Бунт, которого не было

Исторический миф — вещь исключительно живучая, хотя он и является продуктом элементарного незнания или искажения фактов. Один из таких мифов — о пострадавшем за правду Ельцине. Те, кто хоть немного знаком с биографией Бориса Ельцина, или просто пережил 1987 год в сознательном возрасте, конечно же помнят Октябрьский пленум ЦК КПСС. Большинство до сих пор думает, что на этом партийном форуме Ельцин выступил с поистине бунтарской речью, в которой в пух и прах разнес политику Горбачева и предложил свою программу реформ. За это его на этом же пленуме якобы лишили всех постов и привилегий, превратив в изгоя. На самом же деле все было не совсем так. Точнее, совсем не так.

Но обо всем по порядку…

Путь Ельцину в большую московскую политику открыл не кто иной, как его будущий враг номер один — Егор Лигачев (позднее он назовёт это своей главной ошибкой). Произошло это ещё при Андропове, который подбирал команду технократов — прагматиков (вроде Рыжкова и Вольского) для осуществления своего плана преобразований. По воспомина¬ниям Лигачева, Юрий Владимирович в конце 1983 года позвонил ему из больницы «и по¬просил при случае побывать в Свердловске и «посмотреть» на Ельцина. Вскоре такой случай представился, я посетил Свердловск (январь 1984 года), принял участие в областной партконференции побывал с Борисом Николаевичем в трудовых коллективах, не скрою, меня привлекали в Ельцине живость общения с людьми, энергия и решительность…» [Лигачев Е. К. «Предостережение» с.410]

Кстати о решимости. По старой номенклатурной традиции о кандидате на какой-либо ответственный пост обязательно спрашивали: «Он умный или энергичный?» С началом проведения политики ускорения повысился спрос на энергичных, и Ельцин начал своё восхождение на кремлёвский Олимп. 4 апреля 1985 года Лигачев звонит Ельцину и на¬стаивает на его переезде в Москву в качестве заведующего отделом строительства ЦК КПСС. Уже в июне того же года на Пленуме ЦК его избирают секретарём Центрального Комитета опять же по вопросам строительства. А 24 декабря — руководителем московской парторганизации. И, наконец, в феврале 1986 года Ельцин становится кандидатом в члены Политбюро, достигая вершины своей партийной карьеры.

В первое время Борис Николаевич пользовался полной и всесторонней поддержкой Горбачева. Сложился своего рода политический тандем: Горбачев был нужен Ельцину как щит, а Ельцин Горбачеву — как меч. Ельцин вёл своеобразную разведку боем и его рвение в продвижении перестройки должно было стимулировать других. По воспоминаниям помощника Генерально¬го секретаря, Анатолия Черняева «Горбачев не раз — и на Политбюро, и по другим слу¬чаям хвалил Ельцина, говорил о том, что ему достался трудный и запущенный «объект — Москва, развращенная Гришиным и Промысловым». [А.С. Черняев «Шесть лет с Горбачевым» с. 174] О степени доверия к первому секретарю МГК говорит и тот факт, что ему дважды (в апреле 1986 и 1987 годов) поручалось председательствовать на торжественных заседаниях во Дворце съездов, при¬уроченных ко дню рождения Ленина.

Пользуясь надёжным прикрытием, Ельцин развернул в Москве бурную деятель¬ность. Копируя новый стиль генсека, он регулярно проводил свои «хождения в народ», ведя с москвичами откровенный диалог на злободневные темы. Чтобы лучше узнать столичные проблемы Ельцин сам объехал наиболее значимые промышленные предприятия и строительные объекты, иногда добираясь до них на троллейбусе или метро. Ельцин быстро становится в Москве притчей во языцах. Западная пресса начинает проявлять к нему живой интерес. Для борьбы с «торговой мафией» он практиковал еженедельные и внезапные рейды по магазинам. В результате за неполные два года его градоначальствования, было арестовано свыше двух тысяч работников торговли.

Однако очень скоро в деятельности Ельцина стала проявляться непродуманность его шагов наряду со стремлением всё доводить до крайности. Так инициатива с проведени¬ем продуктовых ярмарок обернулась тем, что по выходным закрывались все овощные магазины и людям приходилось отстаивать многочасовые очереди за той же картошкой, переве¬зённой из магазина в нарядный теремок. Безуспешная борьба с привилегиями завер¬шилась требованиями закрыть «английские» спецшколы. Далеко не всем пришлось по душе и другое его нововведение: устраивать в Москве «санитарные пятницы», сгоняя высококвалифицированных специалистов на уборку города.

Вопреки расхожему мнению речи Ельцина, произносимые им тогда со всевозможных трибун, не отличались особым радикализмом: «Социализм не силой оружия, а силой примера доказывает и докажет свои преимущества над обществом, построенным на эксплуатации человека человеком. Мы в этом убеждены! Мы в это твёрдо верим!» ["Московская правда» 04.05.86]

«Мы в своей работе по перестройке не должны забывать — речь идёт о судьбе со¬циализма. На волне демократизации нередко образуется пена социальной демагогии. Появились различного рода группки и объединения, которые под флагом перестройки жонглируют лозунгами партии, спекулируют на реальных и вымышленных трудностях и проблемах». ["Московская правда" 09.08.87]

«Весь мир смотрит, получится перестройка у Советов или нет. Запад, конечно, наде¬ется, что у нас не получится». ["Московская правда" 05.10.86]

Тему «комплиментов» в сторону Запада Ельцин продолжил на XIII съезде Гермаской коммунистической партии (ГКП) во вре¬мя своего визита в ФРГ в мае 1986 года: «Мы с вами не можем отдавать судьбы мира в руки американского империализма и идущего послушно в его фарватере правительства ФРГ. ФРГ хочет иметь своё лицо во внешне политике, но его нет. Это просто двойник лица Вашингтона». ["Московская правда" 04.05.86] Друзья Гельмут и Билл появятся у Бориса Николаевича позже.

И там же: «Много небылиц выдаёт буржуазная пропаганда вокруг аварии на ЧАЭС. И всё для того, чтобы в очередной раз раскрутить спираль антисоветской истерии в наде¬жде вбить клин в отношения Советского Союза с другими странами. Но этого сделать не удастся. Я могу ответственно заявить, что правительством делается всё необходимое, чтобы устранить последствия аварии». ["Московская правда" 04.05.86]

Не менее принципиальным был первый секретарь МГК КПСС и в отстаивании генеральной линии партии во внутренней политике, в частности, по проведению антиалкогольной компании: «Настойчиво, не отступая ни на шаг, продолжаем борьбу с пьянством. Линия на ограни¬чение доступности алкогольных напитков, сокращение продажи, будет бескомпромисс¬ной и впредь» ["Московская правда" 23.02.87] - рапортовал он на одном из партийных форумов.

