На фронт я попал в сентябре 1942 года. Пробыв в запасном полку десять дней, я рвался на поле боя. И не только я один. После первой недели пребывания в полку многие солдаты спешили на фронт. Почему? Кормёжка там была намного лучше. Например, утром мы получали жиденькую кашу или гороховый суп, половину маленькой селёдочки и пятьсот грамм хлеба. Также нам давали щепотку сахара и щепотку табака. Я, некурящий, менял табак на сахар.
На фронте меня как окончившего спецшколу № 005 сразу же предложили аттестовать на офицера. Я спросил: «А как долго эта аттестация будет ждать меня?».
Потом возник другой вопрос: я написал, что родился в 1926 году. Меня вызвали и спрашивают:
— Что за глупость ты написал?
— Но я действительно 1926-го года рождения.
— Так он же ещё не призывной!
— Что же делать, ведь я уже попал к вам?
— Напиши тогда хоть 1925-й год!
— Зачем мне это надо?
— Как зачем? По-другому мы не можем.
— Так это…
— Пиши 1924-й или 1925-й год и сдавай документы.
Потом мне говорили: «Ну какая тебе разница? Раз уж ты сюда попал, имеет ли значение, какой у тебя будет стоять год?» Я даже согласился, но потом спросил, сколько времени нужно ждать до производства в офицеры. Мне ответили, что два месяца. Подумав, я решил, что не выдержу так долго и отказался от этого дела. Так, старшиной, как меня прописали ещё в пересыльном пункте, я пошёл в сапёрную роту.
Возвращаясь к бытовым вопросам, отмечу, что в запасном полку никакого денежного довольствия не было. Да и какие деньги там нужны? Но вот когда нас отправляли в действующую часть (я попал в гвардейскую бригаду), то всем нам выдали по новому комплекту белья, по несколько полотенец, по портянке и куску мыла. Когда мы грузились в эшелон на станции Кавказская, некоторые из солдат, имея три часа в запасе, мигом сгоняли к местному населению и выменяли весь свой скарб на сало, водку и хлеб.
На фронте ситуация изменилась: нам стали давать денежное пособие. Я как старшина первого года службы получал около 60 рублей. В 1944 году, на третий год моей службы, сумма увеличилась почти до 200 рублей. На тот момент я значился командиром противотанкового орудия. И всё же мое довольствие было значительно меньше офицерского оклада: лейтенант получал примерно 1100 — 1200 рублей. В 1944 году оклады солдат были увеличены. Я стал получать 450 рублей, будучи командиром орудия. И это была уже существенная, заметная сумма.
Понятное дело, что деньги на войне ни к чему, поэтому всё наше довольствие отчислялось на сберегательные книжки. При демобилизации я получил баснословную по тем временам сумму — 6000 рублей.
До сих пор идут споры о том, какую роль сыграл американский ленд-лиз. Скажу одно: мы, солдаты, чувствовали, что нас поддерживают извне. Для нас это имело большое значение. Приведу такие факты. Вся наша стрелковая бригада, входившая в знаменитые гвардейские корпуса, которые в начале 1942 года сражались под Москвой, прибыв на Кавказ, была одета то ли в английскую, то ли в американскую форму. Нашей не было. Какая форма?! Тогда и погоны-то были не у всех: мы ходили без всяких знаков различия.
8 августа 1943 года в лесах под Воронежем нам выдали американскую технику: «Студебеккеры», «Виллисы» и так далее. Впоследствии эти машины были изношены и угроблены в грязи Украины. Но тогда без них мы ничего не могли предпринять. Поэтому поддержка союзников ощущалась нами в полной мере, и преуменьшать её никак нельзя. Кстати, первый автомобиль, за руль которого я сел, был «Студебеккер».
Конечно, от союзников все ожидали большего. Мы не понимали, почему они так долго топтались в Италии, почему боялись высаживаться там: мы вон Днепр переплыли, а они какой-то там Ла-Манш осилить не могут.
Весной 1944 года под командованием Конева, а потом Малиновского мы вышли к границе. Первый вопрос, который возник у солдат: «А зачем нам идти дальше границы? Может стоит встать тут и держать рубеж, а с немцами пусть кто хочет, тот дальше и воюет?» Нам стали разъяснять, что победить фрицев таким образом нельзя, не нужно рассчитывать на то, что они оставят нас в покое, надо идти дальше.
Когда мы перешли границу, вступили в Румынию, то увидели, как там живут люди. В наших мозгах произошёл некий поворот. А ведь дело было в следующем. Лето 1944 года наш фронт провёл в обороне. В наступление мы перешли только в августе: завязалось сражение под Яссами. Тогда об окончании войны мы не думали, но когда перешли границу…
Так вот, сижу я в батарее, рядом отдыхают солдаты. Один спрашивает другого:
- Как ты думаешь, после войны колхозы будут?
- Не знаю, спроси у старшины. (То есть у меня).
- Так что, старшина, будут после войны колхозы?
- А почему им не быть? Это такой шаг вперёд. (Тогда я был довольно распропагандированным человеком, мальчишкой.)
Другой мой собеседник встал и говорит:
- Да что ты его спрашиваешь? Он ведь в колхозе не жил, ничего об этом не знает. И он был прав — я являлся городским жителем.
И вот тогда я понял, что среди солдат ведутся разговоры о судьбе колхозов, колхозников. Всё это их волнует и настораживает.
Проходя по Румынии, Венгрии, видя, как живёт тамошнее население, мы были поражены. В политотдел доносили: «Солдаты говорят, что у них один хозяин имеет больше, чем наш колхоз». Да и как было не удивляться: комфорт, прекрасные дома (особенно в северной части Венгрии), другой быт, совершенно другая культура. Я, например, впервые увидел в доме ванну, несмотря на то, что был горожанином. Только представьте, как смотрели на неё деревенские ребята! Они ведь только слышали, что такое бывает. В тот момент нам стало совершенно ясно: чтобы так жить, нужно иметь совершенно другую атмосферу, другую материальную обеспеченность.