Обстоятельства их знакомства напоминают сцену из любовного романа. В дом Монсов Петра привёл друг семьи швейцарец Франц Лефорт, у которого тот часто закупал оборудование для потешного войска государя. Анна знала, что этот долговязый юноша — могущественный русский царь, а потому вела себя с ним особенно вежливо и учтиво. Пётр принял из её рук чашку кофе (диковинного в те времена напитка), понаблюдал за реверансами, откровенно обнажавшими грудь во время приветствия, и решил остаться в этом дружелюбном европейском доме, чтобы переждать непогоду и распутицу.
Семейство немецких бюргеров Монсов приехало в Россию во второй половине 17-го века. Родной Вормс они покинули не от хорошей жизни, они стремились существенно увеличить свой капитал в стране московитов за счёт ювелирного искусства или виноделия. Скорому приезду способствовало также знакомство со знаменитым Францем Лефортом, советником и хорошим приятелем молодого Петра I. Монсы обосновались в Немецкой слободе, а в 1690 году младшая дочь Иоганна Монса Анна-Маргрета по протекции Лефорта познакомилась с Петром Алексеевичем. Воспитатель наследника престола царевича Алексея Генрих фон Гюйссен, говоря о причинах стремительного возвышения Монсов, писал: «Ни о каком похвальном великодушии речи не было; Лефорт всегда старался потешать своего державного питомца, доставлял ему всякого рода развлечения и, разумеется, как на весёлую и приятную утеху указал на красавицу Монс».
В то время местом расселения иностранцев в Московском царстве была Немецкая слобода или, как её ещё называли в народе, Кукуй. В целом, в истории Москвы было несколько районов, имевших подобное название, произошедшее от прилагательного «немой», то есть не говорящий на русском языке. Первое поселение иностранцев в столице появилось ещё при Василии III. Место, которое так любил посещать юный Пётр, возникло в 1652 году, когда по царскому указу иностранцы, не перешедшие в православную веру, должны были разобрать и переместить свои дома на новую территорию за чертой города, на правом берегу реки Яуза. Немецкая слобода была оазисом заграничной жизни и обычаев, распространявшим европейскую культуру на быт и поведение московитов: тут зажиточные горожане покупали мебель из экзотических сортов дерева (например, эбенового), зеркала, часы, другие предметы интерьера. Тут же открылась одна из первых в Москве мануфактур — производство Альберта Паульсена.
В момент знакомства с юной Анной Монс Пётр переживал серьёзный кризис в отношениях со своей первой женой Евдокией Лопухиной, женщиной весьма традиционных патриархальных взглядов, называвшей своего супруга не иначе как «лапушка свет Петрушенька». Ухудшала положение и ссора Петра с его шурином, которого тот отхлестал по щекам за наветы на Лефорта.
Вероятно, пылкая страсть по отношению к юной немке Монс может объясняться сильной сердечной привязанностью и влюблённостью молодого царя. За почти десятилетие их романа Пётр щедро одарил Анну и всю семью подарками и привилегиями — им обеспечили ежегодный пансион в размере 708 рублей, построили в Немецкой слободе за счёт государственной казны огромный двухэтажный каменный дом, а в качестве персонального подарка Пётр пожаловал Анне вотчину в Дудинской волости Козельского уезда с 300 душами. Это не считая сугубо личного, сердечного дара — миниатюрного портрета возлюбленного, украшенного бриллиантами. Царь, видимо, предполагал обвенчаться со своей немецкой избранницей: в 1698 году, едва вернувшись из своей «заграничной командировки» (к слову сказать, Великое посольство было первым выездом русского правителя за границу), Пётр спешил навестить не Лопухину, а отправился прямиком к Анне Монс. Уже через неделю после долгой разлуки Пётр отправил супругу в монастырь.
Пётр стал открыто сожительствовать с Анной Монс, совершенно не стесняясь своего формального положения женатого человека. Неудивительно, что обычные люди откровенно ненавидели предприимчивую немку. Виной тому было и традиционно негативное отношение к иноземцам, и банальная зависть к роскошному дому и позолоченной карете семьи Монсов. Заметим, что Анна стала фактически первой фавориткой в привычном смысле слова — эта западная традиция, прочно вошедшая в культурную практику у большинства монархов 17−18 веков, пустила корни и в России. Анна Монс стала фактически первым материальным воплощением устоявшегося идеологического концепта «образа врага» — её обвиняли в том, что она смогла околдовать царя, заставив его исключительно магическими способами начать свои широкомасштабные реформы, перевернув все устои.
