С. БУНТМАН: Добрый вечер! Мы сегодня, ну, не старое доброе, а старое, но злое отечественное убийство будет у нас, да?
А. КУЗНЕЦОВ: Я тут — добрый вечер — я должен извиниться, я вроде как пообещал, у нас было уже два подряд дела советского времени (ну, правда, из разных совершенно периодов). Но тем не менее. И я даже пообещал, что мы перейдём на другие, так сказать, рельсы, но не удержался — получилось вот что. Во вторник, когда мы уже с Леонидом Кацвой закончили программу «Параграф 43» и созвонились для того, чтобы обсудить следующую тему, в разговоре возникло имя, которое буквально стало триггером, так сказать, наведшим меня на тему сегодняшней передачи, и я в своё время — сейчас буквально через несколько минут — это имя, конечно же, обязательно назову. Ну, а мне очень хочется эту передачу посвятить… В этот раз мы будем говорить не о явлении, потому что такое явление, как убийство советскими мужьями советских жён — всё-таки это не явление, да, так сказать?
С. БУНТМАН: Это глубоко чуждое нам!
А. КУЗНЕЦОВ: Глубоко чуждое, поэтому отдельные случаи, конечно, бывали, но в целом.
С. БУНТМАН: Да. На местах! Да.
А. КУЗНЕЦОВ: На местах, как правило, да, совершенно верно, вот, но явления такового нет, поэтому сегодня мы как раз поговорим о следствии. Суд будет, безусловно, и не один, но мы поговорим именно о следствии, которое я считаю одним из самых сложных видов человеческой деятельности, требующей не только знания права, не только соответствующего профессионального опыта, но и, конечно, глубокого знания человеческой психологии, и, собственно, самое выдающееся произведение отечественной литературы о следователе — это там именно следователь-психолог Порфирий Петрович, в «Преступлении и наказании», который подводит своего, значит, подозреваемого к признанию именно психологическими всякими выкрутасами. Вот сегодня мы увидим такое…
С. БУНТМАН: Можно я, можно, я прорекламирую?
А. КУЗНЕЦОВ: Конечно.
С. БУНТМАН: Нехорошего человека, страшного автора, вот, и его роман «Ф. М.». Его роман «Ф. М.» — это некто, некто Борис, некто…
А. КУЗНЕЦОВ: Но мы не забудем упомянуть, что он иностранный агент и экстремист?
С. БУНТМАН: Нет, он иностранный, экстремист, вообще, и так далее, это Борис Акунин.
А. КУЗНЕЦОВ: Конечно.
С. БУНТМАН: Это Борис Акунин, и там очень интересный, вот, вариант, якобы первый вариант, который как раз был заказан и посвящался Порфирию Петровичу.
А. КУЗНЕЦОВ: А я от себя добавлю, что одно из мистических совпадений, связанных с этой передачей, заключается в том, что «Преступление и наказание» увидело свет в 1866 году, а преступление — или не преступление? — о котором мы сегодня будем говорить, это 1966 год. Так сказать, к столетию события, что называется.
Так вот я хочу вспомнить одну очень светлую, к сожалению, давно почившую в бозе газету. То есть она выходит, но это уже совершенно другая газета. Вот газеты, как и люди, знают — не все, как и люди, знают периоды своего расцвета, да? И когда мы говорим с придыханием — вот это та тех-то годов, да? И вот безусловно, одна из таких советских газет, о которых с придыханием можно сказать — это та семидесятых годов, — это «Литературка». Сейчас Андрей нам даст первую картинку, это портрет человека, с именем которого…
С. БУНТМАН: Чаковский!
А. КУЗНЕЦОВ: Конечно. Это Александр Борисович Чаковский. Человек, чья литературная, писательская деятельность у меня никакого совершенно восторга не вызывает, вот, но то, что он сделал с «Литературной газетой», вызывает глубочайшее уважение. Сейчас пишут — я прочитал кое-какие такие пренебрежительные отзывы — да ладно, да что там Чаковский, он…
С. БУНТМАН: Это разрешённое, это специально сделали, чтобы там, вот, и так далее и тому подобное, понятно.
А. КУЗНЕЦОВ: Вот этого я, честно сказать, не читал, я читал другую точку зрения, что вот Чаковский имеет очень мало отношения к тому золотому веку «Литературной газеты», дескать, он по семь месяцев в году вообще во всяких творческих и периодических отпусках и командировках был, да? Не он это. Я в это не верю, потому что в любой газете редактор — да, он может не каждый день вычитывать, так сказать, оттиск с красным карандашом за конторкой, но подбирает коллектив он, прикрывает — а Чаковскому постоянно приходилось это делать — прикрывает своих сотрудников он, и если они ему верят, если они верят в его способности прикрывать и защищать, и, так сказать, делать их работу возможной, то они становятся и смелее, и отвязнее. Ну, кому как не нам это знать, мы работали в одной редакции, где был такой главный редактор там. Вот.
С. БУНТМАН: Ну да. Да. Только я хочу сказать, что с литературой там оказалось не очень весело, потому что человек — я просто очень хорошо помню, как сразу откладывали первый том — она всегда в таких двух, двух томах она. И второй том, причём начиная с шестнадцатой полосы.
