С. БУНТМАН: Добрый вечер! Сегодня мы, извините, чуть-чуть позже начали — тут просто пришлось нам бегать вокруг Zoom’а с наганами и кричать: именем революции включиться! Ну включился! Да, оказался политически сознательным, вот. Рады видеть Алексея Кузнецова.
А. КУЗНЕЦОВ: Добрый вечер!
С. БУНТМАН: Вот, и — и снова приступить к рассмотрению всевозможных процессов. Многовато у нас казнокрадов с вами, Алексей Валерьевич-то! И расхитителей.
А. КУЗНЕЦОВ: Вы знаете, Сергей Александрович, я, честно говоря, тоже вот колебался, сомневался, думал — предлагать ли дело Юханцева, прекрасно понимал, что придут сердитые зрители, скажут: мы сюда пришли за английскими убийствами, а вы, значит, ерундой какой-то, ни одного трупа, и так далее.
С. БУНТМАН: Ну да.
А. КУЗНЕЦОВ: Но дело это настолько потрясающее, настолько потрясающее, что я подумал, что мы с вами точно получим удовольствие от того, что его рассмотрим, а как сказано в фильме «Мимино» — если мне будет приятно, я тебя так довезу. И вот я надеюсь, что это сработает и в нашем сегодняшнем — сегодняшнем случае.
С. БУНТМАН: Ну вот! Хорошо. Всё интересно, всё интересно, пишут, всё в порядке, всё в порядке.
А. КУЗНЕЦОВ: Спасибо тем, кто нас поддерживает — это, так сказать, очень, очень приятно каждый раз. Примерно в те времена, к которым относится дело, то есть в конце семидесятых годов 19-го века Антон Павлович Чехов в рассказе «Единственное средство» пишет: «Было время, когда кассиры грабили и наше Общество. Страшно вспомнить! Они не обкрадывали, а буквально вылизывали нашу бедную кассу. Нутро нашей кассы было обито зелёным бархатом — и бархат украли. А один так увлёкся, что вместе с деньгами утащил и замок и крышку. За последние пять лет у нас перебывало девять кассиров, и все девять шлют нам теперь в большие праздники из Красноярска свои визитные карточки. Все девять!» Помимо совпадения времени отсылка к Красноярску тоже достаточно красноречива, потому что главный герой сегодняшней передачи, Константин Юханцев, окажется в конце концов именно в Красноярске, и я думаю, что Чехов намекает именно на это невероятно громкое в своё время дело.
Я встретил также свидетельство современного литературоведа, что якобы драматург Островский вставил намёк на это дело в первое действие пьесы «Бесприданница». Если помните, в самом начале, во втором явлении, два купца — Кнуров и Вожеватов — обсуждают Ларису Огудалову, её, так сказать, достоинства, обсуждают её бесприданность и её попытки выйти замуж, и упоминается два неудачных жениха: один был старичок с подагрой, а второй был кассир, который тратил на неё невероятные деньги, но полиция пришла за ним прямо, собственно говоря, то ли в дом, так сказать — по-моему, в доме Огудаловых его и арестовали. Или во время помолвки, что-то в этом роде — у Рязанова в «Жестоком романсе» этот момент, по-моему, даже был показан: арест этого самого кассира. Если это так — это возможно, но это означает, что Островский вот эту вот красочку добавил уже в последний буквально момент, потому что дело Юханцева грохнуло, когда он уже заканчивал работу над пьесой: он долго над ней работал, четыре года, но, в принципе, до премьеры оставалось ещё достаточно времени, и вполне он мог… Суда ещё не было, но газетные сообщения уже были — вполне он мог вот тоже из этого дела эту штуку взять. Почему это… На самом деле кассиров-растратчиков в то время было уже вполне достаточно. Почему именно дело Юханцева привлекло такое огромное внимание? Он невероятно крал.
С. БУНТМАН: А в каком смысле?
А. КУЗНЕЦОВ: Причём невероятно по двум, так сказать, измерителям. Во-первых. Во-первых, по масштабам — сейчас чуть позже о масштабах поговорим, и вы таки удивитесь, а во-вторых, по лёгкости и наглости: он вообще не предпринимал почти никаких усилий к тому, чтобы его не поймали. Ну, то есть — те, которые он предпринимал, иначе как минимальными назвать нельзя. При этом на протяжении шесть лет — шести лет он запускал руку в карман уважаемого кредитного учреждения и, в общем, ни в чём себе, как мы увидим, не отказывал. Что мы о нём знаем? Константин Николаевич Юханцев, в период описываемых событий ему между сорока и пятьюдесятью. Он представитель хорошего, старинного, но небогатого дворянского рода: среди Юханцевых и военные были, и чиновники были, и даже действительный тайный советник какой-то затесался, но в принципе они небогаты. И вот когда он стал уже взрослым молодым человеком, родители — видимо, используя свои связи — устроили его ни много ни мало в старейший полк российской гвардии: в Преображенский. Он стал там прапорщиком, но, видимо, расходы, которые семья вынуждена была нести по содержанию молодого гвардейского офицера, оказались совершенно непомерными — и он практически сразу, прослужив, по-моему, не больше года, он вынужден был уйти в отставку. Но уйдя в отставку, он пристроился — тоже, видимо, благодаря семейным связям — на очень хорошее место. Он устроился в министерство финансов, и угадайте, в какое именно ведомство министерства финансов, где, так сказать, гуще всего масло на хлеб намазано?
