А. КУЗНЕЦОВ: Ну что же, Корнею Ивановичу Чуковскому будет сегодня не одиноко, я чувствую.
С. БУНТМАН: Не одиноко, да. Потому что мы сегодня как раз вот про «Тараканище» будем говорить.
А. КУЗНЕЦОВ: Ну, тут, конечно, сказать, там, сторонники буквального соблюдения всего и вся нас осудят.
С. БУНТМАН: Конечно, осудят.
А. КУЗНЕЦОВ: «Тараканище» написан в начале двадцатых годов.
С. БУНТМАН: Да.
А. КУЗНЕЦОВ: Но поскольку тараканище, разные тараканища преследовали Корнея Ивановича вообще всю его взрослую жизнь.
С. БУНТМАН: Да.
А. КУЗНЕЦОВ: Да можно сказать, даже с детства, да.
С. БУНТМАН: В чужих головах тараканища.
А. КУЗНЕЦОВ: Ох, это, это безусловно.
С. БУНТМАН: Да, да.
А. КУЗНЕЦОВ: То тут, в общем, мы рассмотрим сегодня одного из тараканищ Корнея Ивановича против самого своего создателя, против автора. Совсем ещё молодой человек, в дни описываемых событий ему 23−24 года.
С. БУНТМАН: Я думаю, стоит полюбоваться на Корнея Ивановича.
А. КУЗНЕЦОВ: Вот, да, первую картинку нам сейчас Константин Рольнов даст.
С. БУНТМАН: Да. Он чудесный. Да.
А. КУЗНЕЦОВ: Ну, это прекрасно известная фотография.
С. БУНТМАН: Да. Вот.
А. КУЗНЕЦОВ: Он здесь… Он вообще был человеком невероятного обаяния.
С. БУНТМАН: Да, это просто, да.
А. КУЗНЕЦОВ: И в зрелые годы это отмечали все, все, кто с ним сталкивался, да. Здесь, мне кажется, это одна из самых удачных его фотографий. Вот примерно так он выглядел в тот год, о котором мы будем сегодня говорить. Мы будем сегодня говорить, вот эта история будет длиться с ноября 1905-го по осень 1906-го. Практически год.
С. БУНТМАН: Ну да.
А. КУЗНЕЦОВ: Вот этот год столкновения Корнея Чуковского — я уж буду называть его псевдонимом, да? — Николая Корнейчукова, значит, Николая Васильевича Корнейчукова по документам. Там сложная история, он незаконнорожденный, его отец и мать, хотя жили несколько лет вместе, но папа еврей, мама русская, значит, брак такой в таком виде был невозможен по российским законам. А отец отказываться от веры не желал, а в иудейскую веру православной переходить было нельзя, можно было только наоборот. Ну и в результате брак в конечном итоге распался, отец уехал, значит, женился на женщине той же веры. Вот. И, ну, эту историю, я думаю, так сказать, поклонники Корнея Ивановича хорошо знают. Мы сразу посмотрим на ситуацию начиная с 1905 года. Манифест…
С. БУНТМАН: Не очень, не очень весёлые времена абсолютно.
А. КУЗНЕЦОВ: Времена совсем невесёлые, да. И… Но начиналось-то вроде хорошо, манифест 17 октября дал определённые надежды, особенно, в первую очередь, конечно, он порадовал интеллигенцию, то есть тех людей, для которых гражданские права, в частности свобода слова стояла на одном из первых мест, конституционные надежды, порождённые созывом Государственной Думы, и всё прочее, да? И помимо всего прочего, помимо того, что будут создаваться партии в большом количестве, там, в течение первого полугода что-то около семидесяти будет зарегистрировано, и так далее. Как грибы после дождя создаются различного направления журналы и другие печатные издания. Дело в том, что одним из ближайших следствий манифеста 17 октября была отмена предварительной цензуры. Меняются правила игры. Вы можете печатать всё, что вы хотите. Но если вы напечатаете что-то противозаконное, потом уже вы за это можете быть наказаны.
С. БУНТМАН: Ну, вообще-то, теоретически это вполне нормально.
А. КУЗНЕЦОВ: Абсолютно.
С. БУНТМАН: Да.
А. КУЗНЕЦОВ: Собственно говоря, во многих цивилизованных странах именно так взаимоотношения со средствами массовой информации и устроены. Если вы считаете, что редактор — редакция что-то не так сделала, ну вот доказывайте это в суде, да? И в частности, огромной популярностью пользуются журналы сатирические. По закону Корней Чуковский не мог быть редактором журнала. Во-первых, требовалось для редактора возрастной ценз минимум в 25 лет — ему ещё нет двадцати пяти. Во-вторых, были сословные ограничения. Он по паспорту писался мещанином. Он подделал бумаги и записался сыном одесского купца. Причём ирония заключается в том, что он действительно был сыном одесского купца. Ну, точнее, почётного гражданина города Одессы, но из купеческого звания. Но, как говорил почтальон Печкин, да, у вас документов на это нету, да, он незаконнорожденный, в графе «отец» у него прочерк. Но тем не менее времена стояли смутные, лихие, и он сумел зарегистрироваться редактором журнала «Сигнал». Журнал этот был — ох, журнал! Вот, например, в первом же номере, прямо сразу, читатель… Тоненький журнальчик, там, по-моему, вот нам сейчас — да, Константин показывает, значит, обложку одного из «Сигналов». Это второй выпуск, и вот я надеюсь, что нашим зрителям видна карикатура, которая прямо на обложке изображена. Адмирал Бирюлькин. Бирилёв, конечно.
С. БУНТМАН: Ну да.
А. КУЗНЕЦОВ: Душитель восстания на черноморском флоте, восстаний. И ему вкладывается в уста, адмиралу Бирюлькину, такой текст: «Ну взбунтуй раз, ну два, — но не до бесчувствия». А вот то, что я хотел процитировать: в первом же номере «Сигнала», например, читателям предлагалось задание от редакции. Напишите буриме на современные темы. А мы вам зададим рифмы для этого буриме.
С. БУНТМАН: Так.