А. КУЗНЕЦОВ: С «Сатиры и юмора». И у нас в семье происходило то же самое. Первые иногда мама, там, чего-то полистывала. Её какие-то литературные вопросы интересовали, но ей газета доставалась последней в семье, потому что мама была тяжелейшая сова, и раньше двенадцати она не обретала способность, значит, читать советскую прессу. А мы по средам с отцом — я довольно часто болел и не ходил в школу, мы с отцом коршуном… Почтовый ящик был, висел у нас за стенкой в подъезде, поэтому мы слышали почтальона, и как только почтальон появлялся…
С. БУНТМАН: Блямц! Всё, да, да, да. В город, да.
А. КУЗНЕЦОВ: По средам, значит, соответственно, коршунами, да, у папы в тот день не было лекций. Я очень хорошо это помню, эти картинки врезались — конец семидесятых годов — врезались мне очень прочно в память, на Усачёвке мы жили, вот, соответственно, мы охотились за «Литературкой», и мы её раздирали. Отбрасывали первую половину. Папа сначала пытался, говорит — ну возьми вот эту часть. Потом — хрен тебе, папа, значит, и папа отдавал мне шестнадцатую полосу, он был человек великодушный. А вот потом я начал её читать не с шестнадцатой полосы, а с двенадцатой, потому что двенадцатая полоса — это почти в каждом номере судебный очерк.
И вот, собственно, мы подходим к человеку, чьё имя всплыло у нас в разговоре с Леонидом, потому что по основному образованию он историк и занимался, если не ошибаюсь, историей Средних веков, а мы вспомнили в связи с книжкой о Екатерине II. Вот. Это Ольга Чайковская, троюродная внучка Петра Ильича Чайковского.
Кстати, пока я не забыл — ещё одно мистическое совпадение. Сегодня, когда передача уже была подготовлена и анонсирована, я узнал, что сегодня юбилей. У человека, чьё имя неразрывно связано с золотым веком «Литературной газеты», большого друга нашей редакции, у Юрия Михайловича Роста. Юрию Михайловичу сегодня восемьдесят пять лет. И я от всей души хочу его поздравить! …
С. БУНТМАН: Да, мы его поздравляем!
А. КУЗНЕЦОВ: Человек, чья книга «Эверест-82» в своё время привела меня в горный туризм. Я имел счастье и возможность ему это сказать во время одного из «Книжных казино» ещё там, на Новом Арбате, 11.
С. БУНТМАН: Ну Юрий Рост — вообще такой человек, который каждого из нас в какое-нибудь своё дело привёл.
А. КУЗНЕЦОВ: А сколько газет наряду с «Литературкой» числят его имя в числе своих золотых перьев! И, естественно, фоторепортажей. И в «Комсомолке» он работал, и в «Общей газете», и в «Новой газете», да? То есть вот всё, что было в советской и постсоветской журналистике самого что ни на есть замечательного так или иначе, как правило — так, а не иначе Рост к этому имеет отношение. С днём рождения Юрия Михайловича, долгих лет жизни, как говорят в одной стране — до ста двадцати!
Так вот Ольга Чайковская, историк по образованию, стала одним из блестящих авторов вот этих самых судебных очерков. И дело, о котором я сегодня рассказываю — это дело, которое подробно в двух очерках — в двух сериях — в ноябре 1970 года появилось на страницах «Литературной газеты». 1966 год. Дайте нам, пожалуйста, Андрей, картинку с картой. 1966 год. Это север Ленинградской области, ну, географически, можно сказать — не административно, а географически — можно сказать, что это южная Карелия, да?
Озеро Вуокса. Самый крупный из островов на озере — остров Олений, вот он в центре этой самой нашей картинки, довольно большой. Вообще на Вуоксе более ста островов. И вот туда, почти уже ночью, 12 июня 1966 года на электричке приезжает молодая супружеская пара с байдаркой, чтобы провести там пару дней — именно пару, не больше, потому что через три дня, 15 июня, у женщины, её зовут Татьяна Томилина, уже взяты билеты с ребёнком, у них маленький сын трёх лет, они вместе с ребёнком должны уехать в её отпуск на её родину, в Украину, там провести часть лета у её родителей. У них на всё про всё, на этот импровизированный, внезапно достаточно возникший поход у них два дня. Уже ночью — ночь, надо понимать, что это Ленинградская область, что это практически период белых ночей — 12 июня, ночи достаточно короткие, ночью они готовят какой-то там ужин, чуть-чуть выпивают кофейного ликёра. Ей много нельзя, она беременна, муж уговаривает её выпить глоток, потому что довольно холодная, ветреная погода. Потом у них случается какая-то там размолвка, у них они часто случались. И он засыпает, по его версии, а утром, проснувшись, он её не обнаруживает, не обнаруживает и байдарки.
Он выходит на берег озера, видит там старичка, который ловит рыбу, спрашивает его, не видел ли он девушки в светлом свитере, тот говорит: «Да вот она уплыла недавно, эта девушка». Он на какое-то время успокаивается, решает, что она решила успокоиться, поплавать сама по окрестностям. Но через несколько часов, когда она не возвращается, он начинает ходить по острову, искать её, спрашивать людей, какие-то рыбаки к вечеру помогают ему перебраться обратно на материк, он является в милицию, делает заявление, что вот пропала жена, дальше начинаются поиски.