С. БУНТМАН: Военное?
А. КУЗНЕЦОВ: Конечно же, это акцизные!
С. БУНТМАН: Акцизы!
А. КУЗНЕЦОВ: Это акцизные! Всё, что связано — конечно, оборот водки, оборот табака и ещё ряд очень чувствительных товаров. И получил он назначение ни много ни мало в Киевскую губернию, где просто ну раздолье вот акцизному чиновнику, потому что спиртозаводов там до чёрта, все крупные помещики производят спирт, все помещики средней руки производят спирт: в общем, все, кто могут, производят спирт. Единственное его неприятное воспоминание о тех годах службы, заключалось в том, что все эти заводы в сельской местности, и вот приходилось по плохим дорогам трястись в телеге, там, и так далее, и так далее. Но зарабатывал он, видимо — и зарабатывал, и получал, а получал он, конечно, гораздо больше, чем зарабатывал — видимо, более чем достаточно. Но вот жена. Жена его, происходившая, так сказать, из петербургской фамилии, из каких-то там финансовых кругов — вот она, дескать, привыкла жить широко, роскошно, провинциальный Киев её не устраивал, поэтому пришлось вот эту вот замечательную киевскую службу бросить, переехать в Петербург. Там он устроился опять не слабо, но совсем не так денежно — чиновником особых поручений в министерство финансов. Впрочем, довольно быстро он нашёл себе отличную службу. В шестидесятые годы после реформы начинают образовываться общества взаимного кредита. Что это такое? А это знает любой человек, который состоял на работе в товарищеской кассе. Мы все сбрасываемся по десятке…
С. БУНТМАН: Касса взаимопомощи!
А. КУЗНЕЦОВ: Конечно, касса взаимопомощи! И когда кому-то срочно нужно — там, ребёнок родился, сын женится, там, так сказать, ещё чего-то — из этой кассы на время получается беспроцентный, так сказать, кредит. Но вот эти вот общества взаимного кредита, в отличие от кассы взаимопомощи — они же не ограничены способами зарабатывания денег? Поэтому, составив из взносов первоначальный капитал, они могут начать им манипулировать и зарабатывать, и если они на этом капитале зарабатывают — они выпускают облигации, на эти облигации приходят проценты, да, вот то, что называется: стричь купоны — это вот это вот замечательное совершенно занятие. В Петербургском обществе взаимного кредита — кстати, давайте, Андрей, мы покажем первую картинку, и мы увидим <помехи>.
С. БУНТМАН: Ага! Вот она.
А. КУЗНЕЦОВ: В Петербурге имеется: это Адмиралтейская набережная, проектировал этот дом не кто иной как выдающийся архитектор Николай Леонтьевич Бенуа. В этом доме, помимо общества, располагались два банка: дворянский и крестьянский, значит, банки, и вот в этом доме — Андрей, дайте, пожалуйста, вторую картинку: вы видите, какой роскошный интерьер.
Это, на минуточку, операционный зал — то есть вот сюда приходили люди, присаживались вот там на стульчик, и беседовали с представителями, значит, фронт-офиса, как сейчас в банках это называется. Если Андрей нам сейчас покажет третью картинку, то мы увидим облигацию вот этого банка — те самые облигации, с которых при — предполагалось стричь купоны. Вот сто рублей серебром вы за такую облигацию заплатили, и четыре раза в год получаете на эту облигацию некую сумму, обычно около пяти рублей. Ну то есть за двадцать лет эта облигация полностью — нет, что я говорю? За двадцать они ли? Нет, слушайте, запутался. За десять лет! Нет. За пять лет. Всё. Последний мой ответ — за пять лет.