А. КУЗНЕЦОВ: Вот эти рифмы. Реформа — проформа, манифест — протест — арест, конституция — проституция, губернатор — провокатор, резолюция — экзекуция, Иоанн — хулиган. Одним из любимых героев в недолгой жизни «Сигнала» будет Иоанн Кронштадтский, пока ещё не небесный, а вполне земной покровитель «Союза русского народа», только возникающего вот прямо тоже на волне этого манифеста и всего прочего. Естественно, что такая душеполезная и душеспасительная деятельность редакции журнала сразу обратила на себя внимание тех, кого следует. 19 ноября 1905 года в Главное управление по делам печати, номер 19/82. «Санкт-Петербургским цензурным комитетом обращено внимание на помещённые в номере два», — вот как раз вот в этом, да, — «журнала «Сигнал» от 19 ноября сего года стихотворение «Маленький великий лама» Корнея Чуковского, страница шесть, и шутку «Удельный разговор», страница четыре. Не находя возможным привлечь лиц, отпечатавших названные произведения, к судебной ответственности, Комитет тем не менее признаёт необходимым довести до них — о них до сведения Главного управления по делам печати, так как они могут подать повод к преступным истолкованиям».
С. БУНТМАН: Как интересно!
А. КУЗНЕЦОВ: Отличная формулировка, да?
С. БУНТМАН: Ой, как интересно!
А. КУЗНЕЦОВ: Пока — пока не берутся они за жабры, да? Но надо бдеть, да? Вот-вот, дадут, ну да…
С. БУНТМАН: Но изящно ведь выражаются-то старорежимные-то ребята!
А. КУЗНЕЦОВ: Великолепно!
С. БУНТМАН: Не то что вот эти.
А. КУЗНЕЦОВ: Знают дело-то своё, знают. Помнят руки. Проходит шесть дней — недели не прошло, да? «25 ноября. Господину прокурору Санкт-Петербургской судебной палаты. Санкт-Петербургский цензурный комитет, рассмотрев вышедший сего числа выпуск три» — уже третий вышел! Значит, — «иллюстрированного журнала «Сигнал»» — Константин, дайте нам, пожалуйста, третью картинку, там будет как раз обложка третьего выпуска.
С. БУНТМАН: Третьего номера, да?
А. КУЗНЕЦОВ: Да, сейчас мы повнимательнее на неё посмотрим.
С. БУНТМАН: Да. Во!
А. КУЗНЕЦОВ: Да.
С. БУНТМАН: Так!
А. КУЗНЕЦОВ: Сейчас разберём её — я пока читаю, да? Потом мы к ней перейдём уже детально. «Нашёл, что в стихотворении «Средневековая баллада» О. Чюминой, напечатанном с явною целью дерзкого оскорбления её императорского высочества великой княгини Марии Павловны, заключается состав преступления, предусмотренного 106-й статьей уголовного уложения. Второе. Что в статье господина Роланда оставлено следующее сообщение и в напечатанной вслед за этой статьёй картинке «Второй звонок», а также и в окончании стихотворения, напечатанного на пятой странице за подписью Корнея Чуковского в связи с общим характером журнала, поместившего на первой странице в совершенно неподобающей обстановке», — вы видите эту обстановку, да? Человек, очень похожий лицом на Сергея Юльевича Витте, пристаёт к женщине, лежащей ничком на кровати, она уткнула лицо в подушку и подпись…
С. БУНТМАН: Портрет государя императора там?
А. КУЗНЕЦОВ: Вот вы сразу в корень. Я ещё не дошёл до этого. А подпись под этой карикатурой: «Россия:» — говорит Россия, — «Отстань, постылый, что ты ко всякой пристаёшь!..» Это вот Россия говорит Витте. Портрет! Портретного сходства с Николаем II нет, это видно даже через ретушь…
С. БУНТМАН: Нет, ну! Нет, далеко.
А. КУЗНЕЦОВ: Но чей, чей портрет-то может быть? Кроме того…
С. БУНТМАН: Причём в лентах и звёздах там.
А. КУЗНЕЦОВ: В лентах. В звёздах, да. В неподобающей обстановке, ведь по сути на бордель намекают-то, да? Где висит портрет. «А на последней странице карикатурное изображение графа Витте», — мы его ещё посмотрим через некоторое время, — «штопающего двуглавого орла. А на странице шесть примечание к статье, озаглавленной «Сделка», заключаются признаки дерзостного неуважения к верховной власти и оскорбления его императорского величества, предусмотренные 128 и 103 статьями уголовного уложения, вследствие чего возбудить против именующего себя сына одесского купца Николая Васильевича Корней-" - дефис — «Чуковского, жительствующего там-то там-то, по статьям 103, 106, 128 уголовного уложения». Вот давайте разбираться с фабулой обвинения, что, собственно, в этих криминальных материалах содержится. Значит, «Сделка» упоминается. Маленькая заметочка, которая называется «Сделка». Целиком её привожу:
«- Полцарства за хорошего министра! — крикнул один прижатый к стенке восточный повелитель.
— Пол-министра за хорошее царство! — потребовали от него в ответ, и он согласился».
И еще издевательское примечание, что «по нашим сведениям», — по сведениям редакции, — «согласился он 17 октября 1905 года». Ну, вот, можно так вообще, да, дерзить? Константин, дайте нам, пожалуйста, следующую, значит, картинку. К сожалению, я не нашёл её в лучшем качестве, это я прямо со скана журнала, соответственно, делал скан этого самого… Ну, вы видите групповую… якобы групповую фотографию семи людей. Это монтаж, конечно, абсолютный, потому что это фотография невозможная, да, в реальной жизни она невозможна, потому что… Среди присутствующих вот тут стоят в третьем ряду: справа адмирал Бирилёв, а слева Петр Петрович Шмидт.
С. БУНТМАН: Угу.
А. КУЗНЕЦОВ: А в группе полусидящих и полулежащих мы встречаем народовольца Германа Лопатина, Иоанна Кронштадтского — вот этот мужчина с бородой сидит слева во втором ряду. Мы встречаем Егора Созонова — эсера, террориста, да? И под всем под этим идёт следующий текст:
«…Тебя портрет наш удивит
И будет даже неприятен…» — непонятен, извините, —
«Как? Рядом с Дурново» — министр внутренних дел, —
«Лопатин,
И вместе с Бирилевым — Шмидт!
Да, мы теперь с бунтовщиками,
Затем что, милый, мы и сами —
Большой руки
Бунтовщики.
Вот хоть бы я… Я взбунтовал поляков
При помощи скалонов и казаков,
Освободил печать, цензуру устранил,
Союзами всю Русь объединил», — дальше строчка
неразборчива —
«…Под красный стяг поставил в ряд.
Со мною рядом сам Созонов —
И бюрократ, и ретроград.
А Иоанн, поднявший весь Кронштадт! -
Он больше бунтовщик, чем сотни всех Гапонов!
А Бирилев! Ведь целый флот
Он к революции ведёт, —
И, осенив родные воды
Кровавым знаменем свободы,
Достоин он со мной взойти на эшафот».