Через восемь дней рыбак замечает блестящий на солнце торчащий из воды предмет, он окажется байдарочным веслом. Когда он тянет это весло из воды, то выясняется, что там же, у поверхности воды, плавает тело. Когда подцепляют тело, то выясняется, что к телу за двухметровый шнур прицеплена байдарка, прицеплена следующим образом: на конце шнура, который крепится к её одежде, на другом конце шнура привязаны ножницы. И эти ножницы то ли завязаны, то ли перехлестнулись за элемент каркаса байдарки, вот таким вот образом они оказались в этой самой связке. Это Татьяна Томилина.
Сначала работники милиции, которые проводили первичный осмотр места происшествия, пришли к выводу, что имеет место несчастный случай, тем более что погода в ту ночь была далека от идеальной. Кстати говоря, когда они забирали байдарку на берегу, приехав на электричке, им встретился старичок — этого старичка нашли потом, — и старичок им сказал: ребят, ну куда же вы, погода ведь, смотрите, вот волна на озере, куда же вы на такой старой байдарке, вон, она у вас штопаная! Ну, а женщина, Татьяна, ему ответила: ничего, дедушка, если что, ещё подлатаем! И работники милиции решили, что несчастный случай.
Но через некоторое время в милицию пришло письмо, подписанное несколькими людьми, среди которых были соседи и сотрудники супругов Томилиных по институту, его сотрудники, он работал в Ленинграде в Институте физиологии имени И. П. Павлова, сам он был физиком по образованию, но переключился на темы, где физика была достаточно тесно связана с биологией. И вот в этом письме выражалось сомнение в том, что происшедшее имеет естественный характер, говорилось о том, что супруги периодически, часто ссорились и что человек он, Вячеслав Томилин, такой вот он, подозрительный. В общем, у следственных органов возникают основания для того, чтобы рассмотреть вопрос о возбуждении уголовного дела.
Уголовное дело возбуждают, и его принимает к своему производству очень опытный следователь, старший следователь прокуратуры Ленинградской области Генрих Ефимович Подвидз, которому не раз до этого приходилось рассматривать различные сложные психологические дела. Он принимает это дело к своему производству. И в конечном итоге, постепенно, приходит к выводу, что дело в значительной степени не чисто. Во-первых, действительно, история семейных взаимоотношений супругов Томилиных, мягко говоря, далека от идеальной. Причём об этом говорят и люди, которые хорошо к этой супружеской паре относятся, то есть это не злой поклёп и навет сплетников-соседей или коллег по институту. Есть объективные в пользу этого данные.
Вячеслав Томилин, красивый, умный, талантливый, разнообразно одарённый, уверенный в себе, он обладал, судя по всему, не таким редким в темпераментных мужчинах качеством: он очень быстро и очень сильно влюблялся, буквально вспыхивал, воспламенялся, как огонь, а затем так же быстро остывал. Это приводило к тому, что у него было много романов, что на него было много обиженных женщин. В своё время у него вспыхивает такой же страстный роман с Татьяной Томилиной. Она была аспиранткой, проходила практику в институте, где до Института физиологии Томилин работал, у них вспыхнул роман, и вполне возможно, что он тоже закончился бы достаточно быстро и ничем особенным, но она беременна. Они поженились, родился сын, в сыне папа души совершенно не чаял, возился с ним, всё, что необходимо, делал: и на молочную кухню бегал, и кашку ему варил, и разогревал, когда было его дежурство, и стирал безропотно, и гулял, отец он был совершенно замечательный, это точно все знают, говорят. А вот с женой постоянно возникали какие-то трения, они то расходились, то сходились. В какой-то момент, судя по всему, договорились о том, что они будут жить, то, что называется, с открытыми отношениями, и он вроде бы даже домой приводил каких-то там своих очередных пассий. В общем, создавалось впечатление, что он всё делает для того, чтобы дело закончилось разводом, но его останавливает то, что он реже будет видеться с сыном.
А дальше — чрезвычайно странный эпизод, который я не понимаю до сих пор. Значит, примерно за год до того, как произошла вот эта вот трагедия на озере, она находит дома некое устройство, напоминающее трубку, составную, из нескольких частей, сравнительно небольшую, металлическую. Что это такое? Он: а это я нашёл, значит, в лесу во время прогулки. Это знаешь что? Это вот времён войны немецкий, значит, звуковой резонатор. Вот это использовали для подслушивания. Вот смотри: если трубку приложить к уху, то слышны какие-то шумы. Она говорит: я ничего не слышу. Ну вот тут вот с противоположного торца есть колёсико, его, может быть, подкрутить для этого самого…
А через два дня… Да, первый раз, когда вот она только-только эту штуку взяла в руки, у неё там палец, она защемила, значит, каким-то элементом конструкции, там, отложила её… А через два дня она начала крутить эту трубку, приложив её к уху, пытаясь услышать шумы — раздался выстрел. Оказалось, что это самодельное устройство, которое, как потом будет на следствии объяснять Томилин, было придумано им, ну или подсмотрено где-то — он, в общем, практически инженерное образование имел.
Значит, самодельное устройство для стрельбы охотничьими патронами, гладкоствольное, естественно. То есть вот в эту трубку вставлялся один охотничий патрон, — и в момент, когда она взяла это в руку, там был охотничий патрон, он был заряжен дробью, — и подкручивание колёсика на самом деле приводило в действие спусковой механизм. Мы к этой штуке обязательно вернёмся, потому что для следствия это, конечно, важнейший эпизод, доказывавший, что он запланировал её физическое устранение задолго до того, как оно наконец получилось, что он, изготовив вот эту дьявольскую штуку, значит, подбросил её, спровоцировал на интерес, сказав, что это акустический прибор, как бы сконструировал вот эту будущую ситуацию, что она будет прикладывать к уху, что она будет крутить вот это самое колёсико. И только по счастливой случайности дело закончилось достаточно серьёзной травмой, в общем, с одной стороны обезобразившей её лицо, а не смертью.