Потому что получается 20 рублей вот этих самых процентов в год, за 5 лет вот эта вот облигация окупается. Ну что, это вложения более чем солидные и надежные. И вот соответственно это самое Общество поземельного кредита насчитывало в Петербурге около 7000 членов. В основном это были представители крупной поместной аристократии: видные чиновники, так сказать, другие уважаемые лица. Сейчас Андрей нам покажет четвертый портрет. Кстати говоря, кисти Крамского. И мы увидим Евгения Ивановича Ламанского, который был создателем и первым председателем этого общества. Незадолго до этого Евгений Иванович Ламанский, на минуточку, был управляющим Государственным банком. Это я всё к тому вам рассказываю, чтобы вы товарищи понимали, организация в высшей степени солидная. И желающих в неё вступить было гораздо больше, чем, как говориться, вакантных мест. То есть далеко не каждого, с улицы не брали. И вот Юханцев каким-то образом умудряется стать в этом почтенном заведении кассиром. То есть человеком, через которого проходят, по сути, все операции. Первое время… Да, ему положено очень хорошее жалование. Просто шикарное жалование. Он получает в год 8 000 жалования и 2 000 премиальных. То есть 10 000.
С. БУНТМАН: Мама!
А. КУЗНЕЦОВ: У нас с вами сегодня будут всё время звучать разные суммы. Поэтому я предлагаю привязаться к какому-то определённому маркеру. Я мог бы сказать, что в это время хорошая молодая перспективная извозчичья лошадь стоила около 100 рублей. Крестьянская подешевле, около 80. Хорошая дойная корова — 60 рублей. Но это нам мало что скажет. Трудно в таких мелких суммах, так сказать, считать то, что наворовал Юханцев. Я мог бы сказать, что за 20 тысяч можно было купить очень приличное именьице. Ну вот, например, через полтора десятка лет Антон Павлович Чехов купит Мелихово за 13 тысяч. Ну ещё 750 заплатит за купчую. Ну будем считать 14, да? Вот Юханцев получает 10. Но я предлагаю взять другой измеритель. Я нашел как раз середины 70-х годов, генерал-майор командир бригады в одной из западных губерний получает за год на круг всех видов довольствия: жалования, столовые, котловые, шинельные, квартирные, — вот всё что ему деньгами приходит, 5 000 рублей в год. У кассира общества поземельного кредита в два раза больше официальный белый доход. Значит он может себе позволить и хорошую квартиру, и не отказывать в куске хлеба, и в других развлечениях.
Первые несколько лет он, видимо, не воровал. Или если воровал, то очень сдержано. Как он сам будет объяснять на следствии и суде, почему он сорвался? Якобы опять же во всём опять виновата жена. Вот, дескать, она такая мотовка и расточительница, что она взяла привычку чуть ли не ежедневно объезжать все столичные модные магазины, всё на что глаз попадал, она говорила: это отправьте домой по такому-то адресу, а счёт моему мужу Юханцеву Константину Николаевичу. Якобы это его сделало должником всех мало-мальски заметных магазинеров города Петербурга. Правда на суде некоторые свидетели будут показывать, что жена его была женщина тихая, болезненная, склонная к меланхолии, и из дома вообще довольно редко выходила. Ну, чужое слово против чужого слова, пойди разберись.
В любом случае они с женой довольно быстро перестали в Петербурге состоять как бы в супружеских отношениях. Юханцев застенчиво сказал: что: ну, знаете, вот у неё женские болезни, она меня до себя не допускала, поэтому мы, как говориться, разъехались. Ну правда разъехались они в пределах одного дома. Он продолжал жить в доме вместе с ней и с её родителями. Вот он загулял. И начал гулять широко. Потом, когда в прессе начнут появляться всякие подробности, то Петербург будет буквально шокирован тем, какие будут описания того, как скромный кассир проводил свой досуг. Вот, например, Петербургская газета «Неделя» вот что писала: «Роскошнейшая обстановка, загородные пикники с цыганскими хорами и хорами музыки, кокотки и содержанки. Этого последнего товара особенно в изобилии. Тут и француженки самого свежего привоза, путевые издержки которых из Парижа с готовностью оплачиваются Юханцевым, тут и целые таборы цыганок, из которых, наконец, одна, знаменитая Ольга Шишкина водворяется в общей квартире». Я стал искать Ольгу Шишкину, и обнаружил, что в описываемый период в Петербурге из знаменитых цыганских певиц Шишкиных можно было составить отдельный цыганский ансамбль песни и пляски. При чем все они были Кати, Маши или Оли.
С. БУНТМАН: Ну да.