Но это у цензуры не вызвало нареканий. Нарекание — последние четыре строчки.
«А ты, пигмей и телом и душою,
Ты истинный Марат, — и от тебя народ —
Кровавых мятежей и революций ждёт…
Прощай, и Серафим да будет над тобою».
Цензурный комитет, будучи не пальцем произведён на свет, увидел в этом прямое указание на государя императора. Обвинение, прямо скажем, не дай бог никому, да?
С. БУНТМАН: Нет, не дай бог никому…
А. КУЗНЕЦОВ: Костя, дайте, пожалуйста, следующую картинку. Значит, портрет, то есть — ну да, портрет — карикатура, изображающая — кстати, портретное сходство уловлено замечательно — Сергея Юльевича Витте — «граф Полусахалинский», как его иронически называют в русском обществе после Портсмутского мира… Плохо видно, но опять же оттуда же, да? — двойное сканирование. Подписано это всё «Портной», и действительно вид такого еврейского местечкового холодного портного, да? Перед ним валяется — вон головы внизу, да? — двуглавый орел, и вот он его крупными стежками пытается сшить по разрыву.
С. БУНТМАН: Да, при свечке.
А. КУЗНЕЦОВ: Да.
С. БУНТМАН: Но свечка в каком-то чудесном совершенно… бутылке, я бы сказал…
А. КУЗНЕЦОВ: «Казённое столовое вино» написано, да? То есть та самая монополька. Ну, понятно, это же Витте. Это нам сегодня надо додумывать, а всем остальным-то… Винная монополия — кто автор? Поэтому, конечно, казённое столовое вино. Значит, Саш, дайте нам следующую картинку, они скоро закончатся. Женский портрет — немолодая уже женщина. Ольга Чюмина, сегодня никому, кроме специалистов, не памятная. А в своё время очень плодовитая и довольно, я бы сказал, даровитая… Это слово ушло из русского языка, а раньше оно очень часто встречалось — вот, например, в выступлениях адвокатов всё время его встречаю — «мой даровитый процессуальный оппонент». В своё время она, так сказать, имела такую, очень устойчивую профессиональную репутацию. Вот, например, её перевод — известное стихотворение Байрона «Ода авторам билля против разрушителей станков». Ну, луддиты, движение луддитов.
С. БУНТМАН: Ну понятно, да. Луддиты, да, Байрон поддерживал.
А. КУЗНЕЦОВ: Оригинал:
Some folks for
certain have thought it was shocking,
When Famine
appeals, and when Poverty groans,
That life should
be valued at less than a stocking,
And breaking of frames lead to breaking of bones.
If it should
prove so, I trust, by this token,
(And who will
refuse to partake in the hope?)
That the frames
of the fools may be first to be broken,
Who, when asked
for a remedy, sent down a rope.
Немножко… да? И вот какой у неё получается чеканный перевод.
«Не странно ль, что если является в гости
К нам голод и слышится вопль бедняка,
За ломку машины ломаются кости
И ценятся жизни дешевле чулка?
А если так было, то многие спросят;
Сперва не безумцам ли шею свернуть,
Которые людям, что помощи просят,
Лишь петлю на шее спешат затянуть?»
Текстуально очень близко, а поэтически просто здорово, хотя и не следует авторскому…
С. БУНТМАН: Дело не в этом, это как воспринимается та или иная просодия в том или ином языке.
А. КУЗНЕЦОВ: Разумеется.
С. БУНТМАН: То есть она была в чём-то права.
А. КУЗНЕЦОВ: И вот, один из пунктов обвинения, за который Чюмину тоже привлекут к этому же делу — она будет со-… ну, не -ответчиком, а со-подсудимым. Очень странное, если не понимать, о чём идет речь. Коротенькое, я его прочитаю.
Я не дама деми-монда,
Я принцесса Требизонда,
По-венгерски Поль-Мари.
В ресторанах с итальянцем
И с лихим преторианцем
Распивала я Pommery.
Чистотой мы не блистаем
И, подбито горностаем,
Мне манто не по плечу.
Средь измен перед страною,
Что должна мне быть родною,
Я в грязи его влачу.
Требизондская принцесса,
Патронессам патронесса
И хранительница касс.
И, как милости сначала,
Так поздней я расточала
И гроши народных масс.
В бенефис мой пели дивы
Итальянские мотивы,
Па-та-ти и па-та-та.
Мне измены закоулки,
Мне и ключик от шкатулки
Загрязнённого креста».
Ни черта не понятно. Но на самом деле современникам было понятно очень многое. «Загрязнённый крест» — это Красный крест, российское отделение которого возглавляла великая княжна Мария Павловна.
С. БУНТМАН: Вот это здесь как раз и Чуковского, и всех других…
А. КУЗНЕЦОВ: Да, да. Старшая сестра Дмитрия…
С. БУНТМАН: Да… Мария Павловна.
А. КУЗНЕЦОВ: …Дмитрия Павловича — того самого, который будет одним из участников убийства Распутина, да? И вот все эти намеки, что «гроши народных масс» — копеечку, которую люди посылали, да, добровольно жертвовали Красному кресту — что вот якобы она устраивала на эти средства какие-то там, как мы бы сейчас сказали, корпоративы: «в бенефис мой пели дивы итальянские мотивы» — приглашала дорогих артистов, да? «Ключик от шкатулки загрязнённого креста». Можно было бы не догадаться, кто это. Но: «по-венгерски Поль Мари». И тут же даётся…
С. БУНТМАН: Мария Павловна.
А. КУЗНЕЦОВ: И тут же даётся примечание от редакции: «В венгерском языке сначала отчество, а потом имя». Какие, к чёрту, в венгерском языке отчества?
С. БУНТМАН: Но фамилия-то именно… Ну молодцы!
А. КУЗНЕЦОВ: Поль Мари — Мария Павловна, конечно.
С. БУНТМАН: Молодцы, славные ребята. Но они как-то не рассчитали…
А. КУЗНЕЦОВ: Как скажет другой сатирик, не в этом журнале — время стояло такое:
«Печатай книги и брошюры,
Свободой пользуйся святой —
Без предварительной цензуры,
Но с предварительной тюрьмой».
Что им инкриминируют? 103, 106, 128. Сто три: «Виновный в оскорблении царствующего императора, императрицы или наследника престола, или в угрозе их особе, или в надругательстве над их изображением…» — вот, пожалуйста, карикатура.
