Корона и колпак «красного Бетховена» или Кудрявая, нас побить, побить хотели!Окончание

В 30-м пафосную песенку распирало от самодовольства. И хоть в 35-м КВЖД страна потеряла, песенку продолжали распевать. Со временем событие, которому она была посвящена, стёрлось из памяти, но остался патриотический запал: «как мы им!». Осталась безыскусная простота и доходчивость текста и музыки -выразительный запев массовой красноармейской песни.

Сам Шостакович о Давиденко отзывался осторожно: «В искусстве Давиденко нет аккуратно выписанных деталей, как нет и изображения отдельных людей и характеров или же раскрытия глубоко личных, интимных переживаний; главное в нем другое — образ народной массы, ее устремленность, подъем, порыв…»

Шостаковича репрессии не коснулись. Как Корнилова когда-то Бухарин, так и Дмитрия Дмитриевича защищал от нападок Тухачевский. А вообще-то, они дружили и ценили друг друга.

Когда в 37-м маршала расстреляли по «делу военных», Шостакович не сомневался — за ним скоро придут. Единственное, что тогда беспокоило композитора, заберут ли вместе с ним его жену, и если да, то куда денут дочку и что ей расскажут про родителей. Он маниакально верил, что если одеться и ждать чекистов с чемоданчиком на лестничной площадке, то им незачем будет входить в квартиру во время ареста: двери лифта откроются, а он уже тут, готовый, берите! А значит, семью не тронут. К тому же существовало нелепое поверье: те, кто уходил с готовым чемоданчиком, потом возвращались. Сколько таких чемоданчиков тогда стояло под кроватями… На площадке в доме по улице Пушкарской, обнимая нехитрый скарб и сжимая три пачки сигарет, он провёл несколько недель, а в ожидании — несколько лет своей жизни. По утру он возвращался в квартиру. Тогда так многие проводили ночи: слушая тишину, напряженно ожидая звуков машины под домом, гадая, где остановится лифт или шаги товарищей. Так Давид Ойстрах ждал, не спал ночами

…можно сойти с ума.

Существует легенда, будто Сталин любил Бетховена. Бетховен — истинный революционер от музыки, а ещё он величественен, как горы, а не горцу ли в горах разбираться? Но Бетховен только лишь стоял у истоков той музыки, на которую Иосиф Виссарионович собирался пришпилить бирочку соцреализма. В стране же победившего социализма и строящегося коммунизма, в этом грандиозном рассаднике всех талантов, по всем предпосылкам, аксиомам и постулатам обязательно должен был родиться красный Бетховен. Просто обязан — красного Бетховена было совершенно необходимо предъявить миру, как доказательство выше перечисленного. Как только идея посетила вождя (а также потом будут отбирать кандидата на роль гениального писателя, гениального ученого итд. Кстати, роль красного Наполеона какое-то время исполнял Тухачевский, газеты так и величали: легендарный военный теоретик, наш красный Наполеон), поиском занялись принципиально. А поди, не найди, объясни потом отсутствие таланта на советской земле, тебе же и ответят: «Не нашел? Ты — враг, вредитель и саботажник, принявший участие в заговоре музыкальных критиков!»

При отборе было необходимо следовать анкетным данным: Бетховен должен был быть русским, иметь рабоче-крестьянское происхождение и партбилет в кармане. Кандидатура Давиденко безупречно подходила по всем пунктам. Про его бурную деятельность в музыкальных кружках я уже рассказывала. А еще он сочинил истинно пролетарскую оперу, посвященную революции 1905 года. Был редактором журнала «За пролетарскую музыку». «Побить хотели» в переложении для солистов и сводного хора, для фортепиано, для скрипки, для струнного квартета дённо и нощно терзала слух из всех радиоточек. И самое главное, музыке товарища Давиденко абсолютно не был свойственен формализм — страшный грех и приговор в карьере любого деятеля искусств в 30-е. И автор цикла «Подъем вагона», хоровой сюиты «Рабочий май» в этом плане был абсолютно безупречен. Корона начала плавное скольжение вверх, критики вовсю пели дифирамбы и начали подтравливать конкурентов.

Вообще, вся эта история по своей фарсовости неплохо соотносится с отрывком «Коронация начинается» https://www.youtube.com/watch?v=kODmI03q56U

И всё это было бы смешно, когда бы не было всё так трагично.