Правда, тут у меня есть вопросы. Ну, так и у следствия они были, и у Ольги Чайковской, разумеется. Мы к этой штуке ещё обязательно вернёмся. Значит, после этой неудавшейся, по версии следствия, попытки, он спонтанно уговаривает её поехать с ним на пару дней в поход, а он — заядлый турист, и её, так сказать, приохотил в своё время.
С. БУНТМАН: То есть это не необычно, что он…
А. КУЗНЕЦОВ: Нет. Он ещё молодой человек, но он уже исходил немалую часть Советского Союза, исходил там, исплавал — разными способами, да, и она с ним не раз вместе с друзьями, и вдвоём они во всякие вот такого рода мини-экспедиции отправлялись. То есть ничего необычного в этом нет, байдарка у них своя собственная.
Они приплывают на байдарке на остров. Он уговаривает её выпить кофе и коньячного ликёра. В коньячный ликёр он подсыпает сильнодействующее снотворное — амитал натрия — и, дождавшись, что она заснула, переносит её в байдарку, в неглубокую протоку выходит на этой байдарке, вылезает, поскольку глубина позволяет пешком добраться до берега, взрезает ножом в нескольких местах шкуру так называемую, обтяжку байдарки — пробивает дно, привязывает, значит, вот эту самую… шнур с ножницами обматывает вокруг шпангоута, затопляет байдарку вместе с нею спящей. При чём здесь ножницы? А дело в том, что ножницы — важнейший элемент байдарочного ремонтного набора. И действительно, я видел сам своими глазами — некоторые байдарочники ножницы вот таким вот образом, чтобы они всегда были под рукой, таким вот образом приспосабливают. Ну слушай, я сам на рыбалке, когда на щуку иду, я вот этот корнцанг, такой медицинский зажим длинный, которым достаются крючки у щуки из пасти, я его зажимаю на своей куртке, и он на мне болтается. У каждого свои привычки. Ничего невозможного в том, что у байдарочника на шнуре привязаны ножницы, нет. Вот он якобы это и использует.
С. БУНТМАН: Да, но тут ещё рассуждения о ножницах, рассуждения об изощрённом способе, рассуждения достаточно такие простые, человеческие: что, он не мог развестись и как-то договориться, чтобы с сыном быть?
А. КУЗНЕЦОВ: Он мог развестись… Ну, трудно сказать. Дело в том, что, в общем, чужая душа, конечно, потёмки. Развестись он мог, но в Советском Союзе в ещё большей степени, чем в современной Российской Федерации, суды соблюдали правило: для того, чтобы мужчина, чтобы ребёнок остался с ним, должно было что-то сверхъестественное произойти, да? То есть мать должна быть ну совершенно никуда не годна, вести, там, асоциальный образ жизни, и так далее.
В случае с Татьяной Томилиной на это надежды не было ни малейшей, она была замечательной матерью. Так вот Подвидз собирает всё это, находит — он вообще фантастическую работу проделал, я хочу сказать. Он находил таких свидетелей, которых найти, кажется, вообще никакой возможности. В частности, вот этого дедушку-рыбака, который с утра сказал, что он видел девушку, отплывающую на байдарке. Это же важнейший свидетель! Если он видел, что она отплыла сама одна, то вся версия, конечно, идёт псу под хвост. Но дедушка оказался пожилым шутником, скажем так, и на самом деле у Каневского замечательно совершенно вот это его включение в — оно не всегда бывает удачным в его фильмах, но вот здесь оно, на мой взгляд, совершенно идеально пришлось к месту.
В фильме объясняется, почему дедушка был в то утро зол на весь мир и пошутил-то со зла. Значит, он накануне вечером наловил рыбы, сварил себе уху, замечательную. Значит, открыл принесённое с собой. Сделал глоток. Запил парой ложкой, парой ложек ухи. И, неловко повернувшись, опрокинул кан. И, значит, с горя он под утро пошёл опять рыбачить, но настроение у него было — сами понимаете. И вот якобы он из вредности вот таким вот образом, значит, решил посмеяться над явно совершенно взволнованным молодым человеком. Дескать, уплыла твоя девушка, я её видел. На самом деле никакой девушки он не видел.
Подвидз назначил все возможные и невозможные экспертизы. В специальном бассейне в институте океанологии проверялось при помощи известной спортсменки-водницы, в какой ситуации байдарка может перевернуться с человеком в ней, значит, какой вот шнур такой-то длины, насколько он даёт или не даёт возможность человеку, если произойдёт переворачивание, выбраться, запросили, естественно, метеорологов, всё. Всё было сделано ну просто вот, что называется, студентов-юристов можно учить блестяще проведённой следственной работе.
После чего Томилин признаётся и пишет длительное признание, в котором объясняет — вот, собственно говоря, да, не хотел расставаться с сыном, вот, да, жену давно разлюбил, вот, да, другой возможности я не видел, вот, да, покушался на неё за год до этого, изготовив вот это самое устройство. Всё, дело уходит в суд. Ленинградский областной суд в открытом заседании около шести месяцев рассматривает это дело: заслушивает бесконечных свидетелей, заслушивает экспертов, всё что можно — сделано, никаких следов торопливости, никаких следов поверхностной работы. Выносится приговор: пятнадцать лет лишения свободы и три года ссылки после этого.