С. БУНТМАН: Ну, там да, там уже да…
А. КУЗНЕЦОВ: «…учинённых непосредственно или хотя бы заочно, но с целью возбудить неуважение к их особе, или в распространении, или публичном выставлении с той же целью сочинения или изображения — каторгою на срок не свыше восьми лет». Сурово — каторга-то, да? Сто шесть: «Виновный в учинении преступного против члена императорского дома…»
С. БУНТМАН: Мария Павловна.
А. КУЗНЕЦОВ: Мария Павловна. «…деянии, статьей 103-й предусмотренного, наказывается в случае первой части ссылкою на поселение». Сто двадцать восемь: «Виновный в оказании дерзостного неуважения к верховной власти или в порицании установленных законами основного образа правления или порядка наследия престола, произнесением или чтением публичной речи или сочинения, или распространением или публичным выставлением сочинения или изображения» — опять же ссылкой на поселение. Ну то есть цена вопроса — до 8 лет каторги, потому что поселение поглощается, естественно, несравненно более тяжким наказанием. А что наш Корней Иванович? А он мотылёк такой — порхает, упивается, он такой молодой, он редактор журнала. Ой, какие там баснословные тиражи! Там десятки тысяч экземпляров разлетаются как горячие пирожки. Порхай, как говорится, мотылёк, порхай. Но когда-нибудь всё хорошее должно закончиться, и я сейчас должен найти… Вот, нашёл. Повестка к следователю.
С. БУНТМАН: Так.
А. КУЗНЕЦОВ: «Следователь по важнейшим делам Цезарь Иванович Обух-Войщатынский», — невыдуманная, абсолютно реально, так его и звали. Чуковский ещё раз с этой фамилией встретится при очень интересных обстоятельствах, — «встретил меня как своего лучшего друга. Был он экспансивен, плешив и вертляв. Лицо подвижное, приятное, как будто совсем не чиновничье. Пожав обеими руками мою руку и усадив в монументальное кресло, он долго с умилением глядел на меня, словно не мог наглядеться. Потом выдвинул ящик стола и достал оттуда глянцевитую папку, в которой я увидел мой «Сигнал», весь испещрённый какими-то чёрточками, значками, завитками, пометками, образовавшими на каждой странице затейливый и красивый узор. Обух-Войщатынский отозвался о «Сигнале» с такой похвалой, что казалось, он и сам был бы счастлив сотрудничать в этом превосходном издании. По его словам, больше всего ему полюбились стишки Ольги Чюминой, шельмовавшей тётку царя великую княгиню Марию Павловну, знаменитую своим распутством и хищничеством. Или вот это: на первой странице портрет государя, не правда ли? Или вот это, о шпионе Рачковском.
— Простите, — прервал я его, — но нельзя ли мне зайти послезавтра? Сегодня я ужасно тороплюсь.
— Минутку! — сказал он, приятно осклабившись. - Проклятая должность, уж вы не сердитесь, вынуждает меня предъявить вам обвинение в оскорблении величества (103-я статья), в оскорблении членов императорской августейшей семьи (106-я статья), в потрясении основ государства (128-я статья)». И дело запахло судом и прокурором, потому что следователь предложил дилемму: «Голубчик, нам надо меру пресечения избирать, поэтому либо залог… Я готов установить скромную сумму залога, ну, скажем, в 10 тысяч рублей». Значит, Чуковский сам в своём дневнике пишет, что в этот момент конкретно в его кармане содержалась сумма в 3 рубля. Больше у него не было за душой ничего. Он этим трём рублям-то был рад: он неожиданно получил гонорар, на который уже не рассчитывал, выкупил что-то из ломбарда и был доволен как слон после купания. «…или содержание под стражей». Чуковский попытался что-то брякать, но угодил под стражу. Чюмину арестовывать не решились — всё-таки дама, и дама почтенных лет (ей за 50), а его отправили в тюрьму. На этом мы должны ненадолго прерваться.
С. БУНТМАН: Да, мы прервёмся и потом продолжим.
Мы ещё вам предлагаем обратиться к shop. diletant.media, к нашему порталу книгопродавческому. И предлагаю… вот у нас был граф Дракула здесь: «Не отбрасывая тени». Алексей Валерьевич, обратите внимание. Да, был Влад Цепеш у нас здесь в понедельник с Айдаром Ахмадиевым, и мы предлагали и предлагаем до сих пор, потому что несколько экземпляров ещё осталось, книгу «Жизнь замечательных людей» Вадима Эрлихмана. То есть здесь действительно и Влад Цепеш, ну конечно, исключая той самой дракулической легенды, которая потом…
А. КУЗНЕЦОВ: Влад Цепеш без ретуши, как это сейчас принято называть.
С. БУНТМАН: Да-да, без ретуши, да.
А. КУЗНЕЦОВ: Можно подумать, что он когда-то был с ретушью.
С. БУНТМАН: Вы знаете, без ретуши на ночь не надо читать, там потому что все проделки графа Дракулы ужасного, которого Брэм Стокер придумал, соединил вампира с Владом Цепешем — это детские игрушки по сравнению с тем, в чём отчитывался Влад Цепеш, например, королю Матиашу.
А. КУЗНЕЦОВ: То есть образ вампира был умалением его достоинств, да?
С. БУНТМАН: Да, мне кажется, что да.
А. КУЗНЕЦОВ: Опошлением…
С. БУНТМАН: Увеличение жизни, но умаление его в достоинствах, потому что когда он пишет в письмах: «Ну, 23 тысячи 444 турка посадил на кол здесь ради вашего величества». Галина Ульянова пишет, наоборот, о замечательных женщинах: «Женщины-предпринимательницы в России XIX века. Купчихи, дворянки, магнатки». Ну, в общем, это была не редкость. Вообще-то это была не редкость, и были среди этих дам и женщин, были замечательные представительницы, просто выдающиеся предпринимательницы, да. Так что хорошо, вот эти книжки, shop. diletant.media, мы вам предлагаем. …Мария Павловна-старшая имеется в виду, потому что Марии Павловне-младшей было 15 лет в это время.
А. КУЗНЕЦОВ: Нет-нет-нет, Марии Павловне-старшей. Ну сказано: она тётка Николая II. Хотя по возрасту — нет, они, по-моему, ровесники.
С. БУНТМАН: Мария Павловна-старшая, да-да-да. А это Мария Павловна-старшая. Мария Логинова, спасибо, что вы занялись этой проблемой и решили всё прояснить. Итак, 1905−1906 год, «Сигнал» выходит и Корнея Ивановича…
А. КУЗНЕЦОВ: И он отправляется в узилище. Проведёт он там недолго — полторы недели. Судя по всему, он, в общем, не очень понял, какая невесёлая перспектива. Он в камере отлично устроился: переводит Уитмена, ещё что-то там, как-то развлекается. А вот гораздо более опытная и, видимо, трезвомыслящая в силу этого обстоятельства Чюмина поняла, что надо взять меры, как говорится, и каким-то образом она смогла выйти на человека, который оказался вот стопроцентно идеальным решением в данной ситуации. Кость, пожалуйста, дайте нам последнюю на сегодняшний день картинку.
