМАН: Да.
А. КУЗНЕЦОВ: «Пункт Б определял меры наказания для посредников: четверо подсудимых были признаны виновными и присуждены к лишению всех особенных прав и отдаче в исправительные арестантские отделения от полутора до двух лет каждый. Пункт В касался непосредственно дантистов. Из 239 подсудимых» — вот этой третьей категории — «виновными были признаны 154 человека». То есть около восьмидесяти человек были вообще по суду оправданы.
С. БУНТМАН: А по какому критерию шло разделение?
А. КУЗНЕЦОВ: А вот это мне трудно сказать. Я думаю, что вот по этим личным историям: кто, кто первый с повинной явился, там, и так далее — наверное, так. «Остальные 154 человека были приговорены к различным срокам отбывания наказания в исправительных арестантских отделениях от четырёх месяцев до одного года с лишением особенных прав и преимуществ, а также звания дантистов». Но звания дантистов лишили не всех, как я понимаю, суд — ну и следствие перед этим — провело некоторое исследование на тему, кто всё-таки учился на самом деле, а кто вот просто, что называется, справку покупал, и в отношении тех, кто учился и кто предположительно в университете нормально подтвердил свои знания — видимо, они, значит, этого звания лишены не были.
Но надо сказать, что те, кто думают, что вот чиновники легко отделались — дело в том, что в процессе следствия… так же не бывает, чтобы все доносы, вся информация, все результаты обысков — всё было только в одно дело, да? Обязательно что-нибудь ещё приплывёт, какой-нибудь мусор. Можно его откинуть, а можно ему найти применение. И вот в этом деле оказалось так, что мусор оказался чуть ли не более для правоохранительных органов ценным, чем основное приплывшее, потому что мусор касался торговли другого рода свидетельствами: об освобождении от воинской повинности.
С. БУНТМАН: А!
А. КУЗНЕЦОВ: А там и расценки повыше, там уже от 500 рублей до 2 000 — но, правда, за 2 000 могли вот всё что угодно: что ты чёрт с рогами, что у тебя вообще нет сердца, что у тебя три сердца, что у тебя, там, две печени… вот чего нужно.
С. БУНТМАН: Или ангел с крыльями, да.
А. КУЗНЕЦОВ: Ангел с крыльями, да, вот. За отдельную плату цвет крыльев можно выбрать. Оттенок. Понятно, что белый, но оттенок. И вот это, конечно, гораздо более серьёзное обвинение, потому что одно дело это, там, непонятно чьи зубы, частные, индивидуальные, а совсем другое дело — это государевы зольдатики, да? И вот тут был проведён второй процесс, на котором практически сидели все те же лица из первой категории процесса дантистов, и им навесили, причём, ну, значит, старший из врачей Рутковских умер к этому времени — нет, не он умер, прошу прощения, умер другой — ну, насчёт него, честно говоря, сейчас не помню, сын его получил дополнительно ещё один год, значит, тюрьмы, а вот, вот эти мелкие чиновники, которые, собственно, видимо, и, и были главные, да, они всё выписывали, они находили клиентуру, а этим просто на подпись давали — вот они огребли серьёзный срок, там что-то шесть, семь лет каторги они получили. Но, а с другой стороны — интересно могло с их каторгой получиться, это же уже тринадцатый год?
С. БУНТМАН: Да.
А. КУЗНЕЦОВ: Значит, а дальше март семнадцатого, дальше амнистия, дальше птенцы Керенского, и боюсь, что кто-нибудь из них вернулся в европейскую часть страны как пострадавший от царского режима и с какими-то талантами вполне мог в какую-нибудь уездную ЧК определиться. Благо грамотный.
С. БУНТМАН: Всяко могло быть. Всяко. Вот. А корень один. Да. Вот, ну что же, да, любопытнейшее дело.
А. КУЗНЕЦОВ: Хотя дантисты сейчас нас бы поправили, что корней бывает до трёх.
С. БУНТМАН: А, ну корней — ну да, ну да, знаем мы это дело, да.
А. КУЗНЕЦОВ: Да.
С. БУНТМАН: Да, вот. Когда их фомкой особенно выдирают.
А. КУЗНЕЦОВ: Ага!
С. БУНТМАН: Вот так — м-м-м, рычагом. Вот, ну что же, спасибо большое, до следующего четверга, вот тут спрашивали — всякий ли четверг идёт эта программа: да, за исключением отпусков, поездок или что-нибудь…
А. КУЗНЕЦОВ: Всякий четверг, и я могу уже анонсировать, потому что я уже начал готовиться к следующей программе, она потребует от меня очень большой подготовки — мы будем говорить о генетике и её участии, об экспертизе. У нас будет свежее достаточно британское дело о том, как происходит идентификация по различным генетическим следам.
С. БУНТМАН: Да, хорошо, всего вам доброго, спасибо большое, что вы через все трудности сегодня нас смотрели и участвовали в чате.
А. КУЗНЕЦОВ: Всего доброго.