Позднее, уже опальный Ельцин любил говорить о том, что на заседаниях Политбюро он нередко «высказывал ряд критических замечаний» по обсуждавшимся вопросам. Но при этом Борис Николаевич скромно умалчивал о сути его претензий. Между тем непосредственные свидетели собраний на высшем партийном уровне говорят о том, что тогда его высказывания не слишком подходили к будущему образу главного демократа России. Московский градоначальник возмущался принижением роли партийных органов при проведении перестройки, сомневался в своевременности реабилитации Бухарина и т. д.

Полемизировал он в основном со своим недавним покровителем — Лигачевым. Особенно ожесточёнными их стычки становились во время отсутствия Горбачева в Москве, когда Егору Кузьмичу поручалось вести заседания Секретариата и Политбюро.

В последнем органе власти Ельцин работал на положении фактического заместителя Лигачева. Он постоянно ощущал свою обречённость на прозябание в качестве «вечного зама» при втором человеке в партии. В отличии, например, от своего более удачливого коллеги — А. Н. Яковлева, который прошёл путь от кандидата до полноправ¬ного члена Политбюро за неполных шесть месяцев (с января по июнь 1987 года). Кстати говоря, такое положение непосредственного подчинённого не было характерным для биографии будущего президента России и было для него психологически дискомфортным. Позже Ельцин сам с удивлением вспоминал, что до этого никогда не был «замом». «Пусть начальник участка, но не заместитель начальника управления, пусть начальник управления, но не заместитель управляющего трестом» [В.Соловьев, Е. Клепикова «Борис Ельцин. Политические метаморфозы» с. 178] - напишет он позднее.

Забегая немного вперёд, надо сказать, что, видимо, этим объясняется то, что подавая в отставку на Октябрьском (1987 год) Пленуме он особо подчеркнул двусмысленность своего положения: «Я перед вами должен поставить вопрос об освобождении меня от должно¬сти, обязанностей кандидата в члены политбюро. Соответствующее заявление я подал, а как будет в отношении первого секретаря городского комитета партии, это будет решать уже, видимо, пленум городского комитета партии». ["Известия ЦК КПСС" № 2, 1989 г., с.241] То есть быть первым в Москве для него было важнее, чем занимать второстепенный пост в Политбюро.

Продолжая тему межличностных взаимоотношений высокопоставленных «заклятых друзей» можно привести любопытное замечание Андрея Грачева — последнего пресс-секретаря президента СССР. «Несмотря на глубокую взаимную неприязнь, у Лигачева с Ельциным много общего в чисто психологическом плане (…). Оба — ярко выраженные властные натуры обкомовских «хозяев», жёстких в общении с подчинёнными, нетерпели¬вых и подозрительных к тем людям из внешнего круга, кто не разделял их взглядов. Оба свято верящие в то, что эффективность политики измеряется решительностью пред¬принимаемых организационных мер и обеспечивается незыблемостью авторитета руко¬водителя». [А.Грачев «Кремлёвская хроника» с. 119]

Как учил товарищ Сталин: «Кадры решают всё». Возглавив московскую парторгани¬зацию, Ельцин сразу же заменил всех помощников, членов бюро и секретарей МГК, а так же руководство Моссовета. Из тридцати трех первых секретарей «уцелело» только де¬сять. «Многих из них действительно следовало снять, — вспоминает бывший соратник Бориса Ельцина Михаил Полторанин. — Но кем Ельцин их заменял? Ставил вторых пер¬выми, черпал кадры из той же колоды. Какой-то взвешенной идеи или цели не было — просто у него такая манера. Подбирал по принципу личной преданности, а это порожда¬ло наушничество, доносы на соперников. Он взрывался, начинал убирать только что на¬значенных». ["Комсомольская правда «05.02.1999]

Всего было проведено три круга чистки аппаратчиков среднего звена. Попавшие под них переживали, попадали в больницы с инфарктами, но первый секретарь продолжал менять подчинённых с маниакальным упорством. Подобную кадровую чехарду, дезорганизующую работу государственного аппарата, мы наиболее зримо наблюдали и в последние годы его правления. Ельцин ви¬дел корень всех бед не в порочности системы, а в плохом исполнении его распоряжений. Впрочем, довольно быстро руководитель московских коммунистов сам оказался в положении изгоя. Хотя в 1986 году он, конечно, не мог и в страшном сне себе представить, что апробированный им способ отстранения от власти первого секретаря Ленинградского рай¬кома В. Д. Шахманова, на пленуме партии, будет повторен на нём самом со стопроцентной точностью. Ирония ситуации заключается и в схожести их стилей работы. «Московская правда» на¬пишет, что выступившие на пленуме обвинили Шахманова в стремлении решать вопросы единолично, в духе своего командного характера. Отмечалось его «неразбор¬чивость и поспешность в решении кадровых вопросов», а так же «болезненная реакция на критику в свой адрес». «Состоявшийся разговор, — сказал Виктор Дмитриевич, — стал для меня уроком жизни, уроком правды». ["Московская правда» 16.11.86]

Интересно, что Ельцин с воодушевлением отнёсся к такому «товарищескому разговору». «Вы, наверное, читали в «Московской правде» отчёт о пленуме Ленинградского райкома партии, — обращался он к аудитории очередной конференции Московского мет¬рополитена. — На нём члены райкома, пожалуй, впервые в полной мере осознали и про¬явили свою коллективную роль в процессе демократизации общественной, в том числе партийной жизни. Крепко досталось первому секретарю райкома. Пять часов выслуши¬вал он критику, замечания, высказываемые прямо в лицо. И, думаю, урок правды, урок коллективной принципиальности запомнится ему надолго». ["Московская правда" 23.11.86]

Правда через год, самому Борису Николаевичу хватит и трёх часов подобного «уро¬ка» для того, чтобы запомниться на всю жизнь, но и, к сожалению, серьёзно подорвать его здоровье.
Как говорится, история повторяется.

Популярность же тогдашнего первого секретаря МГК во многом объяснялась именно такими разборами, «ударами по штабам». В массах кадровая свистопляска воспринима¬лась как борьба былинного богатыря с изворотливым драконом, у которого на месте от¬рубленных голов тут же отрастают новые.

