Начнем с того, что Мартынов вообще не умел стрелять. Целился в забор, а попал в корову — это про него. Поэтому когда очередная нелепая дуэль Лермонтова была-таки назначена, никто из товарищей особенно не переживал — Николай Соломонович точно промажет, Мишель точно выстрелит в воздух, поэтому давайте заранее накроем на стол в честь счастливого примирения друзей.
Конечно, опытные дуэлянты старались и вовсе предотвратить поединок, ведь обычно, если поссорившихся на некоторое время развести и удалить друг от друга по разным городам, ссора, того и глядишь, забывается сама собой и дело обходится безо всяких вызовов. В это время можно провести доверительную беседу с зачинщиком ссоры и постараться уговорить его, что дело яйца выеденного не стоит, и к чему все эти ранние подъемы и тряска на дрожках к черту на рога. Лермонтова тотчас отправили с глаз долой, Мартынову нанесли визит, но прием не сработал. Николай Соломонович терпеливо ждал.
Когда Мишель вернулся, опытные дуэлянты не сдались и рук не опустили. Выход есть, говорят. Нужно только, чтобы секунданты могли назначать какие угодно условия. Никто не возражал. Секунданты назначили дистанцию в 30 шагов — ну, метров 20, не меньше. Отмерив положенные 30 шагов, секундант Глебов бросил к ногам шапку. Тут подошел секундант Васильчиков и пнул ее ногой так, что она улетела еще на много шагов. Снова никто не возражал. Лермонтова умышленно поставили выше Мартынова — по высокой мишени целиться сложнее. Время было вечер, шел дождь, местность заволокло туманом. Видимость, откровенно, паршивая.
Как вспоминал Глебов, по дороге на дуэль Лермонтов не отдавал никаких предсмертных распоряжений и делился планами двух будущих произведений: «одного из времен смертельного боя двух великих наций, с завязкою в Петербурге, действиями в сердце России и под Парижем и развязкою в Вене, и другого из кавказской жизни, с Тифлисом при Ермолове, его диктатурой и кровавым усмирением Кавказа, персидской войной и катастрофой, среди которых погиб Грибоедов». Он сожалел, что не получил увольнения в Петербурге и предвкушал отправиться в экспедицию. Уже стоя напротив Мартынова и укрываясь рукой с поднятым вверх пистолетом, он сохранял спокойное выражение лица. Лермонтов действительно не собирался стрелять: «Рука на него не поднимается», — говорил он про Мартынова, а незадолго до дуэли повторил: «Стану я стрелять в такого дурака».
«Такой дурак» попал прямо в сердце, пуля прошла на вылет. Как его хоронить, дома никто не знал, там, на удивление, все неверующие собрались, им в такие вещи вникать немодно было — ходили вокруг да около, причитали, в гроб и то без подсказки положить не смогли. Ради бабушки понимали, что надо хоронить по-православному. Но поскольку Лермонтов — дуэлянт, а, стало быть, самоубийца, ни заупокойной, ни места на кладбище ему не полагалось. Батюшку уговаривали, традиционно, дарами — в обмен на дорогую икону в серебре. Он правда, все равно не пришел. Что у него, дел других нет.