А. КУЗНЕЦОВ: Какая конкретно это Ольга Шишкина трудно сказать. Но вообще, у меня есть серьёзное подозрение, что это та Ольга Шишкина, которую первоначально из табора выкупил скромный помещик Афанасий Шеншин, которого мы знаем как Афанасия Фета. Был у тончайшего лирика в биографии такой поступок, да. Возможно, это она, а может и какая-то другая. В любом случае, эта Ольга Шишкина в квартире поразила тогда всё Петербургское общество, потому что это действительно было показателем какого-то невероятного совершенно шика. Рассказывали, что он поил лошадей шампанским, рассказывали, что у этих лошадей были золотые подковы. Рассказывали, что среди его собутыльников был принц Ольденбургский. Ну, помимо того, что это просто очень красиво звучит, давайте разберёмся кто это. И с удивлением выясним, что это вообще-то двоюродный племянник государя императора Александра II. Потому что бабушка вот этого принца Ольденбургского, кто бы он ни был, в любом случае знаменитая Катишь, Екатерина Павловна. Сестра Александра, и соответственно Николая I, которая первым браком была замужем за принцем Ольденбургским. Вот это её внук, один из трёх имевшихся. Я не знаю который. Похоже, что Александр Петрович. Если это Александр Петрович, это очень интересный собутыльник, потому что первую половину юханцевского кассирства он находится в должности командира лейб-гвардии Преображенского полка, а вторую половину он повышен. Командует Петровской бригадой гвардии. А Петровская бригада — это Преображенский и Семеновский полки.
Вот если у него действительно есть такой собутыльник и покровитель, кое-что становится понятным в ответе на вопрос, каким образом ему так долго удавалось вести такой вот раскованный образ жизни. Нельзя сказать, чтобы общество было абсолютно как бы безразлично к такого рода кутежам. Назначались ревизии. Но ревизии как правило заканчивались тем, что члены правления, — а надо сказать, что средний возраст членов правления улетал за 70 лет, — всё это были заслуженные генералы, по-моему, с опытом участия в наполеоновских войнах… Так вот, члены правления быстро уставали, и когда выяснялось, что количество пакетов, запечатанных сургучной печатью в хранилище с облигациями, соответствует тому, которое должно быть, они говорили: ну и слава богу, давайте, так сказать, переходим к следующей стадии — выпить и закусить. А с пакетами очень просто: Юханцев в какой-то момент неожиданно для себя открыл, что его личная печать для запечатывания сургуча, что она практически не отличается от печати Правления — там только с лупой можно разобрать специально, так сказать, тренированному человеку. И он начал просто ломать сургуч, доставать бумаги, запечатывать и класть на место. И запоминал это место. Когда приходила ревизия, он начинал брать и передавать пакеты из другого места. Ревизия быстро уставала и всё сходило с рук.
Но самое главное, что, хотя это общество и было создано вроде как для взаимного кредитования, очень быстро оно превратилось для Правления в [пропал звук]…, … волновало, кроме того, чтобы четыре раза в год в кассе были деньги на получение вот этих самых дивидендов, процентов, да, по купонам. А это Юханцев тоже, он за этим следил. К моменту, когда подходили выплаты, он крал из Общества очередную сумму денег, на время клал в кассу — все оставались довольны. А где он крал? Ну вот например, он шёл к управляющему и говорил: знаете, мне надо в Государственный банк отнести… мы должны Госбанку такие-то средства. Тот не глядя подмахивал чек, Юханцев этот чек обналичивал, а в банк ничего не относил. Ну что может быть проще?
И так продолжалось шесть лет.
С. БУНТМАН: Мама родная!
А. КУЗНЕЦОВ: А здесь мы, наверное, должны сделать паузу.
С. БУНТМАН: Да. Мы сделаем паузу. Но это, конечно, фантастическая история. Ну весёлый же был человек, Алексей Валерьевич! Ну какой-то, вот… широкая душа, мне кажется.
А. КУЗНЕЦОВ: И вот такого человека под суд? Ну где художественный вкус? — хочется мне спросить.
С. БУНТМАН: Ну как же можно, да! Ну как же можно?
Ну ладно, давайте мы сейчас сделаем паузу на рекламу и представление книги об очень серьёзном человеке, а потом продолжим.
Реклама
А. КУЗНЕЦОВ: Как же это всё вскрылось? А вскрылось это всё так же элементарно, как происходило. Вот как происходило, так и вскрылось. Цитирую обвинительное заключение: «27 марта 1878 г. прокурор Санкт-Петербургской Судебной палаты получил жалобу от членов правления Общества взаимного поземельного кредита, в которой они заявляли, что при передаче кассы Общества от кассира Юханцева и одновременной ревизии [пропал звук]… оказался недостаток в 203 тысячи фунтов стерлингов консолидированных облигаций второго выпуска. На сделанный Юханцеву вопрос, куда они девались, он объяснил, что означенные облигации им разновременно растрачены. Того же 27 марта судебный следователь и прокурор прибыли в квартиру, занимаемую Юханцевым, причём оказалось, что она состоит из шести комнат, в одной из которых проживает коломенская мещанка Ольга Шишкина. Квартира роскошно мебелирована, в ней множества ценных вещей, бронзы, ковров, два музыкальных инструмента, большое количество серебряных вещей. В туалете Шишкиной найдено большое количества, — ну, «в туалете» — это не в нынешнем смысле этого слова, да, в будуаре — большое количество весьма ценных бриллиантовых и золотых вещей. При обыске найдено в письменном столе Юханцева кредитными билетами 16 тысяч рублей».