Александр Давиденко внезапно скончался. Вернулся домой после первомайской демонстрации и умер. Ему было 35.

Искать подходящую кандидатуру не перестали. Ею стал Иван Дзержинский. «Сам"-во-всём-дока похвалил его оперу «Тихий Дон», которую в Малом оперном поставил друг Шостаковича С. А.Самосуд. Собственно, Шостакович и привёл И. Дзержинского в театр и посоветовал дирижеру эту постановку. После просмотра премьеры воплощение Бога на земле вызвало Дзержинского в ложу и сказало пару положительных слов о его музыке. Дабы будущий красный Бетховен понимал ответственность, указало и на некоторые недостатки, порекомендовало продолжать «учиться». Описание сцены и беседы немедленно было опубликовано чуть ли не во всех советских газетах. Короне снова скомандовали «Вира!».

Как бы то ни было, Сталин не слишком полагался на отечественную музыкальную критику, которая от бесконечных окриков «К ноге!», но более «Фас!», вряд ли вообще уже что-либо соображала. Он порой посматривал на Запад. Ведь именно там должны были признать и прокричать «Bravo! red Beethoven!». А на этом мерзком Западе в советские бетховены уже давно определили этого гнусного формалиста Шостаковича. Но Дзержинский, увы, там вообще не котировался.

Работы Шостаковича — оперы «Нос» и «Катерина Измайлова» («Леди Макбет»), балет «Золотой век» в 1936 году подверглись уничтожающей критике в статье «Сумбур вместо музыки» в газете «Правда».

Слишком много было непонятного, слишком раздражала самоуверенность и яркие эксперименты молодого композитора, его фактурные соединения, парадоксальное использование инструментальных регистров, диковинные сочетания инструментов с голосом, изобретенные автором, да и кроме обычных инструментов симфонического оркестра в партитурах присутствовали балалайка, саксофон и гитара! Он легко играл с конструктивизмом Стравинского, соединял его с джазовыми мелодиями, с музыкальным футуризмом, всё звучало остро, создавая парадоксальную новую атмосферу. Конечно, это не было радикализмом Александра Мосолова, это было просто очень талантливо, оригинально и необычно. Эта музыка была далека от песни о встречном, которой, как известно, товарищ Жданов будил свою жену, наигрывая по утрам на рояле. Такую музыку не мог насвистывать сталевар, возвращаясь с работы, и напевать такие мелодии, стоя у станка и за кульманом, тоже было невозможно. Право художника на творчество не обсуждалось.

На самом деле, то роковое исполнение премьерой не было."Леди Макбет» уже два года повсюду находила восторженный прием — США (и как радостно, в каком патриотическом ключе та же «Правда» описывала триумф в Метрополитен два года до), Швеция, Италия, Аргентина итд.

К событию. Да, правительственная ложа была расположена с правой стороны оркестровой ямы, т. е. вблизи от медных духовых и ударных. К тому же дабы избежать возможного покушения из оркестровой ямы (а вдруг первый скрипач в вождя смычок метнет подобно настоящему индейцу), она была бронирована стальным листом, сталь усиливала звуковую волну, и когда ударные или медь играли fortissimo, Жданов и Микоян вздрагивали и со смехом оборачивались к Сталину. Да, любовная сцена постановщиком была решена грубо, неделикатно — в зале послышался хохот. Да, зная о присутствии «самого» все музыканты нервничали, и, будто сговорившись, медные духовые заиграли громче, чем это было предусмотрено разметке Шостаковича… тогда многое совпало…

С этого рокового момента было запрещено исполнять написанные им ранее произведения. Шостакович был вынужден отменить исполнение Четвертой симфонии. Те музыковеды, что хвалили оперу, решительно покаялись в своих заблуждениях, у них прям пелена с глаз упала, так им товарищ Сталин на всё открыл глаза и прочистил уши, а слушатели, неизвестно как получившие адрес, в письмах советовали отрубить ухо, на которое медведь наступил, желательно с головой вместе. Власть его разгромила, растоптала, унизила…

Через несколько недель пришла повестка явиться на Литейный 4. Шостакович заготовил речь, но оказалось, что следователя Закревского интересует не формализм в музыке, а Тухачевский, вернее, обсуждал ли он с композитором свой план убийства Сталина. И если раньше существовала какая-то надежда, то с этого момента стало ясно, что это конец. Незадолго до этого Тухачевский написал Сталину письмо с просьбой не преследовать композитора, да он и раньше «Леди Макбет» называл лучшим и первым произведением советской классики. По случаю ли выходного (была суббота) или ещё по какой причине Закревский отпустил Шостаковича, дав ему на размышления двое суток. В понедельник Шостакович, он не сомневался, шёл на встречу со смертью…

Но даже смерти порой не безразлично… Судьба его в который раз спасла. За эти два дня Закревского самого успели посадить. Мучитель оказался в тюрьме и был расстрелян в неделю следствия. Революция опять закусила своим дитя.

