Дело фашизированного словаря

«1 марта 1935 г. нарком внутренних дел СССР Г. Г. Ягода проинформировал секретаря ЦК ВКП (б) Н. И. Ежова о контрреволюционной деятельности преподавателей и студентов немецкого отделения Московского педагогического института новых языков и работников германской группы редакции иностранных словарей издательства «Советская энциклопедия». Лингвистам ставилось в вину то, что «Большой немецкий словарь» якобы заполнялся ими «религиозно-мистическими и расистскими словами», которые легко можно было использоватьпри чтении фашистской литературы, в то же время почти отсутствовала «марксистская терминология». Главой «вскрытой» группы чекисты сделали профессора Елизавету Александровну Мейер, редактора словаря. В действительности криминал состоял в родственных связях — Е. А. Мейер была дочерью главы Немецкой евангелической лютеранской церкви СССР, епископа Т. Мейера, умершего в 1934 г. Ее брат, Т. Мейер, в 1934 г. был расстрелян по обвинению в шпионаже. Вторым лицом в «организации» стал П. А. Альтгаузен, автор-редактор Большого немецко-русского словаря, бывший юрисконсульт Высшего лютеранского церковного совета, который в 1924 г. арестовывался ОГПУ по подозрениюв шпионаже.

По версии чекистов, Е. А. Мейер была еще в 1920-е годы завербована М. Фасмером, директором Института славяноведения (Берлин). Члены группы якобы собирали и пересылали в Германию сведения о немцах, проживающих на территории СССР, крайне необходимые для Германии в случае войны с СССР».

А. И. Савин «Этноконфессия в советском государстве».

Увы, это не анекдот. Составителей словаря обвиняли в том, что: «Большой немецко-русский словарь засорен религиозно-мистическими словами, разными архаизмами, словами старой немецкой культуры». В ходе допросов от Елизаветы Мейер получили признание в том, что она «пропагандировала идеи германского национализма и фашизма, использовав в этих целях свою лингвистическую, научную и педагогическую деятельность, вредительски выпустила Большой немецко-русский словарь, при редактировании его ориентировалась исключительно на фашистскую Германию, а не на СССР».

Подробнее о следствии рассказывает следующий материал:

«В начале 1930-х годов Г. Г. Шпет, А. Г. Габричевский, Б. И. Ярхо, М. А. Петровский. Д. С. Усов, А. Г. Челпанов и ряд других бывших сотрудников ГАХН [Государственной Академии Художественных наук] работали над составлением немецко-русского словаря, вышедшего в издательстве «Советская энциклопедия». Редактором словаря была Е. Мейер.

Тем временем в стране начинается планомерное уничтожение интеллигенции и культуры. В 1932—1934 годах прокатилась волна арестов по «делу Академии наук». Не успели затихнуть слухи об арестах, как НКВД в связи с политическими событиями в Германии сфабриковало «Дело по обвинению немецко-фашистской контр-революционной организации на территории СССР», (Н 9276). В конце 1934 года начались аресты людей с немецкими фамилиями и тех, кто по роду занятий был связан с немецким языком. Хочу привести выписку из 29-томного дела Н 9276:

«Секретно-политическим отделом ГУГБ вскрыта и ликвидирована немецкая фашистская организация, созданная сотрудниками германских миссий в СССР. Ячейки организации выявлены в Москве, Ленинграде, Саратове, Ярославле и Крыму.

Организация в основном объединяла контр-революционные группы немцев (граждан СССР) — преподавателей высших и средних учебных заведений, учащихся вузов и техникумов, литературных работников, редакций иностранных словарей и издательств.

В состав организации входила также группа фашистов (из русских) — литературоведов и искусствоведов, связанная с закордонным центром русской фашистской партии с б. князем Трубецким».

Всего по делу проходило 140 человек. Списки жертв составлялись, по всей видимости, по «личным делам», хранившимся в отделах кадров учреждений.

Среди арестованных были преподаватели кафедр немецкого языка МГУ и Института новых языков, группа немецкого словаря издательства «Советская энциклопедия», сотрудники Библиотеки иностранной литературы, издательства «Academia» и многие другие. Во главе организации поставили Елизавету Мейер, которая идеально подходила для этой роли. Немка по происхождению, дочь пастора, Мейер окончила Лейпцигский университет, преподавала в Институте новых языков, возглавляла группу составителей немецкого словаря в издательстве «Советская энциклопедия». Практически все составители «фашизированного», как он называется в следственных делах, словаря были арестованы. Мейер поддерживала отношения с известным славистом Максом Фасмером, на основании чего её обвинили также в шпионской деятельности.