Я опять возвращаюсь вот к этому самому жалованью командира бригады: он в столе на карманные расходы кэшем, выражаясь современным языком, держит более чем трёхгодовое жалование высшего офицера, да?
Ну, и поскольку Юханцев, в общем, ничего особенно не отрицал, начали считать, и насчитали в конечном итоге, что ущерб, который он нанёс кражами, подлогами и прочими достаточно, так сказать, многочисленными способами за 6 лет своего активного пребывания в кассирах, составил 2,5 миллиона рублей. Два с половиной миллиона. Ещё раз: 5,5 тысяч — жалование генерал-майора, командира бригады, за год.
А дальше будет судебный процесс. В течение трёх дней в январе 1879 г. в стенах Санкт-Петербургского окружного суда будет происходить процесс Юханцева. И вот как опишет процесс один из непосредственных свидетелей атмосферу, творящуюся на входе в зал. «В числе чающих процесса дамы были в заметном большинстве. Я заметил, что дамы вообще очень любят ходить в суд и слушать процессы. Да при этом они умеют пробраться в залу заседания даже и тогда, когда все места полны, никого без билета не пускают, и наш брат никак туда не попадёт, если только не знаком с судебным приставом и не принадлежит к числу почётных посетителей. А дама на этот счёт удивительно юрка и сообразительна. Проберётся она, несмотря на давку, и пожираемая любопытством, особенно, если процесс почему-то, обещает быть пикантным и о нём толкуют в газетах, она готова сделать глазки даже городовому, так что тот плюнет и пропустит. Тронет сердце судебного пристава, пуская в ход и мольбу, и убеждение и какое-нибудь важное имя из судейского мира. На дело Юханцева впускали не по билетам, и потому многие, как говорят, забрались в суд с раннего утра». Кто же это у нас такой сексист? А это у нас Константин Михайлович Станюкович. И детство многих из нас прошло под его морские, я бы сказал, военно-морские рассказы. Где Станюкович, где море и где вот эта вот воровская история? А дело в том, что оказывается, Константин Михайлович сам в 1860-е гг. некоторое время был служащим вот этого вот Общества взаимного поземельного кредита. То есть, наверняка он был лично с Юханцевым знаком, и уж конечно прекрасно понимал обстановку, которая творилась в этом почтенном заведении.
Судить Юханцева — три стороны: защита, обвинение и суд — будут три человека, которых мы с вами прекрасно знаем, они регулярно появляются в нашей передаче. Это, можно сказать, сборная мира, ну или сборная российского пореформенного суда. Я бы сказал, что если вот писать статью, журнальную, скажем, об этом процессе — когда-нибудь я надеюсь это сделать для «Дилетанта» — то можно этот процесс назвать процессом штрафников. Причём штрафников не на скамье подсудимых, а, так сказать, на самых что ни на есть ответственных местах. Судите сами: обвинение поддерживает князь Александр Иванович Урусов, в недавнем прошлом знаменитый адвокат, но в жизни его случился такой трагический момент: он был в Женеве как раз когда из Швейцарии российские власти пытались выцарапать (и в конце концов выцарапали) знаменитого террориста Сергея Нечаева. А Урусов был одним из защитников подельников Нечаева на первом процессе, и он где-то ляпнул, что вообще и не надо было бы этим заниматься, и хорошо бы Швейцария его не выдала, и так далее. В общем, Урусова волевым решением вышвырнули из адвокатуры, отправили в ссылку в прибалтийский небольшой городок Вензен. Значит, там он скучал, болел, у него сахарный диабет открылся, всё прочее. В общем, в конечном итоге ему разрешили вернуться на государственную службу, но именно с условием: на государственную службу, в адвокатуру мы тебе не разрешаем, а в прокуратуру — пожалуйста. И Александр Иванович на несколько лет пойдёт в прокуроры и будет товарищем прокурора Санкт-Петербургского окружного суда. Кстати, товарищем прокурора будет тоже замечательным. Потом он вернётся в адвокатуру, когда, что называется, потеплеет.