Впрочем, уже в мае 1987 года произошёл эпизод, подмочивший репутацию москов¬ского градоначальника, особенно среди интеллигенции. Речь идёт о его встрече с представителями скандально известного общества «Память». Манифестанты, устроившие не¬санкционированное шествие к Моссовету, были радушно приняты в его Мраморном за¬ле первым секретарём МГК КПСС. Выступавшие «памятники» требовали прекратить строительство Мемориального комплекса на Поклонной горе (что вскоре и было сдела¬но), а так же «пресечь гнилую либерализацию» и покончить с бюрократией — «этой гидрой мирового масонства, сионизма и империализма». Сам лидер «Памяти» — Дмитрий Ва¬сильев, призвал к прекращению «использования гласности для пропаганды образцов культуры космополитического Запада». Как это ни странно, будущий демократ номер один не то что не осудил подобные высказывания, но даже не попытался как-то поспо¬рить, заявить о необоснованности такого рода псевдопатриотических тезисов, сильно отдающих национализмом. Наоборот, в своей заключительной речи Ельцин выразил удовлетворение состоявшимся разговором и, посетовав на то, что «вокруг вас много спекуляций, многие вас охаивают», обещал «рассмотреть вопрос о регистрации «Памяти» и закончил: «Как говорится, до новых встреч!» [В.Соловьев, Е. Клепикова «Борис Ельцин. Политические метаморфозы» с.62]

Конечно, он мог поручить провести эту встречу кому-нибудь из своих помощников. Но Ельцин этого не сделал и за два часа милой беседы с «коричневыми» скомпрометиро¬вал себя в глазах многих на долгие годы.
Таким образом, Горбачев с 1985 года дал, Ельцину карт-бланш на наведение порядка в Москве, практически полностью развязав ему руки. Однако, пустясь в открытое плава¬ние по морю власти, первый секретарь московского городского комитета партии очень скоро обнаружил и продемонстрировал несовместимость своего авторитарного характе¬ра (со ставкой на чисто административные подходы к разрешению любых проблем) с либеральными замыслами генсека по коренному преобразованию общества.

Одновременно с этим первые же годы пребывания Ельцина на партийном Олимпе были отмечены небывалым ростом его популярности среди москвичей. Основную массу населения буквально завораживало сочетание неискушённой наивности в его речах и откровенной простоты в поведении. И с ухудшением дел в стране всё отчетливее проявлялась такая двойственность его положения. Чем больше росло недовольство Ельциным сверху, тем мощнее становилась его поддержка снизу.

Разрыв

Между тем бурная деятельность Бориса Николаевича не оставалась незамеченной «в верхних слоях атмосферы». На заседаниях Политбюро и Секретариата ЦК Ельцину да­леко не всегда приходилось слышать комплименты в свой адрес.

История точно зафиксировала дату первого открытого конфликта Горбачева и Ельцина. Произошел он на заседании Политбюро 19 января 1987 года при обсуждении проекта доклада к Пленуму ЦК по кадровому вопросу. Все присутствующие высказывались ''по кругу». Подошла очередь Ельцина: «Оценки состояния перестройки в проекте завышены. Во многих эшелонах не произошло ни оздоровления, ни перестройки. Критика идёт пока в основном сверху вниз. За положение дел в 70-х годах виновато Политбюро того состава. О, так называемом, «революционном» характере перестройки. Сомнитель­ный тезис. — Говорил он и ещё что-то, при чём резко, безапелляционно» — вспоминает Виталий Воротников, тогдашний член Политбюро. [В.И.Воротников «А было это так… Из дневника члена Политбюро ЦК КПСС» с.122] Завершая заседание и подводя итог обсуждению, Горбачев, в частности, ответил на выступление руководителя столичной парторганизации. Он посетовал на недостаточно внимательное ознакомление Ельцина с документами к пленуму и зачитал те самокритичные места из своего доклада, в которых говорилось о недопустимо медленном ходе перестройки. А также высказывался против того, чтобы в оценке прошлого всё сводилось к персональной ответственности членов Политбюро прежних составов, в том числе и потому, что многие решения принимались узкой группой лиц, минуя Политбюро.

Ельцин снова взял слово: «Для меня это урок. Думаю, он не запоздал». «Всё это не выходило за рамки обычных дискуссий на Политбюро. — Вспоминает ещё один участник заседания В. А. Медведев. — Но Борис Николаевич воспринял это болез­ненно. Все разошлись, а он остался в своём кресле. Он сидел с перекошенным от до­сады лицом, стучал кулаками по столу. Потом вызвали врачей и его успокоили». В сво­их мемуарах Вадим Андреевич приводит содержание любопытной записки, в которой он обменивался мнением о выступлении Ельцина со своим коллегой А. Н. Яковлевым (там же, на Политбюро):

- Медведев — Яковлеву: «Оказывается, есть и левее нас, это хорошо.»

- Яковлев — Медведеву: «Хорошо, но я почувствовал какое-то позерство, чего не люб­лю.»

- Медведев — Яковлеву: «Может быть, но такова роль».

- Яковлев — Медведеву: «Отставать — ужасно, забегать — разрушительно». [В.А.Медведев «В команде Горбачева. Взгляд изнутри» с.46]

На следующий день после заседания Горбачев созвонился с Воротниковым и сказал, что выступление Ельцина оставило у него «неприятный осадок». «Методы Ельцина -заигрывание с массами, обещания, перетряска кадров, много слов, мало конкретной ра­боты. Состояние хозяйства и торговли в Москве, несмотря на огромную помощь других республик, не улучшилось. Все время ссылки на прежние упущения». [Б.Н.Воротников «А было это так… Из дневника члена политбюро ЦК КПСС» с.122]

В тот же день (у Виталия Ивановича был день рождения) позвонил и Ельцин, пережи­вая за своё выступление:

«- Занесло меня. Видимо, я перегнул где-то, как считаете?

- Нередко и другие вступают в споры. Только ведь надо как-то спокойнее выступать. Ты всегда обвинитель. Говоришь резко. Так нельзя.

- Согласен, такой характер». [Б.Н.Воротников «А было это так… Из дневника члена политбюро ЦК КПСС» с.124]

Как видим, его оправдания больше подходят для признающего свою ошибку, осту­пившегося человека, чем для принципиального ниспровергателя коммунистических догм. Та же ситуация повторилась и на знаменитом октябрьском (1987 год) Пленуме ЦК. Но об этом несколько позже.

Как бы то ни было отношения Горбачева и Ельцина резко охладели, стали крайне натянутыми.

Как пишет сам Ельцин в своей первой книге «это было началом финала. После этого заседания Политбюро, он как бы не замечал меня, хотя официально мы встречались минимум два раза в неделю: в четверг — на Политбюро и ещё на каком-нибудь мероприятии или совеща­нии (…) Я чувствовал, что он уже в это время решил, что надо со мной всю эту кани­тель заканчивать. Я оказался явным чужаком в его команде». [Б.Н.Ельцин «Исповедь на заданную тему» с. 100]

Двум медведям стало тесно в одной берлоге. И хотя Ельцин активизировал свою работу на Политбюро и выступал на всех Пленумах, но былая помощь Генерального ощущалась всё реже и реже, чего нельзя было сказать о народной поддержке. Ель­цин не мог не видеть, как в процессе критикуемой им перестройки создаётся прин­ципиально иной механизм прихода к власти, минуя партийные органы. Проведённый летом 1987 года эксперимент по выборам в местные советы на альтер­нативной основе, решено было распространить на общесоюзный уровень. В своих речах Горбачев всё чаще настаивал на том, что именно советы должны стать полно­правными органами власти в стране. И Ельцин, как профессиональный строитель, не мог остаться в стороне от возведения новой лестницы вверх. Как известно, его по­литическое возрождение началось именно с триумфальной победы на выборах в народные депутаты СССР весной 1989 года.