Значит, на суде Томилин отказывается от своих признательных показаний — ну, это бывает нередко, да? После суда по просьбе подзащитного адвокат пишет кассационную жалобу. Кассационную жалобу рассматривает Верховный суд РСФСР, отклоняет. После этого адвокат пишет ещё одну жалобу в порядке надзора, дело другим составом ещё раз рассматривает Верховный суд. Оставляет приговор в силе. Я не знаю, каким образом Ольга Чайковская узнала об этом деле — может быть, от Подвидза, они были хорошо знакомы, сейчас я об этом скажу. Может быть, пришло письмо из колонии. Может быть, ещё каким-то образом — этого мы, к сожалению, уже не узнаем, Ольги Георгиевны уже нет в живых. Но она этим делом заинтересовывается, она получает возможность ознакомиться с двадцатью одним, если не ошибаюсь, томом дела, внимательно его изучает, добивается командировки, едет в колонию, несколько дней разговаривает с уже отбывающим наказание Томилиным, возвращается. Я не знаю, разговаривала ли она до этого со следователем, но появляется статья «Драма на озере Вуокса» с подзаголовком «Судебный очерк». Это вторая статья этого цикла, вторая половина. Ну, первая выйдет за, через один номер назад. Значит, это сорок восьмой номер, конец ноября, а первая часть выйдет в сорок шестом номере в середине ноября.
Что Ольга Чайковская пишет? В первой части она достаточно добросовестно излагает аргументы следствия и всё то, что следствие накопало в подтверждение своей версии. При этом она упоминает, что она хорошо знакома с Подвидзом, и напоминает читателям очерк, который она опубликовала за полгода до этого — очерк, который называется «Пустая душа» и который посвящён делу, поразительно схожему. Муж избавляется от своей жены, убивает её. Главным его мотивом является то, что она угрожает ему разводом, она собирается подать на раздел имущества, а это предполагает в том числе раздел их двухкомнатной квартиры. А он совершенно на этой квартире помешан. Когда они её получили — поэтому она и претендует, что это совместно как бы полученное имущество, да? — когда они её получили, он, человек очень бережливый, такой даже скопидомный, он тратил все деньги, он инженер, значит, преподаватель в вузе, но инженер по образованию, он, там, сам изобретал какую-то мебель своей конструкции, какие-то там ниши, что-то сам мастерил, что-то профессионалам заказывал, совершенно, там, на работе ни о чём другом не мог говорить, как о том, как он циклевал паркет, как он доставал для него лак и так далее. То есть эта квартира была для него абсолютно живым существом, гораздо более дорогим, видимо, чем уже надоевшая к тому времени жена. Ну и вот задумав, достаточно хитроумно задумав это преступление, он его совершает, и вот Ольга Чайковская в этой статье, где она пишет буквально гимн следствию и следователю, она особенно отмечает его умение работать с психологическим портретом.
Приведу отрывок: «Это не первое дело Подвидза, которое я изучаю, мне уже знаком стиль его работы. Пласты жизни он взрывает глубоко, вникая в суть характеров и взаимоотношений. Этот его психологический метод требует неторопливого и спокойного подхода к явлению. А по натуре Подвидз, насколько я могу судить, — человек взрывчатый, но не внешне, а сдержанно и подспудно. По блеску глаз можно регистрировать взрывы. Он плотный, вёрткий, в ходе разговора часто вскакивает, а если и сидит, то всё время что-то чертит — то план некогда бывшей операции, то схему собственного хода рассуждений, чертит и отбрасывает листки. Он вообще быстр и в понимании мысли, и в действии, такой удачный сплав: с одной стороны, хватка и стремительность, а с другой, — неторопливая глубина анализа, умение равномерно и планомерно углубляться в суть предмета. Следователь божьей милостию — сказал мне один юрист». Ну согласись, практически панегирик.
С. БУНТМАН: Абсолютный, да.
А. КУЗНЕЦОВ: Вполне возможно совершенно заслуженный, да? И дальше.
С. БУНТМАН: Да, скорее всего, вообще-то.
А. КУЗНЕЦОВ: Дальше о методе: «Психологический метод, которым работает Подвидз, очень труден. Чтобы понять другого человека, нужна собственная духовная культура. Вот почему этим методом не все умеют пользоваться. Вот почему этому методу нужно специально обучаться. Иной раз бывает такой психологизм, что не знаешь, куда глаза девать от стыда. Так, в одном обвинительном заключении вина юноши доказывалась, в частности, и тем, что при виде трупа он побледнел, да не просто побледнел — все побледнели, — а больше других. Порой же психологический…, — неразборчивое слово, -подменяют работой на впечатление — как правило, скверное. Ну это уже, конечно, не расследование, а фальсификация, но в руках профессионала, как мы увидим, этот метод в высшей степени результативен».
