С. БУНТМАН: Добрый вечер! Сегодня у нас рокировочка небольшая, потому что, как вы, наверное, видели по передаче с Калоем Ахильговым, что у себя дома, в своей библиОтеке, как говорили в «Школе злословия», сидит Алексей Валерьевич Кузнецов.
А. КУЗНЕЦОВ: Добрый вечер! То видели, то не видели, у меня безобразно работал интернет, за что я приношу свои глубочайшие извинения. Я очень надеюсь, что это не произойдёт сегодня, потому что ну такое дело, что вот обидно его, так сказать, из-за технических подробностей смазать. Есть такое издание, я им постоянно пользуюсь — «Русский уголовный оратор», «Русский судебный оратор в уголовных процессах», семь томов. Совершенно изумительный, есть репринтные переиздания, есть современное переиздание, в современной орфографии, в интернете выложено всё. И я как бы названия всех дел из этого семитомника — там их, ну, около сорока — я названия все, в общем, более или менее они на периферии моего сознания где-то крутятся. Но пока в дело не начнёшь вникать, совершенно, как правило, не понимаешь его ценности. Вот, некое дело, да, какие-то векселя, какое-то наследство, какие-то жуликоватые наследники, причём с обеих сторон, и истцы и ответчики. Ну, правда, вот случился в конце скандал, один из фигурантов дела, генерал с нерусской фамилией, взял, да и, получив обвинительный вердикт, застрелился. Ну застрелился и застрелился, военный человек, да? Так сказать, кто сказал, что лучше, если бы его, там, так сказать, где-нибудь при взятии Коканда какая-нибудь пуля нашла, да?
И тут вдруг совершенно случайно в это дело заглянув очередной раз, там, по другому поводу, я вдруг понимаю, какая за этим всем россыпь бриллиантов кроется. Дело в том, что фамилия генерала Гартунг. Был такой генерал от инфантерии, герой двенадцатого года… Господи! Да это же зять Пушкина! Это же муж старшей дочери, Марии Александровны. Вот с неё и начнём. Кость, дайте нам, пожалуйста, первую картинку, а я к этой картинке зачитаю справочку.
«Зимой 1868 года на балу в Туле у генерала Тулубьева Лев Толстой увидел гостью необычной красоты. Вот как вспоминает об этом его свояченица Татьяна Кузьминская: «Дверь передней комнаты отворилась, и вошла незнакомая дама в чёрном кружевном платье. Её лёгкая походка несла довольно полную, но прямую и изящную фигуру. Когда представили Льва Николаевича Марии Александровне, он сел за чайный стол около неё; разговора их я не знаю, но знаю, что она послужила ему типом Анны Карениной. Он сам признавал это»». Он действительно прямо называл Марию Александровну Гартунг, урождённую Пушкину, типом Анны Карениной, но не в смысле судьбы. Иногда на этом основании, там, говорят — а вот Гартунг, тот самый, который покончил с собой — а он прототип Вронского. Ничего подобного, уж ему тогда если быть прототипом, то Каренина. Он же муж, а не любовник, да? Но Каренина вот совсем не получается.
Дело в том, что и Гартунг вообще не имел никакого отношения к роману Толстого, а она имела с одной точки зрения: Льву Николаевичу показалось нужным сообщить ей — Анне, я имею в виду Анне — внешность Марии Александровны Пушкиной. Именно внешность. Вот, пожалуйста, из романа: «Анна была не в лиловом. На голове у неё, в чёрных волосах, своих без примеси» — то есть некрашеных — «была маленькая гирлянда анютиных глазок» — на портрете не анютины глазки, но гирлянда цветов есть, — «и такая же на чёрной ленте пояса между белыми кружевами. Прическа её была незаметна», — как интересно сформулировано, да? В том смысле, что она не была вычурной, не бросалась в глаза. Вот, собственно говоря, мы видим, да, такой прямой аккуратный гладкий пробор. «Заметны были только, украшая её, эти своевольные короткие колечки курчавых волос, всегда выбивавшиеся на затылке и висках. На точёной крепкой шее была нитка жемчугу». Нитка жемчугу на нашем портрете есть.