С. БУНТМАН: Адвокат.
А. КУЗНЕЦОВ: Перед вами Оскар Осипович Грузенберг — человек, к этому времени находящийся на пути к зениту своей славы, но уже недалеко от этого зенита. Зенит будет в 1913 году, дело Бейлиса, конечно, где он будет одним из пяти адвокатов. Это человек, который прославился делами двух типов. Еврей Грузенберг, который по законам Российской Империи без специального разрешения министра юстиции не мог из помощников присяжных поверенных перейти в полноценные адвокаты…
С. БУНТМАН: Только помощники. Помощники — это потолок был, да?
А. КУЗНЕЦОВ: Или разрешение министра юстиции. История не знает случаев, когда министр юстиции дал бы такое разрешение. Николай Валерианович Муравьёв у нас министр юстиции — не по этой части, да?
С. БУНТМАН: Да.
А. КУЗНЕЦОВ: И Грузенберг отбегал помощником этого присяжного поверенного что-то лет 15, по-моему, и только когда незадолго до революции это положение было отменено, вот он стал присяжным. Он прославился защитой своих соплеменников: кровавые наветы, погромы, любая ситуация, где притесняемы евреи — все знали: на Украине с этим к Купернику, а в Петербурге и в центральных регионах страны с этим к Грузенбергу — никогда не отказывал, во многих случаях защищал бесплатно, и так далее. И в 1905 году его специализация — он защищает писателей и журналистов. Дело в том, что ситуация, в которой оказался Чуковский, — не исключительная, а типовая.
С. БУНТМАН: То есть после манифеста, вот после этой свободы печати, да?
А. КУЗНЕЦОВ: Все редакторы всех газет — они все просто каруселью ходят по одним и тем же следователям, по одним и тем же коридорам, по одним и тем же прокурорам. Грузенберг защищал Горького в 1905 году, и успешно защищал — он просто потоком…
С. БУНТМАН: То есть всех этих ребят, которым… И за ними просто следят…
А. КУЗНЕЦОВ: Да.
С. БУНТМАН: Так как нет предварительной цензуры, ловят каждый номер каждого вообще издания и смотрят…
А. КУЗНЕЦОВ: А там абсолютный разгул всего — ну вот я же привёл пример…
С. БУНТМАН: Ну вот вы и попались, да-с.
А. КУЗНЕЦОВ: А в других журналах — примерно то же самое. И Грузенберг решает, не доводя дело до суда, обжаловать помещение его в камеру и вообще по возможности сам факт уголовного преследования, и пишет жалобу в Сенат. Я уже много раз говорил в наших передачах, что я, без малейшей иронии, очень люблю тогдашний Сенат, и уголовный и гражданский кассационные департаменты. За редким исключением там сидели умные, опытные, вдумчивые, неравнодушные юристы.
С. БУНТМАН: Во все вот эти пореформенные времена?
А. КУЗНЕЦОВ: Да. Нет, бывали случаи, когда бывали отдельные срывы, и среди сенаторов бывали люди не вполне честные, но основа, в основном Сенат, конечно, работал, во-первых, не покладая рук, во-вторых, блестяще. И Сенат быстро, оперативно, за несколько дней после получения жалобы выносит решение: «Санкт-Петербургская судебная палата» — та, которая отправила Чуковского в тюрьму, — «нашла, что для ответственности за оскорбление кого-либо в статье или изображении без названия имени и титула оскорблённого, необходимо, чтобы по содержанию этой статьи или рисунка можно было легко распознать личность, имеющуюся в виду оскорбителем. Надругательство над кем-либо в статье должно быть объективно явно, а не субъективно допустимо».
С. БУНТМАН: Ну с Марией Павловной явно.
А. КУЗНЕЦОВ: Сейчас, секунду. Но это к Чюминой, Мария Павловна. Хотя к редактору, конечно, тоже — он допустил.
С. БУНТМАН: К редактору, да-да-да.
А. КУЗНЕЦОВ: То есть, иными словами, переводя вот эту сложную фразу на русский язык: не предположить, что за этим может скрываться, а несомненно доказать, что за этим скрывается — вот что для обвинительного приговора должен сделать суд. Предполагать мы можем всё что угодно, притянуть за уши можно всё, что угодно. «В тех статьях и рисунках, которые ставятся в вину Корнейчуку, не заключается той объективной очевидности, благодаря которой возможно определить, кто изображён на портрете» — царском, — «и к кому относятся инкриминируемые в статье стихотворения. В силу этих соображений палата определила возбуждённое против Корнейчукова преследование прекратить и его от принятой против него меры пресечения уклониться от суда и следствия — освободить». То есть из тюрьмы выпустить, дело прекратить. Что касается Марии Павловны… Поль-Мари… Но Поль-Мари же, а не Мария Павловна… И про крест не сказано «Красный крест». Крест — понимайте крест. «Какой же это крест? Это буква Х» — вспоминается бессмертное из «Обыкновенного чуда». Но, конечно, прокуроры свой хлеб с маслом тоже ели не совсем даром. «На это определение исправляющий должность прокурора Санкт-Петербургской судебной палаты» — сейчас о нём поговорим — «принёс Сенату частный протест, в котором указывает, что основанием для определения наличности оскорбления путём печати должна быть не степень лёгкости, с которой можно распознать личность, которую имел в виду оскорбитель, а вообще возможность распознать таковую, хотя бы это и было сопряжено с некоторым трудом и требовало известного размышления, например, в шараде или загадочной картинке. Меж тем, вовсе не нужно труда, чтобы в рисунке, помещённом на первой странице, усмотреть, что рисунок как по облику, просвечивающему через штриховку, так и по форме рамы, в которую он заключён, умышленно рассчитан на то, чтобы произвести впечатление портрета государя императора». Как мне это напоминает сегодняшние заключения экспертов… по различным делам.
С. БУНТМАН: Ну у них больше оснований, вот у этих ребят больше оснований.
А. КУЗНЕЦОВ: Так вот услышав вас, Сергей Александрович, прокурор пишет в частной жалобе: «Также ясно, что в стихотворении «Средневековая баллада» автор имел в виду великую княгиню Марию Павловну». Извините, я оговорился раньше, назвав её княжной, она замужем, конечно, — княгиня, княгиня.