Но вернёмся к 1987 году. Тогда последним формальным шагом на пути Ельцина к официальному оформлению своего суверенитета от партноменклатуры стала оче­редная перепалка с Лигачевым, который 10 сентября вел заседание Политбюро (Горбачев был в отпуске).

Тогда Егор Кузьмич позволил себе покритиковать принятый Моссоветом порядок проведения митингов и демонстраций. Этот «порядок» не определял ни как оформ­ляется предварительное соглашение, ни место, ни продолжительность массовых мероприятий. Видимо, восприняв разбор решения Моссовета, как оскорбление в свой адрес, Ельцин принялся за написание прошения об отставке. И уже 12 сентября на дачу в Пицунде, где отдыхал Генеральный, пришёл конверт от первого секретаря МГК.

«Уважаемый Михаил Сергеевич!

Долго и не просто приходило решение написать это письмо… От человеческого отношения, поддержки, особенно от некоторых из числа состава Политбюро и секретарей ЦК, наметился переход к равнодушию к московским делам и холодному отношению ко мне».

Сославшись на это обстоятельство Ельцин львиную долю своих упрёков адресо­вал лично Лигачеву.

«В целом у Егора Кузьмича, по-моему, нет системы и культуры в работе (…). По­лучается, что он в партии не настраивается, а расстраивает партийный механизм (…). Нападки с его стороны, в отношении меня, я не могу назвать иначе, как скоорди­нированная травля… Я неудобен и понимаю это. Понимаю, что непросто и решить со мной вопрос. Но лучше сейчас признаться в ошибке. Дальше, при сегодняшней кад­ровой ситуации, число вопросов, связанных со мной будет возрастать и мешать Вам в работе. Этого я от души не хотел бы…

Прошу освободить меня от должности первого секретаря МГК КПСС и обязанно­стей кандидата в члены Политбюро ЦК КПСС. Прошу считать это официальным за­явлением…

С уважением Б. Ельцин». [Б.Н. Ельцин «Исповедь на заданную тему» с.7−8]

Прочитав это заявление об уходе «по собственному желанию», Горбачев позвонил своему неуживчивому коллеге и пытался уговорить его не торопиться с выводами:

«Подожди, Борис, не горячись, разберёмся. Дело идёт к 70-летию Октября. Москва здесь заглавная. Работай, давай, как следует, проведём это мероприятие. Я прошу тебя: не поднимай сейчас вопроса об отставке. После праздников разберёмся». [А.С. Черняев «Шесть лет с Горбачевым» с. 175]

Но, несмотря на заключительное «джентльменское соглашение, Ельцин не сдержал своего слова и решил уйти, громко хлопнув дверью. На Пленуме 21 октября он настоял на том, чтобы ему дали слово.

Далее следуют основные тезисы из его выступления (вместе с после­дующим их «разоблачением» ораторами, возмущенными нелепостью этих высказы­ваний):

1) Неудовлетворительная работа Секретариата ЦК и его «ведущего» — Лигачева.

С. А. Шалаев (председатель ВЦСПС): «Мне удалось быть на заседаниях Секре­тариата в разное время. И в то время, когда эти заседания вели товарищи Су­слов, затем Черненко, Лигачев. То есть я могу объективно сравнивать работу Секретариата. Хочу сказать, что Секретариат Центрального Комитета партии сегодня проводит свои заседания, с одной стороны, действительно очень по-деловому, требовательно, и в то же время очень коллегиально. Для каждого имеется возможность высказать свою точку зрения». [Здесь и далее фрагменты стенограммы пленума цитируются по журналу «Известия ЦК КПСС» № 2,1989 г.]

2) Медленный темп перестройки (о чем, кстати, говорилось в заключительной час­ти доклада генсека на этом же Пленуме). По мнению Ельцина «партия сейчас должна взять именно революционный путь и действовать по-революционному». Сейчас же «у людей стала падать вера в перестройку», так как» они реально ни­чего за это время не получили".

Н. И. Рыжков (Председатель Совета Минист­ров): Весь народ говорит о перестройке. Но говорим мы честно и открыто. Что перестройка идёт трудно, тяжело (…). Какие процессы идут сегодня? Во многом это закономерные процессы, потому что, по сути дела, мы переворачиваем всё, что было. Да как же сегодня можно давать такую оценку? Ведь, товарищи, про­шло два с половиной года. Вы помните, в каком состоянии была страна, какая идеология была в стране, какая морально-политическая обстановка; да и у мно­гих членов партии в то время такой же был облик. За два с половиной года, по сути дела, перевернули всё. Да, народ вздохнул по-настоящему. Ведь, может быть, не каждому мы ещё дали по десять ботинок, но дали возможность разго­варивать народу, дали возможность думать, дали возможность работать, мыс­лить. Вот что самое главное".

3) И, наконец, последнее и, наверное, самое оригинальное обвинение Ельцина — о складывании культа личности Горбачева. «В последнее время обозначился оп­ределённый рост славословия от некоторых членов Политбюро в адрес Гене­рального секретаря (…) что постепенно, постепенно опять может стать «нормой», культом личности».

Э. А. Шеварднадзе (министр иностранных дел): «Никакого славословия у нас на заседаниях Политбюро нет. Я вам прямо скажу: у меня есть горький опыт на этот счёт. С трибуны XXVII я позволил произнести себе одну фразу, как — будто без­обидную — о том, что во время моих поездок главный вопрос, который мне задают — это вопрос о Генеральном секретаре Центрального Комитета партии, о его полити­ческом портрете что ли (…). А когда мы вышли, при всех членах Политбюро Михаил Сергеевич сказал: слушай, у тебя было хорошее выступление, масштабное, глу­бокое, но вот этой последней фразой ты всё смазал. Вот этого не надо было — о Ге­неральном секретаре.

Если у кого-то на заседаниях Политбюро появляется желание выделить Генерального — получаем серьёзные замечания. Мы бережём, должны беречь такую атмосферу».

Закончил же Ельцин свою «бунтарскую» речь прошением об отставке: «Видимо у меня не получается в работе в составе Политбюро. По разным причинам. Видимо, и опыт, и другие, может быть и отсутствие некоторой поддержки со стороны, осо­бенно товарища Лигачева, я бы подчеркнул, привели меня к мысли, что я перед вами должен поставить вопрос об освобождении меня от должности». После этого Горбачев предложил присутствующим обменяться мнениями по пово­ду услышанного. В итоге обсуждение пятиминутного выступления Бориса Ельцина затянулось на три с половиной часа. Развернулись прения, в которых приняло участие 26 человек, в том числе все члены Политбюро. Всё происходящее походило на лубочную сцену, где доброму недотёпе — герою от всех достаются тычки и тумаки.

А. Н. Яковлев (член Политбюро): «Вероятно, Борису Николаевичу кажется, что он высказался здесь, на Пленуме смело и принципиально. На самом деле, на мой взгляд, ни то, ни другое.

