Последние дни Горького, его размышления и предсмертная встреча со Сталиным подробно описаны мемуаристами.
«Состояние Алексея Максимовича настолько ухудшилось, что врачи предупредили нас, что близкий конец его неизбежен и дальнейшее их вмешательство бесполезно. Предложили нам войти для последнего прощания…
Алексей Максимович сидит в кресле, глаза его закрыты, голова поникла, руки беспомощно лежат на коленях.
Дыхание прерывистое, пульс неровный. Лицо, уши и пальцы рук посинели. Через некоторое время началась икота, беспокойные движения руками, которыми он точно отодвигал что-то, снимал что-то с лица.
Один за другим тихонько вышли из спальни врачи.
Около Алексея Максимовича остались только близкие: я, Надежда Алексеевна, Мария Игнатьевна Будберг (секретарь Алексея Максимовича в Сорренто), Липа (О.Д. Черткова — медсестра и друг семьи), П. П. Крючков — его секретарь, И. Н. Ракицкий — художник, ряд лет живший в семье Алексея Максимовича…
После продолжительной паузы Алексей Максимович открыл глаза.
Выражение их было отсутствующим и далёким. Точно просыпаясь, он медленно обвёл всех нас взглядом, подолгу останавливаясь на каждом из нас, и с трудом, глухо, раздельно, каким-то странно чужим голосом произнёс:
- Я был так далеко, откуда так трудно возвращаться…» (Е. П. Пешкова)
«8 июня доктора объявили, что ничего сделать больше не могут. Г[орький] умирает… В комнате собрались близкие… Г[орького] посадили в кресло. Он обнял М[арию] И[гнатьевну] и сказал:
- Я всю жизнь думал, как бы мне изукрасить этот момент. Удалось ли мне это?
- Удалось, — ответила М[ария] И[гнатьевна].
- Ну и хорошо!
Он трудно дышал, редко говорил, но глаза оставались ясные. Обвёл всех присутствующих и сказал: «Как хорошо, что только близкие (нет чужих)». Посмотрел в окно — день был серенький — и сказал М[арии] И[гнатьевне]: «А как-то скучно». Опять молчание. К. П. спросила: «Алексей, скажи, чего ты хочешь?» Молчание. Она повторила вопрос. После паузы Горький сказал: «Я уже далеко от вас и мне трудно возвращаться». Руки и уши его почернели. Умирал. И, умирая, слабо двигал рукой, как прощаются при расставании». (М. И. Будберг)
«Однажды ночью он проснулся и говорит: «А знаешь, я сейчас спорил с Господом Богом. Ух, как спорил. Хочешь расскажу?» А мне неловко было его расспрашивать… 16-го [июня] мне сказали доктора, что начался отёк лёгких. Я приложила ухо к его груди послушать — правда ли? Вдруг как он обнимет меня крепко, как здоровый, и поцеловал. Так мы с ним и простились. Больше он в сознание не приходил. Последнюю ночь была сильная гроза. У него началась агония. Собрались все близкие. Всё время давали ему кислород. За ночь дали 300 мешков с кислородом, передавали конвейером прямо с грузовика, по лестнице, в спальню. Умер в 11 часов. Умер тихо. Только задыхался. Вскрытие производили в спальне, вот на этом столе. Приглашали меня. Я не пошла. Чтобы я пошла смотреть, как его будут потрошить? Оказалось, что у него плевра приросла, как корсет. И, когда её отдирали, она ломалась, до того обызвестковалась. Недаром, когда его бывало брала за бока, он говорил: «Не тронь, мне больно!» (О.Д. Черткова)
«В это время вошёл, выходивший перед тем, П. П. Крючков и сказал: «Только что звонили по телефону — Сталин справляется, можно ли ему и Молотову к Вам приехать?». Улыбка промелькнула на лице А. М., он ответил: «Пусть едут, если ещё успеют»».
<…>
Потом вошёл А. Д. Сперанский со словами: «Ну вот, А. М., Сталин и Молотов уже выехали, а кажется, и Ворошилов с ними. Теперь уже я настаиваю на уколе камфары, так как без этого у вас не хватит сил для разговора с ними». (М. И. Будберг)
«Приехали Сталин, Молотов, Ворошилов. Когда они вошли, А. М. уже настолько пришёл в себя, что сразу же заговорил о литературе. Говорил о новой французской литературе, о литературе народностей. Начал хвалить наших женщин-писательниц, упомянул Анну Караваеву — и сколько их, сколько ещё таких у нас появится, и всех надо поддержать…
<…>
Принесли вино… Все выпили… Ворошилов поцеловал Ал. М. руку или в плечо. Ал. М. радостно улыбался, с любовью смотрел на них. Быстро ушли. Уходя, в дверях помахали ему руками. Когда они вышли, А. М. сказал: «Какие хорошие ребята! Сколько в них силы…»
<…>
«Очень хотел прочитать [новую Сталинскую] Конституцию, ему предлагали прочитать вслух, он не соглашался, хотел прочитать своими глазами. Просил положить газету с текстом Конституции под подушку, в надежде прочитать «после». Говорил — «мы вот тут занимаемся всякими пустяками (болезнью), а там, наверно, камни от радости кричат». (Е. П. Пешкова)
Орфография и пунктуация авторов сохранены.