С. БУНТМАН: Княгиня, да.
А. КУЗНЕЦОВ: Ну, бедняжка вообще дважды будет в своей жизни замужем, не считая лёгких увлечений, так что что уж тут мелочиться. «…изобразив её принцессою Поль-Мари, которой не по плечу горностаевое манто и которая живёт в стране, «должно быть, ей родной», нельзя выпускать из виду, что при обсуждении статьи…» Что на всё на это? «Правительствующий Сенат оставил протест без последствий». Нельзя ли не восхититься? Даже в таких условиях… А за окном, извините меня, декабрьское вооружённое восстание уже созрело, но оно, правда, в Москве, а дело происходит в Петербурге, но от этого разве легче?
С. БУНТМАН: Ты знаешь, мне кажется, что здесь всё-таки я бы поддержал тебя в твоих восторгах, ну, восторгах по поводу Сената, поддержал бы, потому что они сейчас действуют в духе одного из наших героев Лорис-Меликова: не надо заниматься фигнёй. Тут, простите меня, рабочие дружины, тут шатается всё, тут — убийство великого князя Сергея Александровича, без всяких стихов и без всяких намёков.
А. КУЗНЕЦОВ: И исправляющий должность прокурора Санкт-Петербургской палаты (даже не Санкт-Петербургского окружного суда, а Палаты, которая объединяет ещё десяток окружных судов: и псковские и архангельские — это всё… Нет, архангельские под Московской палатой… Но новгородские и так далее — все эти губернии под петербургским судом). И вот целый прокурор, даже не товарищ, а прокурор Пётр Камышанский гоняется за редакторами журналов. Очень интересный абзац, посвящённый Камышанскому, я нашёл в мемуарах Грузенберга. «В ближайшее воскресенье около трёх часов пополудни» — это он про другое дело пишет — «ко мне позвонил прокурор Судебной палаты Камышанский. О нём говорили и писали одно только плохое. Но грешно скрывать немногое хорошее, мне известное: громадный ораторский талант, я бы сказал, лучший из ораторов, которого мне довелось когда-либо слышать, если бы такой оценке не мешало отсутствие в его таланте сортировочного аппарата, граничившее порою с непостижимой безвкусицей. Затем в нём были ценны редкая память и находчивость в репликах. Не был он и особенным карьеристом». И вот этот сюжет меня тронул. «Достигнув быстро всесильного поста прокурора столичной Судебной палаты, откуда был обеспечен переход в старшие председатели Палаты или в Сенат» — а это уже генеральские должности, это уже действительный статский советник, и так далее, это оклад очень приличный, это пенсия роскошная — «Камышанский, увлечённый любовью к жене профессора одного из высших петербургских учебных заведений, не задумался сломать свою судебную карьеру. Муж этой дамы поставил условием развода переезд Камышанского в другой город. Камышанский подал в отставку и принял за отсутствием других свободных в то время вакансий губернаторство в Вятке». Господи, в Вятке!
С. БУНТМАН: Ну, большое губернаторство.
А. КУЗНЕЦОВ: Да-а, это же гражданское губернаторство, это, по сути, вторая, если не третья должность там. Да? «Но там из-за своего бурного темперамента он так чудил, что закрыл для себя возможность перевода в более видную губернию. Скончался от болезни сердца ещё до Февральской революции». Задолго, по-моему в 1910 году, он умер. Одним словом, дело пахнет керосином, потому что Камышанский не собирается успокаиваться, а тем временем четвёртый номер вышел. А в четвёртом номере всё то же самое, и Камышанский вчиняет, как раньше говорили, очередной иск, а точнее, открывает очередное дело и добивается решения, судебного решения Петербургской судебной палаты о закрытии журнала. Журнал «Сигнал» запрещается издавать когда-либо далее, и о помещении Чуковского в тюрьму на 6 месяцев и на 5 лет воспрещение ему занятия редакторской деятельностью. Грузенберг бросается в атаку, пишет очередную жалобу, и Сенат в очередной раз это дело запарывает. Но Камышанский не успокаивается. Самое хорошо запротоколированное дело — 22 марта 1906 года. Что же инкриминируется? «Санкт-Петербургская судебная палата в особом присутствии с участием… В четвёртом номере названного журнала от 4 декабря пятого года следующие произведения печати: статью под заглавием «Куломзин напутал», в которой заведомо для него, Корнея Чуковского, заключалось дерзостное неуважение к верховной власти, заметку, озаглавленную «От главного дворцового правления», каковая заметка заведомо для него заключала в себе язвительную насмешку над действиями ныне царствующего государя императора, оскорбительную для его достоинства, ряд заметок и стихотворений, имевших непосредственную связь между собой и заключавших в себе заведомо для него возбуждение бунтовщическому деянию». Вот третье нехорошее, второе тоже нехорошее, но третье — призыв к бунту. Палата, надо отдать ей должное, два первых обвинения сама похоронила. Но третье осталось. Что ж там такое, собственно говоря? В журнале «Сигнал» помещён высочайший приказ — пародия, естественно, не документ, — «высочайший приказ по военному ведомству от 26 ноября девятьсот пятого года, каковым приказом государь император объявляет особую благодарность всем казачьим войскам за их самоотверженную и неутомимую службу» — цитата! — «как на театре войны, так и при поддержании порядка внутри империи», — я извиняюсь, это документ подлинный.
С. БУНТМАН: Подлинный!
А. КУЗНЕЦОВ: А за ним, вот прямо за ним, идут: «заметка о том, что число убитых и раненых во всех городах во время с 17 октября ещё не приведено в известность, четверостишие, высказывающее мысль о том, что русского солдата не удастся сделать палачом, стихотворение под заглавием «Месть, месть», призывающее к мести за годы унижения, за кровь, за слёзы, за мучения, по содержанию ряда этих заметок и стихотворений Корнею Чуковскому предъявлено обвинение по пункту первому первой части 129-й статьи уголовного уложения за распространение произведений, возбуждающих к учинению бунтовщического деяния».
С. БУНТМАН: И?
А. КУЗНЕЦОВ: Сенат. «Но какое-либо возбуждение, призыв можно бы усматривать лишь в стихотворении «Месть», которое, однако, составлено в таких общих неопределённых выражениях, что является невозможным сказать, в чём именно должна, по предположению автора, выразиться эта месть, и предположение, что такая месть должна вылиться в форме бунтовщического деяния, является совершенно гадательным».
С. БУНТМАН: Отлично.
А. КУЗНЕЦОВ: Месть ведь может разные принимать формы, да? Месть может выразиться в гневной речи. Где ж тут бунтовщичество?