А если это так, то выступление ошибочно политически и несостоятельно нравст­венно… Борис Николаевич, на мой взгляд, перепутал большое дело, которое творится в стране, с мелкими своими обидами и капризами, что для политика совершенно недопустимо…

Конечно, у него сыграло свою роль и личное. Как здесь уже говорилось, это -упоение псевдореволюционной фразой, упоение собственной личностью. Это все­гда застилает глаза политикам. Но главное — он не понял, ещё раз повторяю, что происходит вокруг. Это, по-моему, самое главное. А без этого очень трудно рабо­тать. Ему кажется это революционностью, на самом деле это глубокий консерва­тизм».

Э. А. Шеварднадзе: «Здесь употреблялись разные термины, например — консерва­тизм. Я бы добавил: примитивизм. Но, скорее всего — и это, и. пожалуй, наиболее концентрированная оценка — безответственность. Безответственность перед парти­ей, перед народом, перед друзьями и коллегами, товарищами по Политбюро…

Мы находимся на самом серьёзном этапе… Я не хотел употреблять это слово, может быть, в моём выступлении многовато эмоциональности, но в какой-то степе­ни сейчас это предательство перед партией. Может быть, я это резковато сказал, но по-другому не могу».

Однако кроме любителей попинать «мёртвого льва», были и те, кто нашел несколько добрых слов в адрес Ельцина.

Ф. Т. Моргун (первый секретарь Полтавского обкома Компартии Украины): «Заяв­ление, высказывания, мотивы товарища Ельцина — я на это смотрю как на явление не просто нормальное, а особо нормальное. И оно есть результат той перестройки и демократизации, которая идёт в партии по инициативе Политбюро. И это стало возможным, потому что каждый не только волен, а и может сказать то, что дума­ет».

Г. А. Арбатов (директор Института США и Канады): «Я не представляю себе такого выступления раньше на протяжении всего периода, который помню. Такого просто не было (…). Я думаю, что в принципе в том, что выступает член ЦК и даже один из руководителей и говорит что-то нелицеприятное о работе другого, это не то, что не запрещено в партии, это, наверное, в какой-то мере есть результат перестройки…»

После состоявшийся дискуссии слово вторично взял возмутитель спокойствия — Борис Ельцин: «Суровая школа сегодня, конечно, для меня за всю жизнь… Что касается перестройки, никогда не дрогнул и не было никаких сомнений ни в стратегической линии, ни в политической линии партии»…

Горбачев: «Скажи, как ты относишься к замечаниям товарищей по ЦК? Они тебе многое сказали и должны знать, что ты думаешь. Они же будут принимать реше­ние».

Ельцин: «Кроме некоторых выражений, в целом я с оценкой согласен. То, что я подвёл Центральный Комитет и Московскую городскую организацию, выступив се­годня — это ошибка».

Горбачев: «У тебя хватит сил дальше вести дело?» (То есть, фактически, Ельцину бросается спасательный круг).

Голоса: «Не сможет он. Нельзя оставлять на таком посту». Горбачев: «Подождите, подождите, я же ему задаю вопрос. Давайте уж демократи­чески подходить к делу. Это же для всех нас нужен ответ перед принятием реше­ния».

Ельцин: «Я сказал, что подвёл Центральный Комитет партии, Политбюро, Москов­скую городскую партийную организацию и, судя по оценкам членов Центрального Комитета партии, членов Политбюро достаточно единодушным, я повторяю, что сказал: прошу освободить и от кандидата в члены Политбюро, соответственно и от руководства Московской городской партийной организацией».

И если бы не Горбачев, то новоявленного отказника на этом же Пленуме сняли со всех должностей. Наиболее ретивые посылали в президиум записки с требованием немедленной расправы. Вот, например, впервые публикуемая записка Н. А. Назарбаева (который тогда занимал пост председателя Совета министров Казахской ССР). [РГАНИ (Российский архив новейшей истории) Ф.2, оп.5, д. 94, л.1]

Однако генсек, сказав, что «товарищ Ельцин оказался непод­готовленным к такому посту и ему сейчас трудно», многозначительно заметил при этом: «Но я вот не сказал бы, что эта должность непосильна ему в перспективе…» Он так же призывал собравшихся «не решать сгоряча этот вопрос». В итоге пленум принял постанов­ление, в котором выступление Ельцина признавалось «политически ошибочным», а соответствующим партийным органам поручалось рассмотреть его заявление об отставке. Решение по «делу Ельцина» было отложено до февраля 1988 года. Только тогда пленум ЦК принял отставку Бориса Николаевича с поста кандидата в члены Политбюро. Важно подчеркнуть, что вопреки распространенному мнению, никаких кадровых решений в отношении Ельцина на октябрьском пленуме принято не было!

Может быть, Горбачев надеялся на более снисходительное отношение мос­ковских коммунистов к своему патрону, который хоть и забежал немного вперёд, но все же по пути, намеченному архитектором перестройки. Однако на состоявшемся 11 ноября Пленуме МГК повторилось словесное избиение поверженного кумира. Несмотря на робкие призывы «говорить вовремя» о недостатках руководителей, а не «становиться смелыми задним числом», в целом обвинения в адрес опального шефа были более агрессивными, чем на общесоюзном партийном форуме. Но в то же время они обрисовывали и те характерные черты в поведении Ельцина, кото­рые сполна проявились и в его деятельности на посту президента России.

Ю. А.Прокофьев (секретарь исполкома Моссовета): Для вас характерно все время состояние борьбы. Вы все время купаетесь в борьбе, напоре и натиске, все время кого-то разоблачаете, и тогда вы на коне перед обывателями…

Я был свидетелем его встречи с обществом «Память». Что из себя представля­ет это общество, вы знаете. Их пригласили в Моссовет и перед ними выступал товарищ Ельцин. И одну позицию за другую сдавал. Это кому? Кликушам и черносотенцами!

Ф. Ф. Козарев-Даль (председатель Московского агропрома): Усиливался админи­стративно-бюрократический стиль руководства. Товарищем Ельциным узурпировалось руководство городской партийной организации, начали проявляться элементы бонапар­тизма, полностью деформировалась кадровая политика.

В. А. Жаров (заместитель председателя исполкома Моссовета): завтра мы навер­няка услышим политические спекуляции из-за рубежа и от собственных обывателей о кризисе перестройки и увидим людей, кто попытается сделать из Бориса Николаевича Иисуса Христа, который за свою страшно революционную приверженность социально­му обновлению и демократии пострадал.

(Прямо как в воду смотрел. Небольшое отступление из личных воспоминаний. В 1989 году на одном из демократических митингов, после пламенного выступления Бори­са Ельцина, когда он покидал собравшихся, среди общего оживления раздался крик сожаления «Куда же ты, Иисус»? Над толпой повисла гробовая тишина.)

Последнее слово самого «виновника торжества» напоминало покаяние в духе Каменева и Зиновьева.