Его визави — защитник Юханцева — наоборот, Владимир Иванович Жуковский… Да, Андрей, покажите нам, пожалуйста. У нас конечно же есть портреты этих замечательных людей. Вот сейчас такой первый, с такой не очень окладистой, но всё-таки заметной бородой, с добрым выражением лица — это Александр Иванович Урусов, как раз примерно так он выглядел в эти годы. А вот следующий человек, чей портрет мы видим, с усами очень запоминающимися, имел кличку (по крайней мере, Кони в своих воспоминаниях так его называет) Мефистофеля петербургской прокуратуры. Покажите нам, Андрей, пожалуйста, Мефистофеля — это Владимир Иванович Жуковский. Кстати говоря, Мефистофелем его, судя по всему, прозвали за то, что он… Ну, это Урусов, а нам нужна уже следующая картинка, там усы будут совсем…
Вот. К сожалению, она очень низкого качества, но лучше не получилось. Говорят, что в профиль Жуковский был невероятно похож на знаменитую скульптуру Антокольского «Мефистофель», вот якобы отсюда. На самом деле, в нём было много чего мефистофельского — у него было очень саркастическое чувство юмора, он был такой вообще картинный, оперный, умел голосом поиграть. Вот. Очень серьёзный юрист, который наоборот, начинал-то свою карьеру в прокуратуре и был на том месте, на котором теперь был Урусов, товарищем прокурора Петербургского окружного суда. Но когда настало дело Веры Засулич, Жуковский первым отказался её обвинять. Там будет целая череда тех, кто откажется — он был первым. И когда, значит, его спросили: «А в чём дело, Владимир Иванович?» Он прямо сказал: «Вы знаете, у меня брат политический эмигрант, в Европе живёт. Если я возьмусь за это дело, товарищи брата от него отвернутся». Не слабо, да?
А председательствует во всём этом великолепии… Ещё один портрет, Андрей, дайте пожалуйста, ещё один опальный — Анатолий Фёдорович Кони, который после дела Веры Засулич, хотя на своём месте и остался, хотя его очень просили оттуда уйти к чёртовой матери, — но прекрасно понимал, что любой его шаг рассматривается под микроскопом, и в любой момент, так сказать, был бы только повод от него, конечно же, рады будут избавиться.
Вот эти трое опальных судили Юханцева, ни в чём пока не опального и, судя по всему, довольного жизнью. На что будет напирать обвинение? Обвинение будет напирать на то, что не просто украл, а украл у чрезвычайно важного в государственном смысле учреждения, что вот эти украденные деньги — это те деньги, которые, не будь они украдены, пошли бы на важнейшее дело поземельного кредита, развития капитализма в России, что таким образом российскому государству был нанесён огромный ущерб. То есть, обвинитель князь Урусов пытался показать, что мы имеем дело не просто с кражей, не просто с подлогом, пусть и в чрезвычайно крупных масштабах, но мы имеем дело с покушением на основы государственного благополучия. Все, кому памятен фильм «Место встречи изменить нельзя», конечно, наверняка хорошо помнят беседу Владимира Высоцкого и Евгения Евстигнеева, а точнее капитана Жеглова и жулика Ручникова, когда Жеглов объясняет Ручникову как нехорошо он попал. Помните? «Чуешь, Ручечник, к чему я клоню?» «"Указ 7−8″ шьёшь, начальник» — отвечает сообразительный герой Евстигнеева, да? То есть, хищение собственности. «Так если бы ты видел, что «Указ 7−8» у тебя на лбу написан! Шубу-то вы ляпнули, номерок-то вы ляпнули у посла британского». Да? А по международным договорам в этом случае отвечать будет советское правительство, то есть государство — то есть, речь идёт о хищении соцсобственности — гораздо более тяжком преступлении, чем хищение собственности частной.
Вот эта была основная мысль князя Урусова. И тут Жуковский произнёс, может быть, одну из лучших своих по композиции, по стилю, защитительных речей. По крайней мере, я вот в нескольких местах посмотрел — везде, где пишут о Жуковском адвокате — 2 дела, 2 речи: Дело Гулак-Артёмовской и дело Юханцева называют вершиной его адвокатского красноречия. Значит, на что он напирает. Во-первых, он напирает на то, что в тех условиях, которые были созданы для хранения средств Общества взаимного поземельного кредита, не красть было невозможно. Да, конечно, это не оправдание, но это одно из объяснений почему кассир встал на такой путь: деньги буквально валялись несчитанными под ногами. Во-вторых, разбирая устав Обществе, уложение о наказаниях, Жуковский находит множество брешей, из которых следует, что в данном случае Юханцева даже кассиром нельзя считать, потому что должностная инструкция ему утверждена не была вот в уставе сказано, что кассир действует на основании должностной инструкции, а утвердить оную за 10 с лишним лет существования организации Правление не удосужилось. И таких эпизодов было достаточно много. То есть, крадёт он, говорит Жуковский, не как должностное лицо, а как лицо частное. В третьих, говорит Жуковский, вот вы, мой уважаемый процессуальный оппонент, всё время говорите о том, какое это важное для государства и для развития экономики общество, а вот посмотрите отчёты: в кризисные годы, когда, казалось бы, кредиты то должны раздаваться особенно активно, потому что в них нужда особенная, общество наоборот практически закрывает их выдачу. Потому что риски повышаются.