С. БУНТМАН: Слушай, ну это высший судебный орган, это… и как же это?
А. КУЗНЕЦОВ: И тут Сенат даёт промашку, которую, естественно, Грузенберг не оставит без последствий. Сенат, всё вот это постановив, то есть оправдав его по всем пунктам: «Вследствие сего и по этому обвинению палата признала подсудимого Корнея Чуковского по суду оправданным. Независимо от всего палата пришла к заключению, что помещение вышеприведённого высочайшего приказа по военному ведомству о высочайшей благодарности казакам в таком сатирическом журнале, как «Сигнал», является совершенно неуместным».
С. БУНТМАН: Ай-яй!
А. КУЗНЕЦОВ: То есть вы бы ещё на туалетной бумаге печатали, да, на пипифаксе печатали бы государевы, значит, указы. «Цель же помещения сего приказа в этом журнале явствует из последующих заметок о том, что число убитых и раненых…» — ну и так далее, и так далее. — «Такое насмешливое отношение к словам ныне царствующего государя императора является заочным его оскорблением, которое за отсутствием указаний, чтобы оно имело прямой своей целью возбудить неуважение к священной особе является предусмотренным второй частью 103-й статьи уголовного уложения, признав в виду изложенного предсудимого Корнея Чуковского виновным по второй части 103-й статьи уголовного уложения Судебная палата приговорила его к заключению в крепости на 6 месяцев». Извиняюсь, это не Сенат, это палата. То есть что палата сделала — палата оправдала его по всем предъявленным обвинениям, но выдвинула своё. Она переквалифицировала одно из обвинений с одной статьи на другую. Грузенберг взвился просто, соколом, соколы орлами, и подал кассационную жалобу, в которой было сказано — как, извините? Прямо в ходе судебного заседания изменена формула обвинения. Мы не имели возможности подготовиться к этому развороту сюжета, да? Нам не дали возможности привести свои аргументы — потому что это только в приговоре прозвучало, да? То есть мы, защита, ничего по этому поводу не сказали, хотя, видит бог, у нас есть чего сказать. И Сенат с этим соглашается. «Но жалоба обвиняемого в нарушении палатой статьи шестьсот три… непредоставлением возможности представить в свою защиту доказательства по новому предъявленному обвинению заслуживает уважения. Вследствие изложенного правительствующий Сенат определяет: приговор Санкт-Петербургской судебной палаты за нарушением шестьсот тридцатой статьи Устава уголовного судопроизводства» — тогдашнее УПК — «отменить и дело возвратить в ту же палату для нового рассмотрения в другом составе присутствия». Такой вот судебный сериал. И всё бы хорошо, но у Чуковского начинают сдавать нервы. В какой-то момент, идя на допрос, он вдруг меняет своё решение: ему незадолго до этого друзья, там, деньги кое-какие дали. Он уезжает, уезжает в Прибалтику, снимает там, так сказать, помещение, ходит, отдыхает, дышит сосновым воздухом. Потом выясняется, что хозяином поместья, в котором он снял уголок, является родной брат его следователя. Он даже не знает, что тот у него живёт. Но сам факт вот такого вот совпадения приводит его в ужас, он возвращается в Петербург, с повинной приходит, сдаваться. Четвёртый раз возбуждают дело, пятый раз возбуждают дело. Ему 22 года.
С. БУНТМАН: Да.
А. КУЗНЕЦОВ: Он человек нервический. Плюс у него с женой сложности: она с ним то воссоединяется, то, забрав маленького ребёнка, от него уезжает, потому что денег нет, перспективы непонятны, то ли тюрьма, то ли не тюрьма. В общем, он близок к умопомешательству. Против него возбуждают очередное дело. После того как было запрещено издавать журнал «Сигнал», он его возрождает под названием «Сигналы». Ещё пара номеров выходит.
С. БУНТМАН: Молодец.
А. КУЗНЕЦОВ: Вот…
С. БУНТМАН: Кстати, на чьи деньги, вот здесь спрашивают? Это кто был хозяином этого?
А. КУЗНЕЦОВ: Хозяином, значит… Куприн дал какие-то сто рублей, ещё кто-то…
С. БУНТМАН: То есть это, это можно было. Это не очень большой, не очень…
А. КУЗНЕЦОВ: Дешёвенький журнальчик.
С. БУНТМАН: Да-да-да.
А. КУЗНЕЦОВ: Он в скрепочку, это на сканах очень хорошо видно. То ли десять, то ли двенадцать страничек. То есть он дешёвый. А тиражи-то! Там ого-го какие тиражи. То есть он на самом деле на этом, в общем, зарабатывал. Но не дают же! Тиражи, частично не распроданные, конфискуются, и всё прочее. Новая Государственная Дума тем временем собралась. Весна 1906 года. И ходят очень упорные слухи, что по случаю открытия Думы будет амнистия. И Чуковский очень на это рассчитывает, потому что обещана амнистия не уголовным, а именно вот политическим, что называется. Но Государственная Дума… Царская власть была готова на амнистию по этому поводу. Но Государственная Дума — как и в земельном вопросе, который явится причиной её роспуска — проявила крайнюю неуступчивость и потребовала всем политическим амнистию. Ё-ё-ёлки! Эсеровских террористов с карийской каторги отпустить, да? И в результате все мечты об амнистии накрылись медным тазом. Даже частичной амнистии не получилось. Корней Иванович в отчаянии в полном. Последнее решение по его делу — осень шестого года. Мы… Оно не сохранилось, никто из исследователей не смог его найти, кстати, я хочу сказать очень добрые слова о книге замечательного нашего литературоведа, журналиста, педагога Ирины Лукьяновой, писателя Ирины Лукьяновой, которая написала в ЖЗЛ книжку о Корнее Чуковском. Я кое-что цитировал оттуда, но вообще документов по предыдущим делам сохранилось много. А вот по финальному делу непонятно, что именно, какая формула была в последний раз применена, но мы знаем по факту, что ни на каторгу, ни в тюрьму Чуковский не отправился.
С. БУНТМАН: Он не попал.
А. КУЗНЕЦОВ: И единственным итогом вот всей этой печальной истории было то, что, как он сам запишет в своём дневнике: «Из истории с журналом «Сигнал» я вывел одно заключение: я для этих дел не гожусь. Общественного деятеля из меня никакого не выйдет».