Участие в составлении словаря было вменено в вину Шпету, Габричевскому, Петровскому, Ярхо, Челпанову-младшему. В стенограмме допроса Челпанова от 27 апреля 1935 года приведены такие слова Габричевского:

«Изданный под руководством Мейер Большой немецко-русский словарь (в издании которого принимали участие и мы) является контрреволюционно-фашистским. В нём выброшена марксистская терминология, отражающая борьбу и быт пролетариата, стёрто всякое понятие о классах и классовой борьбе»

Шпета, Петровского и Ярхо забрали в ночь с 14 на 15 марта 1935 года. На первом же допросе все трое сразу назвали имя Габричевского, который не вошел в список арестованных по делу о немецко-фашистской контрреволюционной организации, поскольку, в отличие от них, он не был в то время сотрудником издательства «Советская энциклопедия» и каких-либо учебных заведений, а работал сотрудником Академии архитектуры. В этом нет ничего удивительного и предосудительного, поскольку следователи первым делом устанавливали круг общения и социальные связи арестованных. Руководителем сформированной ячейки, куда поначалу был включен также Дмитрий Усов, определили Петровского, у которого при обыске была обнаружена книга евразийца Николая Трубецкого «К проблеме русского самопознания». Сначала он отрицал все обвинения, но на одном из допросов был вынужден признать свою причастность к фашистской организации.

Из протокола допроса М. А. Петровского от 29 марта 1935 года:

«Впервые я познакомился с кн. С. Трубецким ныне белоэмигрантом будучи гимназистом. Мы вместе брали уроки живописи у художника Поленова в 1905—1906 гг. Затем мы стали друзьями с момента учебы в университете МГУ на историко-филологическом ф-те. Эта дружба провождаемая личными связями продолжалась почти до эмиграции его приблизительно в 1917 г.

Вопрос.

Уточните Ваш ответ к чему сводились политические взгляды участников Вашей к. р. группы?

Ответ.

Участники к. р. группы считали, что Советская власть неустойчива, что население СССР, в том числе и интеллигенция, в большинстве своём настроена в отношении Советской власти враждебно, что Советская власть держится только благодаря введенному ею беспримерному в истории жесточайшему террору, что метод террора власть направила в первую очередь против интеллигенции».

Показания Петровского. Ярхо и Шпета дали следственным органам возможность обвинить их также в создании фашистской организации в ГАХН (тогда как Академия прекратила своё существование ещё в 1930 году). После этого Усова перевели в другую ячейку данного большого дела, а его место занял сотрудничавший в Академии Габричевский. Во главе этой группы научных работников следователи поставили Шпета, поскольку он занимал в ГАХН пост вице-президента.

Из допросов Габричевского становится понятно, в чём состояла «антисоветская деятельность» группы. Из протокола допроса от 27 апреля 1935 года:

«Встречаясь на квартирах у меня, Петровского и Ярхо, мы вели беседы на политические темы, в которых обсуждались в контрреволюционном духе мероприятия советской власти, дискредитировалось советское строительство. В этих беседах также высказывались националистические взгляды. В частности Петровский, стоящий на позициях русского национализма, ставил вопрос о том, что на русской интеллигенции лежит задача отстоять русскую самобытную культуру от «варварского» разрушения её большевизмом. Этот вопрос особенно остро дебатировался в период слома и сноса Сухаревской башни, Китайгородской стены и других исторических памятников».

Шпет держался на допросах не так, как его «подельники». Если в показаниях остальных членов «группы научных работников» чувствуются растерянность, обречённость, то Шпет явно собран и всеми силами противится обвинениям. Он с самого начала выбрал оборонительную тактику и придерживался её на протяжении всего следствия. В протоколе допроса от 17 марта 1935 года читаем:

«Признаю, что я как бывший вице-президент ликвидированной ГАХН не обнаруживал с достаточной ясностью своей политической физиономии и давал повод Петровскому и др. лицам, исходившим из неправильного представления о моей философской позиции рассматривать меня как враждебно относящегося к советской власти, как контреволюционно настроенного человека и группироваться вокруг меня в расчёте на то, что я могу возглавить и руководить их враждебной Советской власти деятельностью».

И далее:

«Я на допросе 9 мая с. г. заявил, что не могу опровергать показаний Петровского и Габричевского. Заявляю это и сейчас, так как Петровский и Габричевский имеют основания считать меня своим руководителем. Я заявлял следствию также и о том, что давал повод участникам к. р. группы считать меня своим руководителем. Показания Петровского и Габричевского убеждают меня в том, что они считали меня своим руководителем, но я себя руководителем к. р. группы не осознавал».