И вот после таких строк — панегирических, да? — всего через полгода очень похожее по своей сути дело у Ольги Чайковской вызывает серьёзные сомнения. Собственно говоря, после первой части следователь не должен был особенно затревожиться. Но то ли Подвидз действительно человек очень чувствительный к всяким маленьким штучкам и легко их разглядывающий и разгадывающий, то ли — я вполне допускаю — Ольга Георгиевна, ну, из этических соображений, ознакомила его заранее с второй частью статьи. Так или иначе он, видимо, почувствовал, что во второй части — или знал, что во второй части будет не так всё для него хорошо, и обращается в газету — ну, собственно, я процитирую. Вторая часть открывается редакционным врезом. «Редакция приносит свои извинения читателям за то, что окончание очерка «Драма на озере Вуокса» не было опубликовано в прошлом номере. После того как появилось в печати начало этого очерка, была получена телеграмма от старшего следователя Ленинградской областной прокуратуры Г. Е. Подвидза с просьбой приостановить дальнейшую публикацию материала, организовав «проверку высказывания специалистов»». Ну, видимо, он просит проверить высказывания автора, какие ещё специалисты есть, есть в статье, да?
С. БУНТМАН: Ну скорее всего, какие там?
А. КУЗНЕЦОВ: Но надо сказать, что вот газеты, как «Литературка», как тогдашняя «Комсомолка», как потом «Новая газета», то есть те газеты, которые имеют дело в том числе с судебными очерками, они, конечно, прикрываться умеют, да? И гениально совершенно прикрылись, и я думаю, что Чаковский, наверное, приложил к этому руку. «Выполнив пожелание Г. Е. Подвидза, редакция ознакомила с работой Чайковской члена-корреспондента АН СССР М. С. Строговича». Я хочу сказать, что более крупного — по крайней мере по формальным заслугам — учёного-криминалиста, чем Михаил Самуилович Строгович, на тот момент, в общем, наверное, в Советском Союзе не было. «Заслуженного деятеля науки РСФСР, профессора, доктора юридических наук <И. Д.> Перлова и профессора, доктора юридических наук В. С. Никифорова. Они единодушно порекомендовали «ЛГ» продолжить публикацию судебного очерка «Драма на озере Вуокса», признав аргументацию автора убедительной, а постановку вопроса — правомерной.
«В очерке, — пишет в своём отзыве М. С. Строгович, — поставлены и правильно освещены очень актуальные вопросы судопроизводства, практики следственной и судебной работы. В предыдущей статье <…> Чайковская подробно рассмотрела расследование одного уголовного дела старшим следователем Ленинградской областной прокуратуры Г. Е. Подвидзом. Она расценила эту работу следователя как отличную, образцовую, и вот теперь О. Чайковская рассматривает другое дело, рассмотренное тем же следователем, — эти слова выделены, — и приходит к совершенно другим, противоположным выводам… И сделала она это так аргументировано, убедительно, что в этом проявляется нелицеприятие и принципиальность автора»».
Ну что, собственно, Ольга Чайковская такого написала? Ну, во-первых, она пишет о том, что психологический метод, вот тот самый, который она так превозносила в исполнении следователя в статье «Пустая душа»…
С. БУНТМАН: Подвидза, да?
А. КУЗНЕЦОВ: Что надо пользоваться им очень аккуратно. Вот что она имеет в виду. Она говорит — да, портрет, психологический портрет Томилина получается, ну, не очень красивый, и я, пишет она, совершенно не собираюсь изображать из него человека противоположного, белого и пушистого. Да, у него было и то, и то, он позёр, он донжуан, это всё есть. Но смотрите: он нежный, трогательный отец. Но смотрите: он человек, ведущий бескорыстно большую общественную работу, руководит в институте семинаром, руководит, значит, семинаром для увлекающихся школьников, вот он перешёл с одной работы на другую, на новой работе он гораздо меньше получает, чем на прошлой, но перешёл, потому что его интересует эта научная тема, то есть это человек не примитивный, это человек яркий, талантливый, одарённый, так сказать, не надо подходить к нему только с одним мерилом.
Очень интересная возникает у неё версия с самодельным, с самопальным устройством. Она находит в деле показания некоторых приятелей супружеской пары, которые говорят — ну она же знала, что у неё в руках? Он же ей рассказал. Он ей рассказал, что это макет — ну, действующий, но макет, пока ещё не конечное изделие — что это действующий макет охотничьего пистолета, что он его, значит, мастерит, потому что вот он планирует, там, на следующее лето какую-то дальнюю экспедицию в горы, там могут быть звери, охотничьего ружья у него нет, там это сложно, там, зарегистрировать, то, сё, пятое, десятое. Вот он решил сделать самодельное такое вот устройство для самообороны — пистолет, стреляющий охотничьим патроном. И она знала о том, что это такое, он ей рассказал и всё показал. А как же так, как же всё произошло, говорит Ольга Чайковская? А вот похоже, что она пыталась покончить с собой. Но дробь оказалась слишком мелкой и поэтому, значит, вот, вместо смертельного исхода получилась травма. Пыталась покончить с собой из-за семейных неурядиц. А почему, откуда взялась вся эта история с акустической штукой? А это они потом придумали — надо же было врачам что-то объяснять, надо же было в травмпункте что-то объяснять. А ему-то за изготовление этой штуки ломилась статья уголовного кодекса (я сейчас номер не помню — что-то в районе 137-й: «Изготовление…» этого самого).
С. БУНТМАН: И за неё серьёзно давали?
А. КУЗНЕЦОВ: От трёх до восьми за неё давали.
С. БУНТМАН: О, мама родная!