С. БУНТМАН: Может быть, и слава богу, потому что он занялся замечательным делом вообще-то. Многими замечательными делами. И я всегда вспоминаю абсолютно, абсолютно мирную, конечно, ситуацию человеческую, совсем не такую, как Мольер, который мечтал и порывался постоянно писать трагедии. Писать тра… Это, говорит, всё ерунда, то, что я пишу тут. Вот трагедия!
А. КУЗНЕЦОВ: Как замечательно у Булгакова в «Кабале святош», вот этот монолог Мольера, обращение к портрету Короля-Солнце — кто только не играл это, да, это Олег Ефремов играл.
С. БУНТМАН: Да.
А. КУЗНЕЦОВ: Топорков — первый, кто играл это, да?
С. БУНТМАН: Да.
А. КУЗНЕЦОВ: Ну, мы же комедианты! Ну пожалуйста! Ну нам так нужно поиграть! Ну дайте нам поиграть! Ну что вы хотите, чтоб мы сделали? Чтоб мы сказали, что нет более величественного явления, чем наш король? Нет более величественного явления, чем наш король!!!
С. БУНТМАН: Ну да, ради бога, да.
А. КУЗНЕЦОВ: Вот Чуковский станет таким.
С. БУНТМАН: Но при этом он сделает вещи, на самом деле бессмертные.
А. КУЗНЕЦОВ: Абсолютно, конечно. Догнёт его уже Советская власть, но начнёт гнуть её предшественница.
С. БУНТМАН: Да. Ну вот отдадим должное и Сенату и отдадим должное всё-таки не последней, я бы сказал, звериности той власти.
А. КУЗНЕЦОВ: Безусловно, потому что, на самом деле, если мы подумаем, что вот только-только расстрел «Очакова», вот только-только суд над Шмидтом — сейчас вообще весь черноморский флот может полыхнуть, а они на адмирала Бирюлькина карикатуры, да, печатают.
С. БУНТМАН: Ну да.
А. КУЗНЕЦОВ: На самом деле, по нынешним временам…
С. БУНТМАН: По нынешним — вообще.
А. КУЗНЕЦОВ: Да десятку, десятку! И никакой Верховный Суд, никакую кассацию…
С. БУНТМАН: По нынешним — это вообще. И я уж не говорю про сталинские…
А. КУЗНЕЦОВ: Про сталинские — понятно.
С. БУНТМАН: Там вообще ничего этого, даже намёка не было. Но вот была бы… Пусть все будут прокуроры хотеть чего-то… Того, что они всегда, обвиняя, обосновывая, и так далее. Но пусть будут… У нас есть блестящие адвокаты, но их не слушают вообще. А с другой стороны, нет судебной инстанции, которая бы могла щелчком…
А. КУЗНЕЦОВ: Поставить на место.
С. БУНТМАН: …и формальными… Да, поставить всё…
А. КУЗНЕЦОВ: Ну, и что-то я не вижу прокуроров, которые готовы отказаться от карьеры, блестящей карьеры, ради возможности жить с любимой женщиной готовые принять вице-губернаторство или гражданское губернаторство в Вятке. Нынешние прокуроры всё как-то про карьеру, про карьеру… Ну тогда тоже были, конечно…
С. БУНТМАН: А лучше сделать и то и то. У нас просто легче сейчас насчёт «жить с любимой женщиной».
А. КУЗНЕЦОВ: В Вятке.
С. БУНТМАН: Да где угодно. Про Вятку не надо — там уже был губернатор, которого мы прекрасно знаем.
А. КУЗНЕЦОВ: Только я хотел сказать! Вятские губрнаторы.
С. БУНТМАН: Прекрасно знаем и хотим ему пожелать всего наилучшего.
А. КУЗНЕЦОВ: Сил! Никите Белых сил!
С. БУНТМАН: Да, и вернуться к нам, ну, не хуже, чем он был. Мы его очень любим. Да, друзья, постоянно мы к этому, к этому переходим. Да, и мы вот очень много видим людей, которые реализовались несмотря ни на что. И которые реализовались и без нытья, и делали своё дело, и которые горели за своё дело. Но по детскому писателю Корнею Чуковскому проходились тоже такими, я бы сказал, стёртыми женскими революционными туфлями. Вот, как там Надежда Константиновна и так далее.
А. КУЗНЕЦОВ: Я, кстати, встретил целую статью о преследовании Крупской Чуковского, научную статью.
С. БУНТМАН: Да-да-да, и там будут, и уж как будут трактовать, и как будет надо отмазываться от того же «Тараканища» и от того же чего угодно.
А. КУЗНЕЦОВ: «Тараканище» — 1921 год или 1922 год, а как эти усы выстрелят через полтора года, а там ещё и ежовое что-то поминается.
С. БУНТМАН: Да там это будет стрелять, это будет стрелять вообще. Я уж не говорю о «Краденом солнце», ну, а вообще…
А. КУЗНЕЦОВ: «Какой такой крокодил?»
С. БУНТМАН: Да, да, проглотил… Нет, вообще, что ни возьми… И мне кажется, он соединил, великолепно совершенно соединил вот такую вот тихую правду, вот и в детских стихах, и во всём.
А. КУЗНЕЦОВ: И его переделкинские, конечно, перформансы.
С. БУНТМАН: Это прекрасно, да.
А. КУЗНЕЦОВ: Это отдельное направление в советской педагогике.
С. БУНТМАН: Да, бедный Винни Пух. «А что тут про Чуковского было?» — Про Чуковского было «Чуковский. Начало» у нас.
А. КУЗНЕЦОВ: Краткий пересказ.
С. БУНТМАН: Да. «Чуковский. Начало» — приквел всей этой истории великолепной, так что переслушайте, если хотите. Ну, всего доброго всем, до свидания, встретимся через неделю, я так думаю.
А. КУЗНЕЦОВ: Всего хорошего!
С. БУНТМАН: Да, сегодня ещё у вас есть чем заняться, слушая и «Живой гвоздь», да, «Живой гвоздь» в основном. Будут у нас, конечно, «Особое мнение» Артемия Троицкого, Константин Таранов, вот, приветствуем его.
А. КУЗНЕЦОВ: Сидит готовится, да, видели его.
С. БУНТМАН: Будут «Пастуховские четверги», будет Алексей Венедиктов* (власти РФ считают иностранным агентом), тоже сидит, не покладая рук готовится.
А. КУЗНЕЦОВ: Тоже сидит готовится, да, видели.
С. БУНТМАН: И не знаю, что делает Дмитрий Львович Быков* (власти РФ считают иностранным агентом), но он будет сегодня готов, потому что у него будет «Один», он всегда готов, в 22 часа 5 минут, а второй час — будет урок литературы: Андрей Платонов. Всё, до свидания!