Механика следствия и способ составления текстов показаний становятся понятны из письма в КГБ П. Д. Барановского, который был арестован по делу славистов в 1934 году:

«На следующем этапе допросов характеристике общения и критических высказываний в беседах с товарищами по работе было дано Альтманом (следователем. — О. С.) такое истолкование, что, с точки зрения советской политики сегодняшнего дня, эти единые мысли группы специалистов, объединенной одинаковыми идеями, и есть та самая политическая группировка, уловлением которой занимаются органы НКВД. Иное понимание этого есть только следствие политической незрелости. …В доказательство неопровержимости такого построения приводились, между прочим, такие аргументы, что для члена к. р. организации совсем нет никакой необходимости быть где-то зарегистрированным, знать её конкретное оформление, её задачи, руководство, состав членов и т. п. Достаточно иметь только близость, сочувствие или понимание родственных идей и интересов, хотя бы только в области своей специальности, на базе которых может вырасти и протест политический. Поэтому в задачи НКВД входит разыскивать, предупреждать в самом зарождении и уничтожать подобные группировки…

Используя такое ненормальное психическое состояние, Альтман немедленно предложил переписать или перевести написанное мною, как он трактовал, с обывательской формы на форму политического языка под его диктовку. Об этом страшно вспоминать. Во всем этом уже нельзя искать даже следов здравого смысла, это было только последствие длительной многомесячной моральной пытки, искусного обмана в состоянии вымученного безумия».

1 июля 1935 года следствие по делу было завершено:

«Военная коллегия Верховного суда Союза ССР приговорила Мейер Елизавету Александровну, Челпанова Александра Георгиевича, Дик Абрама Петровича к расстрелу с конфискацией лично принадлежащего им имущества».

В те годы было ещё принято извещать родных о приведении в исполнение высшей меры наказания, а не сообщать о «10 годах без права переписки». Л. Г. Челпанов был расстрелян 5 декабря 1935 года. На семейном совете было решено ничего не говорить отцу, Георгию Ивановичу, который скончался в начале следующего года, так и не узнав о гибели сына.

Большинство других осуждённых получили сроки от трех до пяти лет и были отправлены в лагеря. Многие были сосланы, причем НКВД проследил за тем, чтобы осужденные были распределены по разным лагерям и местам ссылки. Ярхо был приговорен к трем годам ИТЛ, но благодаря хлопотам его брата Григория, сумевшего достать медицинские справки о состоянии здоровья Бориса Исааковича (при содействии известного врача В. Д. Шервинского), лагерь заменили трехлетней ссылкой в Омск. После отбытия срока он два года прожил в Александрове, а затем с большим трудом устроился преподавать в Курский педагогический институт. Когда началась война, органы приказали Ярхо эвакуироваться вместе с институтом в г. Сарапул. Из письма родственникам от 16 марта 1942 года:

«…Зачем нам Самарканд? Зачем нам библиотеки? Разве нам ещё надо учиться? Я вот — один из образованнейших людей в Союзе, а ничего, кроме горя, от этого не вижу… Вчера я справил седьмую годовщину своих скитаний. Пора отдохнуть на земле или в могиле…»

Из письма от 28 марта 1942 года:

«…В жалком теле — жалкая душа… О чём мне, в самом деле, еще осталось мечтать после крушения всей жизни, после неудачи во всех начинаниях, после разрушения физического организма? Только немножко покоя! Немного тепла физического и морального. Вот зачем я обращаюсь к вам, дорогие мои… Пожалейте меня, как я вас жалею. — Боря».

3 мая 1942 года Б. И. Ярхо умер от туберкулеза.

М. А. Петровский был сослан в Томск на пять лет. В 1937 году его вновь арестовали и через несколько дней расстреляли.

Г. Г. Шпет был сослан в Енисейск, но родным удалось выхлопотать его перевод в университетский город Томск, где он встретился с Петровским. В 1937 году он был вторично арестован и, как стало известно впоследствии, расстрелян 16 ноября 1937 года. И Шпет, и Петровский стали жертвой усердия начальника местного НКВД, впоследствии также расстрелянного за превышение власти.

Наиболее благополучно сложилась судьба у А. Г. Габричевского, что впоследствии некоторые вменяли ему в вину. По приговору он был на три года лишён права жить в режимных городах и сослан в Каширу. Мягкость приговора объясняется хлопотами академиков архитектуры Щусева, Веснина и Жолтовского, которые тогда имели определенный вес в верхах. Во время войны его опять арестовали и сослали в город Каменск-Уральский. В конце 1940-х годов он был вынужден в очередной раз прекратить работу в связи с кампанией против космополитизма. Габричевский умер в Коктебеле в 1968 г.

Советская власть не только уничтожила науку и физически истребила интеллигенцию. НКВД удалось разрушить дружеские отношения и доверие между людьми. После допросов и навязанных им компрометирующих показаний бывшие друзья и коллеги старались избегать друг друга, винили во всем себя и других. Сейчас это кажется странным, но тогда мало кто из репрессированных понимал, что все они, независимо от того, чьи имена назвали во время допросов, были обречены, что любое их слово НКВД использовал в своих целях».

О. С. Северцева «Комментарии к материалам следственных дел сотрудников ГАХН».

Это не рассказ о «проклятом прошлом».

Дело «Нового величия» показывает, что прошлое не прошло.

Мы до сих пор живём в разлагающемся трупе Советского Союза.