А. КУЗНЕЦОВ: И вот для того, чтобы его вывести из-под удара, она вместе с ним сочиняет историю про акустический прибор, про то, что он принял за… и так далее. Я хочу сказать, что первый вопрос, который у меня возникает к этой истории: если он действительно хотел её убить (судя по тому, что я прочитал, она получила серьёзную, но поверхностную травму — это скорее всего означает, что была мелкая дробь) — если он хотел её убить, ну, извините, конечно, ужасно звучит, но кабаньим жаканом в таком случае патрон заряжают: крупной дробью или картечью. Ну кто же утиную дробь-то в этом случае?..
С. БУНТМАН: Ну он сведущ был в этом деле?
А. КУЗНЕЦОВ: Трудно сказать. Судя по тому, что раз он объяснял, что он это всё изобретает потому, что у него нет охотничьего оружия и, соответственно, значит, там… Видимо, он не был охотником. Но если он много путешествовал, вполне мог, там, путешествовать вместе с другими, кто брал с собой охотничье оружие — в экспедиции нередко берут — и вполне возможно, что он как-то с этим ознакомился. Ну кроме того, литература существует обширная, друзья охотники есть, в конце концов, для таких случаев.
Одним словом, вот с этой самой трубкой всё достаточно непонятно, и у Ольги Чайковской есть версия, которая худо-бедно, но предоставляет другой взгляд на возможное её, значит, это самое…
Теперь что касается собственно происшествия на озере. Дело в том, что когда тело обнаружили, была проведена судебно-медицинская экспертиза, в том числе исследование крови и внутренних органов, но тогда, поскольку предполагалось, что это скорее всего несчастный случай, эксперты, естественно, не искали ничего специфического. Что они искали? Правильно, искали они алкоголь. Алкоголя они не обнаружили. Это, кстати говоря, не противоречит версии про глоток кофейного ликера, потому что вскрытие содержимого желудка показало, что она отплыла не ранее, чем через 4 часа… утонула, извините, не ранее, чем через 4 часа после того, как они поужинали. Это, кстати, тоже очень интересная штука. Получается, что она поплыла ясным белым днём, потому что если они поужинали хотя бы в 12, а отплыла она самое раннее через 4 часа — рассвет в то время был в половине четвёртого. То есть она уже…
С. БУНТМАН: Ну да. Ну это Карелия ещё, да.
А. КУЗНЕЦОВ: Конечно, а экспертиза показала 4−6 часов после ужина, то есть, может, она ещё позже отплыла. Это, кстати, интересно, потому что уже и рыбаки должны быть на озере, вполне вероятно, уже какие-нибудь ранние пташки — туристы вполне могут, приехавшие ночным поездом, выгребать. Рискованная штука. Одно дело ночью, а другое дело — при свете ясного летнего карельского дня. Так вот, то самое вещество начали искать… Собственно, откуда оно взялось? Он назвал в своём признании амитал натрия. Начали искать: провели эксгумацию, отдали на экспертизу тело, и тело никаких… Экспертиза искала конкретное вещество — амитал натрия — не нашли. Не нашли.
С. БУНТМАН: А он долго сохраняется?
А. КУЗНЕЦОВ: Вот, Серёж, прямо пальцем в больное место. Значит, в фильме выступает эксперт Михаил Любарский — тот, кто делал экспертизу, насколько я понимаю, в то время. Он представлен как заведующий лабораторией медицинской экспертизы, пожилой уже человек, ну, в 2011 году, понятно. Значит, он сказал странную для меня фразу: вот, не нашли алкоголя и не нашли снотворного, ну вот, она же долгое время провела в воде, вымывается.
С. БУНТМАН: Это как?
А. КУЗНЕЦОВ: Ох, далеко не всё вымывается. Далеко не всё вымывается. Бывало, что и после нескольких месяцев обнаруживали самые различные соединения. Но дело в том, что когда сделали экспертизу вот тогда, вторую, именно по этому веществу, то эксперты честно написали: мы не знаем, сколько это вещество сохраняется в организме, поэтому мы можем только зафиксировать, что в останках его не обнаружено; означает ли это, что его вообще там никогда не было, или означает, что после нескольких месяцев оно, значит, уже не может быть обнаружено, на этот вопрос мы ответить не можем. То есть подвисает большой знак вопроса. Но сомнения, как известно, в уголовном процессе должны трактоваться в пользу обвиняемого. Что касается ножниц, там тоже история. На суде было показано, что вот этот вот конец шнура вместе с привязанными к нему ножницами обёрнут вокруг стрингера… нет, фальшборта. За фальшборт он то ли зацепился, то ли был обмотан двумя захлёстами. А это само произойти не может, это точно рукотворно.
Но дело в том, что Чайковская из материалов дела выясняет, что, оказывается, человек, который обнаружил лодку, сначала на следствии не просто показал, а даже нарисовал своей рукой, как это всё выглядело, — и на рисунке один захлёст. Откуда взялось два? Он давал показания повторно, и потом они были оглашены на суде. А давал он показания повторно, находясь в больнице после тяжёлой черепно-мозговой травмы в результате автомобильной катастрофы и, значит, недавно проведённой операции на мозге. То есть, мягко говоря, его уточнение, которое сильно осложняет обвиняемому жизнь, тоже в этой ситуации выглядит сложно.