Ельцин: «Я честное партийное слово даю, конечно, никаких умыслов я не имел, и политической направленности в моем выступлении не было…

Начиная примерно с начала этого года, я стал замечать, что у меня получается плохо. Легче было давать обещания и разрабатывать комплексные программы, чем за­тем их реализовывать. Это, во-первых. И, во-вторых, именно в этот период, то есть в последнее время, сработало одно из главных моих личных качеств — это амбиция, о чём сегодня говорили. Я пытался с ней бороться, но, к сожалению безуспешно…

Мне было сегодня особенно тяжело слушать тех товарищей по партии, с которыми я работал два года, очень конкретную критику, и я бы сказал, что ничего опровергнуть из этого не могу…

Я потерял как коммунист политическое лицо руководителя. Я очень виновен перед Мос­ковской партийной организацией, очень виновен перед горкомом партии, перед вами, конечно, перед бюро и, конечно, я очень виновен лично перед Михаилом Сергеевичем Горбачевым, авторитет которого так высок в нашей организации, в нашей стране и во всём мире».

[Фрагменты стенограммы пленума цитируются по газете «Известия» от 13.11.87]

Интересно, что многие из высказываний самого Ельцина, в бытность его пребывания на посту первого секретаря МГК КПСС, оказались прямо-таки пророческими. Они как нельзя лучше подходят к ситуации на октябрьском Пленуме, и, в частности, опровергают его вывод об отсутствии результатов перестройки. Так сказать, Ельцин против Ельцина: «Освежающий поворот во всех экономических, внешнеполитических, моральных отно­шениях виден и ощущается повсюду. Но обновление общества будет идти долго. С се­годня на завтра перестройка не произойдёт. Самыми трудными, очевидно, станут два-три года. В этот период возможны ошибки, но, как учил Владимир Ильич Ленин, не надо драматизировать, надо относиться к этому, как к процессу, который не может идти глад­ко.

По-человечески понятно желание уже сегодня одолеть крутую качественную ступень в развитии общества, немедленно получить плоды обновления. Но ведь беспрецедентность и масштабность происходящего, требуют, прежде всего, не эмоций, а настойчивого созидания нового. А тот, кто драматизирует временные неудачи, впадает в панику от от­сутствия сиюминутных выгод, так же незрел политически, как и тот, кто откладывает дело в долгий ящик». ["Московская правда" 14.04.87]

«Не мало руководителей, которые создают себе ореол незаменимости. И хотя до сих пор у нас не принято было добровольно подавать в отставку несостоятельным или исчерпавшим свои возможности руководителям, видимо, кое-кому придётся идти на это». ["Московская правда" 09.08.87]

Таким образом, подводя итоги всему произошедшему непосредственно на ставшем историческим октябрьском пленуме совершенно определённо можно сказать: никакого бунта на нём не произошло. И действительно, прошение об отставке, сопровождавшие­ся сумбурной и демагогичной речью, при всём желании нельзя назвать мятежом. Другое дело, что стремление вынести своё личное дело на общепартийное собрание и ультимативно-скандальный тон самого выступления Ельцина спровоцировал острую и эмо­циональную реакцию зала. Заседание пленума фактически превратилось в стихийный митинг.

Не стоит забывать и о том, что происходило всё это накануне празднования семидесятиле­тия Октябрьской революции. И подобный «подарок» руководству страны выглядел при­мерно так же, как если бы американский госсекретарь на официальном заседании, посвященном двухсотлетию со дня провозглашения независимости США, заявил бы о невозможности своей дальнейшей работы на занимаемом посту, в связи с неудовлетво­рительной работой администрации президента, и одновременно выразил бы свои со­мнения по поводу правильности того пути, по которому продвигается американское об­щество.

Конечно, Горбачева можно упрекнуть в том, что он не распорядился сразу опубликовать речь Ельцина. В отличие от стенограммы московского пленума, подобный отчет всесоюзного Октябрьского партийного форума был предан гласности лишь в феврале 1989 года, когда миф о ниспровергнутом бунтаре уже вынес Ельцина на гребень волны народного протеста. Сам «оппозиционер» год спустя признался на встречи со слушателями Высшей комсо­мольской школы: «Надо было сразу стенограмму выступления дать, и тогда бы вот это­го ажиотажа вокруг фамилии Ельцина и не было бы». Засекреченный Пленум породил слух о героическом поступке Бориса Николаевича, который осмелился сказать всю правду в глаза партноменклатуре, за что и был сброшен с кремлёвских вершин в бездну политического забвения. Практически в одночасье опальный кандидат в члены Политбюро приобрёл всесоюзную популярность и ореол мученика.

Тогда немногие знали, что Горбачев не только как мог старался предотвратить отстранение Ельцина, но и после всего случившегося создал специально под него должности министра без портфеля и первого заместителя председателя Госстроя СССР (так же как в 1989 году — Комитет по делам архитектуры и строительства в Верховном Совете). Кроме того, Ельцин оставался членом ЦК КПСС и участвовал в работе всех Плену­мов ЦК. При этом за Ельциным оставались все причитающееся его высоким постам привилегии.

Почему же Генсек не сослал его послом в какую-нибудь глушь или не отправил его просто на пенсию, как Гришина и Романова? В своих мемуарах, ближайшие к Горбачеву люди — Яковлев и Черняев, пишут о некоем тайном договоре между ним и строптивым свердловчанином, содержание которого ещё не время раскрывать. Вероятно, Ельцин был нужен Горбачеву как, хотя и неофициальный, но весьма весомый противовес консерваторам. В дальнейшем на фоне революционных предложений лидера демократической оппозиции, реформаторские инициативы Генсека казались кремлёвским ортодоксам не столь уж радикальными, какими были на самом деле и принимались как меньшее зло.

Очевидцы рассказывают, что после завершения Пленума МГК, окончательно решившего судьбу первого секретаря московской парторганизации, когда все уже разошлись и в зале остался сидеть один Ельцин, тяжело переживавший за случившиеся, именно Горбачев подошёл к нему и, подав руку, помог поверженному подняться и выйти из помещения. Символично: придёт время и в августе 1991 года Ельцин подаст руку Горбачеву, возглавив сопротивление ГКЧП.

Тогда же, в 1987 году, октябрьский Пленум стал символом начала открытой фазы противоборства Горбачева и Ельцина, как сторонников различных подходов к тактике провидения перестройки.

Так закончилась партийная карьера Бориса Ельцина и началось его вхождение в большую политику «с черного хода». Страна переходила от управляемой демократии к демократии стихийной. Начатая Горбачевым революция сверху была уже на исходе, начиналась революция снизу, которая избрала себе в герои другого человека. Оставив Ельцина в Москве на правах привилегированного отставника, Горбачев, пусть и против своей воли, превратил его в символ и сосредоточение рождавшейся в стране оппози­ции.

«И видел я, как становится взлётом паденье».

Известие о снятии Бориса Ельцина не на шутку встревожило московскую общественность.Атмосфера секретности вокруг речи новоявленного политического изгоя и его травляна открытом Пленуме МГК многим напомнили рецидивы сталинских времён. Иные дажеговорили о конце перестройки и начале реставрации старых порядков.