Через три недели после допроса Шостакович узнал, что маршала расстреляли. Вместе с другими военными, проходившими по делу, был расстрелян и Николай Жиляев, их общий друг, выдающийся музыковед. Тогда то и начались бдения Шостаковича на площадке, мучительные ожидания ареста…

Он ждал, а власть молчала, сжимая хватку. Многие друзья и родственники были арестованы, другие его обходили, как чумного. Но и тут не без исключений. Его отношения с Прокофьевым были очень сложными, но в эти дни позиция Сергея Сергеевича была безупречной, он публично заявил: «У нас иногда называют формализмом то, чего не понимают с первого прослушивания».

В конце 36-го Отто Клемперер навестил Шостаковича. Он был восхищён его Четвертой, просил передать ему право зарубежной премьеры, рассказывал, об успехе, с каким объездил всю Америку с балетными сюитами и Фортепианным концертом Шостаковича. Власть затаилась…

А Шостакович во время опалы писал свою непостижимую, грандиозную, великолепную Пятую…

Да, Шостакович упростил свой музыкальный язык (струнный квартет и квинтет 36 года). Но его Пятая симфония полна потрясающей трагедийной силы, это просто весь спектр человеческих переживаний от боли и страданий до радости и восхищения жизнью, это невероятный нерв… ей вообще почти и нет аналогов в музыке.

Поскольку власть молчала, ни в чём покамест более Шостаковича не обвиняла, то собрание легкомысленных ленинградских композиторов постановило: Пятую послушать, оценить, после этого принимать решение, годится ли она для публичного исполнения. Прослушивание состоялось: Шостакович с Никитой Богословским исполнили симфонию в четыре руки в помещении Союза композиторов. Даже в фортепианном варианте сочинение вызвало бурю эмоций и восхищения. Симфонию рекомендовали. Назначили премьеру, дирижировать Пятой доверили молодому, не слишком известному дирижеру… Евгению Мравинскому!)). Я думаю, он прекрасно понимал, что на карту поставлена не судьба симфонии, а судьба и жизнь самого автора.

Премьера состоялась в Большом зале Ленинградской филармонии. Успех был грандиозным.

Один очень старенький филолог сказал музыковеду Гликману, что лишь раз слышал такие аплодисменты — когда Чайковский дирижировал своей Шестой симфонией…

…люди остаются людьми, это, наверное, самое главное в жизни…

Триумф Пятой был международным. В сезоне 1937−1938 года ее услышали жители Парижа, в газетах ее назвали одним «из лучших произведений современной музыки». У нас её назвали «деловым творческим ответом советского художника на справедливую критику». Хоть так.

Успех был столь безоговорочным, что вопрос о короне уже отпал сам собой. Власть клацнула зубами и на время ослабила хватку. Она оценила мажорное фортиссимо финала симфонии как верноподданническое приятие советской музыки, соглашение с позицией советского музыковедения: советский человек — счастливый человек. Шостаковича оставили в покое.

Напоследок. Я приношу свои извинения за величину поста, всю суть которого можно было бы свести к следующим строкам. В одно время не в самой свободной стране жили два композитора. Примерно в одно и то же время они написали по песне, и каждая стала шлягером, супер мега-хитом. Один — то ли про девушку, то ли про заводской план, второй — про битву за КВЖД. Оба экспериментировали с музыкой, но один талантливо, а другой не очень. На обеих положила свой глаз власть. Каждого из них она хотела приблизить и воспитать по своему вкусу. И ранняя смерть одного из них, как это ни чудовищно звучит, скорее всего спасла жизнь второму. Но так не интересно. История и жизнь — огромное мозаичное полотно. Из самых разных кусочков собирается время, эпоха. Тот, кто что-то рассказывает, волен по своему вкусу и усмотрению подобрать эти кусочки и вплести их в орнамент повествования. Кому не нравится — вольному воля, я никого не призываю читать свои посты.