Какое впечатление у меня осталось от этого дела? Ничего не понятно. Я не склоняюсь ни к тому, ни к другому выводу. Понятно, что Подвидз очень серьёзную работу проделал. Есть один аргумент, который почему-то вообще не упомянут во второй части очерка Ольги Чайковской, а это важнейшая для следствия улика. Дело в том, что тот же эксперт в фильме рассказывает о том, что разрезы в днище байдарки были сделаны острым ножом. Это не могли быть разрезы, разрывы, получившиеся от того, что байдарка, там, на подводные камни налетела. Ровный разрез, какой, конечно, мог быть сделан только специально, тем более что ножа у неё с собой не было. А разрезы нужны для чего? Байдарку ведь хрен так просто утопишь. А вот чтобы она затонула, нужно, чтобы в неё начала поступать вода. И самое простое, конечно, если в байдарке тело находится, сделать несколько разрезов и, надавив на байдарку, тем самым…
С. БУНТМАН: Уже пропустить воду, да?
А. КУЗНЕЦОВ: Пропустить воду. Но, в любом случае, следователь сделал свою работу хорошо, Ольга Чайковская свою журналистскую работу сделала блестяще. Не её это дело это дело расследовать, её дело — увидеть…
С. БУНТМАН: И усомниться.
А. КУЗНЕЦОВ: И квалифицированно об этом рассказать. Я не знаю, как у них после этого складывались отношения с Подвидзом, я, к сожалению, ничего не нашёл об этом человеке. Я даже позвонил (взял на себя смелость, позвонил, пользуясь хорошими отношениями) Генри Марковичу Резнику, он как раз во второй половине 1960-х годов уже работал в Институте прокуратуры, я его спросил: может, вы знали этого человека, он был известный следователь? Нет, к сожалению, они не были знакомы. Кстати говоря, когда мы это дело стали обсуждать, Генри Маркович его вспомнил по этой публикации в «Литературке». Я спросил его: Генри Маркович, а может быть такое, что… Ну вообще-то ведь вышка за такое светит, да? Преднамеренное убийство беременной, заведомо беременной женщины… Ну да, конечно, маленький ребёнок, ну да, конечно, до этого он никаких преступлений не совершал, ну да, наверно, были положительные характеристики с места работы… Я говорю: «Это может означать, что суд всё-таки в чём-то сомневался, поэтому решил высшую меру не выносить?» Резник сказал: «Да, это вполне возможно».
С. БУНТМАН: Слушай, а всё-таки психологически: он нежный такой отец, у него беременная жена, то есть там ребёнок. Если он так относится к детям… Или он только к этому конкретному?
А. КУЗНЕЦОВ: Серёж, а может быть, только к этому, может быть, не родившийся… Для него был частью ещё нелюбимой жены. А вот появившийся на свет — уже частью его самого. Ну, это, мне кажется, нетрудно себе представить.
А психология тем и сложна, и Чайковская об этом много пишет, что, конечно… Я не успел рассказать о том, что появится через полгода ещё статья заместителя генерального прокурора СССР. Значит, это пришедший в своё время в Генеральную прокуратуру вместе с Руденко Михаил Петрович Маляров, он из военных прокуроров. Он написал статью, такую типичную: вот, всё проверила прокуратура — нет, следствие проведено добросовестно, дальше довольно много типичной трескучей демагогии. Вот это нормальная ситуация, когда пресса — четвёртая власть: как бы она ни была придавлена в Советском Союзе, но она выполняет свою функцию; и компетентные органы не отплёвываются, не отругиваются, не говорят «пошли нафиг», а подробно, обстоятельно, проведя повторную проверку, дают аргументированный ответ.
С. БУНТМАН: Ну вот так. Это да, это какой-то такой достаточно образцовый случай. Так должно быть.
А. КУЗНЕЦОВ: Но у «Литературки» таких было много. А потом там был Евгений Бо́гат, Александр Борин уже в это время, а потом туда придёт Ваксберг! Щекочихин! А возглавит этот отдел Гамаюнов. Ты представляешь себе, какое созвездие там было?
С. БУНТМАН: Нет, это мощь. Да-а, это поучительная история во многих смыслах. Но, как здесь говорят, жалко мальчика. Мальчик ведь первый был, да?
А. КУЗНЕЦОВ: Мальчик первый, и папа, видимо, отсидел все свои… Ну, все не все, но… Но долго, по крайней мере, да.
С. БУНТМАН: Вот, ну хорошо, ладно, будем тогда дожидаться следующего четверга и следующего…
А. КУЗНЕЦОВ: А в следующий четверг точно могу сказать, что будет. Дело в том, что в следующий четверг, прямо ровно 8 февраля, 180 лет со дня рождения Анатолия Фёдоровича Кони — важнейшего для нашей передачи человека. Так что будем праздновать.
С. БУНТМАН: Да. Хотели… Можем здесь попраздновать, хотел я в «Дилетантах» попраздновать. Вот, ну ничего, у нас ещё там.
А. КУЗНЕЦОВ: Серёж, обещаю, что можно по-разному попраздновать: в четверг расскажем о деле, в котором Кони участвовал, а в пятницу в «Дилетантах» о самом Анатолии Фёдоровиче, не проблема.
С. БУНТМАН: Но это было среди разных тем, мы её отмечали в прошлую пятницу. Хорошо, спасибо, будем ждать следующей передачи.
А. КУЗНЕЦОВ: Всем всего доброго.
С. БУНТМАН: До свидания.