На территорииМГУ прошел митинг студентов в защиту Ельцина. А на площади у мет­ро «Улица1905 года» двое неформалов попытались организовать пикет со сбором под­писейпод воззванием, требующем гласного решения «дела Ельцина». Вскоре их окру­жила внушительная толпа сочувствующих. «Видимо, очень скоро о насдоложили куда следует — вспоминал позднее Андрей Исаев (тогда анархист, сегодня член политсовета Единой России),один из пикетчиков, на груди которого висел порт­рет опального партийногофункционера, — и один за другим стали появляться милицио­неры всех рангов — от постового до полковника. Все они явно не знали как себя вести. Никто не хотелбрать на себя ответственность за разгон манифестации в защиту одного из коммунистических лидеров. Они ходили вокруг нас и уговаривали: вы хорошие ребя­та,умные, вам это всё ненужно, зачем собирать людей, уходите.

Через некотороевремя появился некий, кажется, райисполкомовский начальник с помощниками. Этивели себя более жестко: потихоньку обошли сзади, один обхватил меня за плечи, а другой сорвал портрет Ельцина и бросил его в грязь. Мой товарищ громко спросил:«Вы отдаёте себе отчет, что порвали портрет кандидата в члены По­литбюро?»Люди из райисполкома стушевались и растворились в толпе (…) А к нам по­дошёлофицер милиции и сказал: «Вы задержаны, идите к машине» (…) В отделении нас очень любезно допросили и через три часа выпустили».["Век" № 39, 1997]

Однако далеконе все в столице спешили становиться в тесные ряды сторонников БорисаНиколаевича. Среди либеральной интеллигенции наибольшее распространениеполучила версия, согласно которой, Ельцин своим сумасбродным поведением вызвалрезкое усиление консервативного крыла в Политбюро. И именно под давлением ретро­градовГорбачев был вынужден пожертвовать одним из наиболее ревностных сторонни­ковсвоего реформистского курса. Парадоксальность ситуации с октябрьским Пленумом заключаласьв том, что по сути дела все сказанное на нём о Ельцине можно было пере­адресоватьГорбачеву. Попыткой такого, с позволения сказать, «перевода стрелок» сталапубликация в марте 1988 года знаменитой статьи Нины Андреевой «Не могупоступить­ся принципами». Напечатанный в отсутствие Генсека, этот«антиперестроечный мани­фест» был разрекламирован Лигачевым какруководство к действию. Статья сразу была перепечатана региональной прессой. Её одобряли на проходящих партсобраниях. Толь­ко возвращение в Москву Горбачева и Яковлева смогло предотвратить расшатывание трона. Так спровоцированное Ельциным наступление ортодоксов едва не обернулосьреакционным реваншем.

Подобнуюситуацию предвидел Гавриил Попов —будущая правая рука Бориса Ельци­на и главный идеолог «ДемРоссии».Тогда же, в 1987 году, он опубликовал в «Москов­ских новостях» (№ 51,1987год) довольно резкую, но удивительно точную статью о бу­дущем «первомвсенародно избранном». Он назвал позицию Ельцина авторитарнымконсервативным авангардизмом. «Авторитарным — так как главнымидействующими си­лами перестройки объявляются не массы, а руководители.Авангардизмом — потому что, будучи горячим сторонником перестройки, БорисЕльцин пытался достичь её цели в один — два прыжка, оставляя позади объективнуюреальность в виде множества серьёз­нейших проблем, требующих поэтапного решенияи многотрудной повседневной рабо­ты. Консервативным — поскольку подобный метод,будучи заведомо обречённым на бес­плодность, способен лишь дискредитироватьперестройку, независимо от субъективных намерений авангардистов, а потомуотвечает интересам наших консерваторов…

В Москве нампредложена была ситуация с единственным героем перестройки, ос­тальнымотводится роль восхищённых зрителей в театре одного актёра. Давно и хорошо известно,однако, что идеи благодетельствования сверху неизбежно вырождаются в тот илииной вариант «казарменного коммунизма». А в нашей истории с призывамик «на­вязыванию» революции, «форсированию» её, к«перетряхиванию кадров» широко высту­пал Л. Троцкий, в практическойдеятельности руководствовался подобными лозунгами И. Сталин.

Таковыглубинные корни современного авангардизма — этого «пристанища Бесовперестройки».

Между темстоль резкую поляризацию мнений по отношению к событиям, связанным с октябрьским Пленумом, вызвал не столько сам факт «падения» Ельцина,сколько его судьбоносная речь, которая практически сразу после Пленума началасвою самостоя­тельную жизнь.

Так может бытьвсе-таки была НАСТОЯЩАЯ крамола в речи московского градоначальника? Ведьсоветская история знает немало примеров «сглаживания» текстов выступлений,которые публиковались в партийной печати. Увы! Недавно рассекреченнаяпрезидентским архивом полная стенограмма Октябрьского пленума ставит жирныйкрест на мифе о бунтарском спиче Ельцина. В открытых для исследователейматериалах отражены все стадии редактирования текстов выступлений на партийномфоруме. Сначала текст для правки давался самому докладчику. После авторскихправок стенограмма передавалась профессиональному корректору, и только послеего исправлений текст передавался для публикации. Перед вами первая публикация подлинного варианта стенограммы с единственными (!) корректорскими правками. [РГАНИ (Российский архивновейшей истории) Ф.2, оп.5, д. 85, л.1−5]

Для сравнения,вот каким правкам была подвергнута речь Горбачева на том же пленуме:

Между темсудьбоносная речь опального партийного боярина, практически сразу после пленуманачала свою самостоя­тельную жизнь. Тогдашняя правая рука Ельцина и главныйредактор «Московской правды» Михаил Полторанин позднее в телеинтервьюпризнался, как он с друзьями-единомышленниками ловко воспользовался возникшимпосле Октябрьского пленума информационным вакуумом. Нашумевшая речь московскогоградоначальника была фактически засекречена, а спрос на правдивое слово былогромным, и группа журналистов для раскрутки своего кумира довольно быстросочинила и запустила в народ оппозиционный памфлет, который выдавался за крамольное выступление Ельцина.

В пользуверсии открытой фальсификации речи Бориса Ельцина говорит и тот факт, что никтоиз сотен человек, присутствовавших на пленуме до сих пор не заявил о том, чтоопубликованная в партийной печати речь была подвергнута цензурным правкам, а выступление, разошедшееся по рукам, является подлинным.

Вот выдержки из сочиненного спича Ельцина(как говорится, по­чувствуйте разницу). [Цитируется по изданию «Референдум, журнал независимых мнений,1987−1990», с.159−160]

Досталосьсупруге Горбачева: «Очень трудно работать, когда вместо конкретной дружескойпомощи получаешь только одни нагоняи и грубые разносы. В этой связи, товарищи,я вынужден был просить По­литбюро оградить меня от мелочной опеки РаисыМаксимовны и от её почти ежедневных телефонных звонков и нотаций».