Ну, собственно говоря, для того, чтобы не быть голословным, я просто-напросто прочитаю отрывок из речи самого Владимира Ивановича. «До какой степени в ревизии, контроле и хранении сумм правление не нуждается, вы можете заключить из того, что Юханцев, судя по свидетельским показаниям, обвиняется как кассир, контролёр, бухгалтер, управляющий и ревизор. Как кассир, он безотчётно распоряжается кассой. Контролёр мог проверять нумерации по бумагам в кассе только тогда, когда Юханцев был настолько любезен, что разрешал их просматривать. На судебном следствии несколько раз возбуждался вопрос об инструкции. Когда я просмотрел дело, я обратился в суд с просьбой потребовать к делу инструкцию ввиду того, что Юханцев обвиняется как кассир правительственного учреждения. В день заседания появился на суде проект инструкции, ещё не утвержденный правлением. Член правления Сальков объяснил, что никакой инструкции он не видел; то же подтвердил и свидетель Пейкер, который был в течение пяти лет председателем Общества. Таким образом, оказалось, что порядка в банке никакого установлено не было». И делает вывод: «Если бы оказалось, что общественный интерес вовсе не лежит в назначении и целях Общества, то предстоит его искать в обстановке преступления и объяснить: создана она Юханцевым или существовала в силу внешних условий, от него не зависевших. Потом остаётся уже выяснить, в какой степени Юханцев проникнут низкими воровскими инстинктами и вызывает к себе презрение или участие».
И вот дальше происходит вещь, достаточно трудно объяснимая: закончились прения сторон, жюри присяжных должно отправляться в совещательную комнату, но перед этим предусмотрено резюме председателя суда: председатель инструктирует присяжных по некоторым вопросам, которые, как он считает — ну, присяжные могут не очень хорошо понимать, могут в них запутаться, и вот он разъясняет им эти вопросы. У Кони есть отдельная работа о значении председательского резюме, где он постоянно ходит вокруг одной и той же мысли: какое оно должно быть нейтральное, как взвешено должно быть каждое слово, чтобы не получилось, что председатель подталкивает жюри к какому-то определённому решению, что он сам встаёт на сторону одной из сторон, защиты или обвинения. Но дело в том — речь Кони опубликована, в том числе в его собрании сочинений — дело в том, что в этой речи Кони, конечно, подталкивает присяжных. Он, по сути, протягивает руку помощи Александру Ивановичу Урусову. Почему это произошло? Я изложу свою версию, да, не более того.
Анатолий Фёдорович Кони не раз подчёркивал, что он человек государственный. Сегодня это слово настолько дискредитировано — мы люди государевы, говорят, так сказать, чиновники, оправдывая любую мерзость, которую они совершают и на которой они попались. Кони был государственником в высшем смысле этого слова: он исходил из того, что его святая обязанность — защищать интересы государства. В безупречном смысле этого слова. Не мелкие делишки отдельных, так сказать, начальничков, да, а вот именно интересы государства. И он прямо по сути сказал в резюме: вы знаете, если вы сейчас признаете, что Юханцев ничего страшного не совершил, что это, в общем-то, незначительное преступление, а главное будет решаться в гражданском иске, да (пожалуйста, пусть с него требуют эти два с половиной миллиона, но как уголовное дело — ничего особенного. Десять месяцев тюрьмы предлагает защита, которые он и так уже отсидел в предвариловке, да? Вот засчитайте ему эти десять месяцев тюрьмы — и пусть идёт на волю разбираться уже в гражданском процессе с, значит, обворованным им Обществом взаимного кредита) — то в этом случае вы государству, так сказать, окажете очень плохую услугу, да, вы по сути оправдаете кражу государственных средств, говорит Кони. Внешне всё очень аккуратно, внешне всё очень корректно, я сейчас кусочек приведу — он действительно разъясняет присяжным, что они должны, вот, обращать внимание на какие-то вещи. Вот по поводу этой самой инструкции: был, не был, кассир, не кассир, да? «Параграф 25 устава Общества говорит, что служащие, и в том числе кассир, снабжаются подробною инструкциею. Такой инструкцией Юханцев, однако, снабжён не был. Она существовала только в проекте и имела, по словам Герстфельда, значение обычая, но обязательной силы не приобрела. Если вы найдёте, что отсутствие инструкции ставило Юханцева в неопределённые отношения частного человека к Обществу, случайно вручившему ему свои ценности, то вы отвергнете служебный характер и скажете, «не исполняя должности кассира»». Видите — всё объективно, да? Вот он эту возможность разжёвывает.