О распутной и бесшабашной жизни юного Петра с Монс в народе ходили разнообразные легенды и порой даже скабрезные сплетни. «Какой он государь, — говорит о Петре колодник Ванька Борлют одному из своих товарищей-колодников, — какой он государь! Бусурман! В среду и пятницу ест мясо и лягушки… царицу свою сослал в ссылку и живёт с иноземкою Анною Монсовой».
Сама Анна, скорее всего, смотрела на пылкого могущественного возлюбленного с весьма прагматической точки зрения, откровенно манипулируя его благосклонностью. Многие историки после тщательного изучения писем Петра и Анны обращают внимание на то, что в посланиях девушки нет и намёка на чувства или вообще проявления хотя бы каких-то эмоций. Её послания больше похожи на деловую переписку, а в ответ на признания в любви ненаглядная Аннушка не нашла ничего лучше, как повелеть: «Умилостивись, государь царь Петр Алексеевич!.. свой милостивый приказ учини — выписать мне из дворцовых сёл волость». Французский посланник при русском дворе в то время Франц Вильбуа замечал, что Пётр, несомненно, намеревался жениться на Анне Монс, однако не был уверен в её чувствах.
Анна Монс не гнушалась даже брать взятки, или «посулы», как их называли тогда. Она стала вмешиваться в судебные процессы и другие государственные дела, лоббируя интересы своих друзей и родственников. По воспоминаниям всё того же Гюйссена, даже «в присутственных местах было принято за правило: если мадам и мадемуазель Монс (мама и дочь — прим. ред.) имели дело и тяжбы собственные или друзей своих, то о том делались особенные пометки и вообще Монсам в делах до их имений должно было оказывать всякое содействие». «Они этим снисхождением так широко воспользовались, — продолжает в мемуарах наставник русского царевича, — что принялись за ходатайство по делам внешней торговли и употребляли для того нанятых стряпчих (адресатов и ходатаев по делам — прим. ред.)».
Конец десятилетнему роману положил случай, произошедший в 1703 году в крепости Шлиссельбург, «ключ-городе», открывавшим России долгожданный выход к Балтийскому морю. В разгар торжества, устроенного по поводу окончания ремонта личной яхты Петра, произошёл досадный несчастный случай — саксонский посланник Кенигсен внезапно упал в Неву и утонул. В вещах погибшего обнаружили любовные письма, подписанные Анной Монс (отправленные в годы отсутствия Петра по делам Великого посольства), а также подаренный ею медальон. Вспыльчивый и бескомпромиссный Пётр, узнав об измене, разорвал свои отношения с Анной.
Анну Монс отправили под домашний арест. Роль персонального тюремщика отвергнутой возлюбленной взял на себя суровый князь-кесарь Фёдор Юрьевич Ромодановский. Про него современники говорили: «Сей князь был характеру партикулярнаго; собою видом, как монстра; нравом злой тиран; превеликой нежелатель добра никому; пьян по вся дни; но его величеству верной был так, что никто другой». Даже личное ходатайство прусского посланника Георга фон Кайзерлинга, который намеревался жениться на Анне, не смягчило разгневанного царя. В порыве жаркого спора Пётр с Меншиковым спустили немецкого дипломата с лестницы, в результате чего чуть было не разразилась дуэль, которая, несомненно, была невыгодна обеим сторонам, ведь она могла привести к серьёзному военному конфликту. Пробыв в статусе пленницы три года, Анна Монс в ответ на жалобные письма и постоянные просьбы получил дозволение посещать кирху, а в 1707 году все обвинения с неё были сняты, хотя имущество (кроме личных вещей и подарков) конфисковано.
Настойчивый прусский дипломат Кайзерлинг сумел добиться разрешения на женитьбу с Монс в 1711 году. После полугода законного брака супруг скончался по пути в Берлин. А Анна Монс провела остаток дней в судебных разбирательствах по поводу раздела владений в Курляндии. Получив положительное решение по всем своим претензиям, Монс так и не успела насладиться плодами трудов — 15 августа 1714 года она в возрасте 42 лет скончалась от чахотки.