Была раскрытатема борьбы с привилегиями номенклатуры (тот самый акцент на социальнуюзависть, ставший впоследствии основным коньком Ельцина в его борьбе за власть):«Мне трудно объяснить рабочему завода, почему на семидесятом году жизни его по­литическойвласти, он должен стоять в очереди за сосисками, в которых крахмала больше, чеммяса, а на наших, товарищи, праздничных столах есть и балык и икорка, и другиеделикатесы, полученные без хлопот там, куда его и близко не пустят. Как я дол­женобъяснить это ветеранам Великой Отечественной войны и участникам гражданской,которых сейчас уже можно пересчитать по пальцам. Вы видели список продуктов из праздничного заказа? А мне принесли, показали. И каково мне выслушивать их,когда они говорят, что это объедки с барского стола? И вы понимаете, товарищи,чей стол они имеют ввиду! Как я должен смотреть им в глаза? Ведь они же не щадяжизни, завоевали и вручили нам власть. Что я могу им теперь ответить? Может,товарищ Лигачев мне подскажет»?

Не обошелсвоим вниманием коллективный Ельцин и острую афганскую тему: «И ещё одинвопрос, ещё один тяжелый вопрос, доставшийся нам в наследство. Это —Афганистан, товарищи. И я думаю, что тут не может быть двух мнений. Этот вопросна­до решать как можно быстрее. Надо выводить оттуда войска. И, я думаю, именноэтим вопросам должен заняться вплотную товарищ Шеварднадзе, а пока он занимается другими, — на мой взгляд, менее горящими делами».

Именно эта«речь Ельцина», в которой мало общего с подлинником, стала документомполитического фольклора. Она напоминает подметные письма, распространявшие­сяПугачевым. Все здесь наивно. Но именно в этой наивности и простоте — страшнаяси­ла этой фальшивки. Так наивно мыслят многие. В этой наивности — приближениек на­родному сознанию. Стремление обывателей к социальной справедливости черезэкс­проприацию «излишков» у «голодающей номенклатуры» (по известному принципу: отнять и поделить), соединилось с идеологией во­инствующегоантибюрократизма. Олицетворением того и другого стал Борис Ельцин.

Его выдуманная«речь», разошедшаяся по стране уже создала леген­дарного Ельцинавзамен реального. Текст этого «выступления» читали, передавали друзьям,перепечатывали и переписывали от руки, отсылали в другие города и дажепродавали. Так выдуманный, идеализированный и героизированный Ельцин зажилнезависимой жизнью — как народный ходатай и отчаянный смель­чак, и потом ужереальному Ельцину ничего другого не оставалось, как соответствоватьсотворённому из него народному мифу. Народ повел его за собой.

Ну, а чем этовсе закончиться предсказал сам же Ельцин в ноябре 1988 года. На встрече со слушателями Высшей ком­сомольской школы будущий лидер оппозиции фактическирассказал краткий курс своей будущей политической биографии: «Конечно, нельзя так сказать только по одним выступлениям о человеке су­дить. Послушаем на трибуне кого-то: «Ох,как это здорово! Давай его двинем. Двинули, а работать он не может».[РГАНИ Ф.89, оп.20, д. 11, л.7]

Там же будущийлидер оппозиции заявил: «Я никогда не был в оппозиции к Горбачеву. Малотого, я его, конечно, поддерживаю, его инициативу и начинания. Я скажу, что этолидер партии и единомышленник». [РГАНИ Ф.89, оп.20, д. 11, л.4]

Вместе с тем,нельзя не заметить, что авторы крамольного выступления намеренно не пыталисьпридать ему наукообразную форму. Не зная, как и на каких принципах надо бы организовать жизнь общества и страны, чтобы впредь избежать возможных проблем,они прибегают к романтическому пафосу отрицания. Вообще весь разговор переведёнав­торами именно в сферу морали, — и как раз поэтому его речь так эмоциональноубеди­тельна, — нравственные оценки всегда ближе обыденному сознанию, чемрезультаты политического анализа.

Но всё-такикаков же должен быть политический результат призывов «оратора»? А таков, что автор предлагает прямо и круто воспользоваться властью для решениявсех проблем. Ему кажется, что можно единым волевым усилием прогнать негодныхчиновников, накормить ветеранов балыком и остановить войну в Афганистане. А если власти не хватит? Значит, взять всю полноту власти в свои руки!

Итак, замыселЕльцина состоял в том, чтобы повысить авторитет партии и с помо­щью её очищенного аппарата, по сути дела, проводить перестройку танками. По революционному решительно.

Дляосуществления своего плана, Ельцину необходимо было возвращение к реальнымрычагам власти. И, несмотря на перенесённое им унижение на Октябрь­скомпленуме, он уже в июле 1988 года просит для себя политической реабилитации на XIX партийной конференции:

«ТоварищиДелегаты! Реабилитация через 50 лет сейчас стала привычной, и это хорошодействует на оздоровление общества. Но я лично прошу политической реабили­тации все же при жизни. Считаю этот вопроспринципиальным…

Я остро переживаю случившееся и прошуконференцию отменить решение Плену­ма по этому вопросу. Если сочтёте возможнымотменить, тем самым реабилитируете меня в глазах коммунистов. И это не только личное, это будет в духе перестройки, это будет демократично и, как мнекажется, поможет ей, добавив уверенности людям». ["Всесоюзная конференцияКПСС 28 июня-1июля 1988 г.: Стенографический отчет». Т.2, с.61]

Казалось бы,если Ельцин сознательно шел на конфликт с руководство партии, то он должен былокончательно сжечь за собой все мосты. Тем более он сам уверял: «С первых днейработы в Политбюро меня не покидало ощущение, что я какой-то чудак, а ско­рее,чужак среди этих людей». Так зачем же, спрашивается, после нескольких месяцевизбавления от такой дурной компании снова напрашиваться в ее тесные ряды? Крометого, еще 3 ноября 1987 года Горбачеву доставили записку от Ельцина, в которойтот просил оставить его на посту первого секретаря МГК КПСС. А ведь на Октябрьском пленуме он ясно дал понять, что просит его освободить от этойобузы.

Видимо, на самом деле, Ельцин верил в сохранившуюся по отношению к нему благосклонностьГорбачева. И то, что рано или поздно он будет им востребован. Свидетельствомтому может служить и поздравительная телеграмма, отправленная Борисом Ельцинымна имя генсека 7 ноября 1988 года: «Уважаемый Михаил Сергеевич! Примите от меня поздравления с нашим Великим праздником — 71-ой годовщиной Октябрьскойреволюции! Веря в победу перестройки, желаю Вам силами руководимой Ва­ми партиии всего народа полного осуществления в нашей стране того, о чем думал и мечталЛенин». [А.Зевелев, Ю. Павлов «Созидатель или разрушитель? Б. Н.Ельцин:Факты и размышления», с.17]

Какой уж тут бунт?