Но дальше-то он говорит: «Но если вы признаете, что отдельные недосмотры и пробелы не изменяют существа организации Общества; что Общество не могло существовать без кассира и обращаться для ведения своих <денежных> операций к частным, непричастным к [его] организации, лицам; что Юханцев был определён журнальным постановлением правления от 30 июля 1865 года на должность кассира и от него <или>, лучше сказать, за него был взят установленный залог в 5 тысяч рублей; что он сам считал себя кассиром и именовался этим званием, то вы ответите на первый вопрос утвердительно». И вот из таких вот комментариев состоит его резюме. Формально не придерёшься: он каждый раз объясняет обе возможности, фактически Кони, конечно, на присяжных не то чтобы надавил, да, но он показал им, что он сам считает правильным. Юханцева признали виновным по всем пунктам обвинения, суд определил ему лишение всех прав состояния и двадцать лет ссылки в места отдалённые, при этом не менее двенадцати в Енисейске — в городе Красноярске Енисейской губернии.
Поразительно: Юханцев не подавал кассационную жалобу, хотя я уверен, что Жуковский ему плешь проел, подавайте-подавайте, увидите, Сенат обязательно завернёт на новое рассмотрение. Но, похоже, Юханцев хотел из тюрьмы на волю, тем более что считал, что на воле он будет жить хорошо, и первое время он жил очень хорошо: до Красноярска его везли с цыганами. Цыгане прибыли с ним на пароходе в Красноярск. В Красноярске он был местной знаменитостью, он обедал у полицмейстера регулярно, он общался, там, с денежными воротилами. По этому поводу существует переписка между губернатором, который в какой-то момент взорвался — да блин, чего ссыльные-то у вас так живут хорошо, да, как будто они на курорте — и местным начальством, которое объясняло: нет, что вы — что вы, нормально живёт, обычно, ну да, иногда в местном театре сидит в креслах первого ряда, ну и что? А потом у него у бедняги деньги закончились, причём закончились сразу резко, и настолько резко, что он вынужден был устроиться в этом же Красноярске в полицейский участок письмоводителем на двадцать пять рублей в месяц. Последняя на сегодня сумма — триста рублей в год жалования: вот что получал бывший кассир Юханцев, мелкий полицейский чиновник. Ну что же? Двенадцать лет он проведёт в Красноярске, потом ему высочайше разрешено будет вернуться в европейскую часть страны, но без права проживания в столицах — на этом след его теряется.
С. БУНТМАН: Скажи мне, нет никаких изображений его?
А. КУЗНЕЦОВ: Нет.
С. БУНТМАН: Ни рисунков на суде?
А. КУЗНЕЦОВ: Есть — есть описание, есть — нет, есть только описание одного из репортёров: описан одутловатый, внешне неприятный человек, но газетёнка уж больно жёлтая, поэтому я даже не стал это описание зачитывать. У — кстати говоря, у Короленко в «Истории моего современника» описывается, как редактор газеты, где Короленко тогда работал, заказал одному американскому прощелыге роман про вот это вот всё, и этот самый, значит, американец, некто Арнольд Гиллин — ну, явно бывший подданный Российской империи — написал чудовищный роман «Около чужих миллионов», и Короленко редактору говорит: ну что же, неужели мы эту пошлятину печатать будем? А тот говорит — э, батенька! Да у меня очередь с утра разносчиков стоит, у нас тиражи в три раза выросли, да? Такая вот, печальное такое наблюдение о профессиональной этике тогдашней печати.
С. БУНТМАН: Да! Ну что ж, на этом мы завершаем, ждём следующего дела, которое у нас обязательно будет в следующий же четверг, в 18 часов на канале «Дилетант». Спасибо вам всем большое! Всего вам доброго.
А. КУЗНЕЦОВ: А я для истории, если можно, зафиксирую, что мы с вами, Сергей Александрович, провели четыреста девяносто шестое дело.
С. БУНТМАН: О, четыре — и пятьсот будет! Ура, ура. Так что всё, шумно отметим. С цыганами, там, я так думаю, да? Но в Красноярск не пойдёт, да.
А. КУЗНЕЦОВ: Обязательно! Главное — чтоб не в Красноярск, если не в Красноярске, если можно. Хотя Красноярск очаровательный город, я очень люблю там бывать.
С. БУНТМАН: Это да. Чудесный, да-да-да. Вот. Ну хорошо. Ладно! Счастливо всем, до свидания!
А. КУЗНЕЦОВ: Всего всем самого доброго!
С. БУНТМАН: До свидания!