Сейчас Костя нам даст второй портрет, просто для сравнения, это тоже Мария Александровна Гартунг, точнее, ещё Пушкина, но это здесь она, вот на этом портрете, она помоложе, это она ещё до замужества. Вообще замуж она вышла поздно, в двадцать восемь лет. Но связано это было не с тем, что не было претендентов на руку, претендентов было больше чем достаточно. Но с двадцати до двадцати восьми она исполняла обязанности фрейлины её императорского величества и в этом качестве считала для себя невозможным, да? Либо семейная жизнь, либо придворные хлопоты. Поэтому вот в двадцать восемь она, так сказать, ушла с фрейлинского поста в отставку — не знаю, как это правильно называется с фрейлинами, уж во что — и после этого она вышла замуж за человека на два года себя моложе, то есть они оба были молодыми людьми. Он был однокашником по Пажескому корпусу её братьев. У Пушкина было два сына, Александр и Григорий, оба учились в Пажеском корпусе. Вот Леонид Гартунг из хорошей фамилии, отец его, как я сказал, был достаточно видным военным, соответственно, сын учился в привилегированнейшем Пажеском корпусе. После чего, после выпуска из корпуса, он начинает служить. Служит он достаточно активно, повышается в чинах, получает награды, но служит он в основном по ремонтёрскому ведомству. Вот в чём у него проявился, видимо, настоящий талант и в чём единственном он может как-то, действительно, претендовать на то, чтобы быть прототипом Вронского — он такой вот законченный лошадник. Орловские рысаки — это вот совершенно вот всё для него. И поэтому он служит ремонтёром. В 19-м веке так называется человек, который ответственен за поставку конского состава.
Он достигает в этом, надо сказать, высоких чинов, будет главным воинским начальником по одному из вот этих ремонтёрских округов. В его имении — а дело в том, что батюшка его был человеком весьма богатым, но у него было какое-то невероятное количество детей, поэтому, вот, одному из сыновей он выделил имение Федяшево. Собственно говоря, почему Лев Николаевич на балу-то в Туле и познакомился с Марией Александровной? Дело в том, что это Федяшево всего в тридцати верстах от Тулы, да? То есть они, в принципе, соседи по, значит, вот этому самому тульскому имению.
Усадьба Федяшево сейчас в плохом находится состоянии, равно как и парк, и все прилегающие. А когда-то, по описанию, была прекрасная усадьба с каскадом прудов, с регулярным садом. Кроме того, Гартунг, значит, вокруг ещё и возвёл ипподром. И на этом ипподроме даже один раз проводились какие-то международные соревнования. На это всё он тратил большие деньги. И вот эти большие деньги в конечном итоге и привели его в ту гнуснейшую совершенно историю, про которую сейчас приходится рассказывать. «Суду преданы по обвинению в похищении векселей и разных документов, оставшихся после смерти московского первой гильдии купца Василия Карловича Занфтлебена, состоящие по армейской кавалерии генерал-майор Леонид Николаевич Гартунг, полковник граф Степан Сергеевич Ланской, вдова московского первой гильдии купца Ольга Петровна Занфтлебен, коллежский советник Даниил Павлович Алфёров и крестьянин Егор Ефремович Мышаков». Вот такая вот очень странная компания, в которой генерал, полковник, какой-то коллежский советник и крестьянин, и вдова.
Василий Карлович Занфтлебен, из немцев, прожил не то чтобы очень долгую жизнь. Он начинал с самых что ни на есть низов. Он вообще, по специальности он портной. Но вот каким-то образом он из портных выбился в купцы первой гильдии. Образ достаточно несложный, другое дело, что далеко не всем на нём удавалось добиться таких впечатляющих успехов — он был ростовщиком. Он давал деньги. Значит, видимо, будучи портным… Это уже мои домыслы: никаких сведений об этом периоде его биографии я найти не смог. Но как может портной стать ростовщиком? Значит, скорее всего, он становится портным у какого-то достаточно такого, избранного круга людей. Ну, например, мастерская у него в каком-нибудь районе Петербурга недалеко от казарм какого-нибудь гвардейского полка. И у него там шьются господа офицеры.
С. БУНТМАН: В долг.
А. КУЗНЕЦОВ: В долг. И вот такие люди довольно быстро выходят на то, что они начинают ссужать там десятку, там пятьдесят, там катеньку. И если этот человек предприимчивый, сильный, наглый, так сказать, уверенный в себе, и так далее, то почему бы ему не улыбнуться удаче. Ростовщики вообще купцами не становятся. Но он то ли из числа…
С. БУНТМАН: Но он наоборот, вроде бы. Купец первой гильдии становится ростовщиком.
А. КУЗНЕЦОВ: Нет.
С. БУНТМАН: Нет? А-а!
А. КУЗНЕЦОВ: Значит, дело в том, что он сначала, конечно же, накопил себе деньжат, а затем, — я уж тоже не знаю, каким образом, — но дело в том, что купцом первой гильдии он писался благодаря тому, что у него была доля в одном из тульских самоварных заводов. Причём не каком-нибудь, а Баташёвском. Вот, я не знаю, в каких они отношениях находились, но совершенно медицинский факт: после смерти легендарного основателя вот этого богатого самоварного дела Баташёва, фактическим управляющим всеми его предприятиями стал некий Фёдор Фёдорович Занфтлебен, значит, он явно какой-то может быть двоюродный брат, может быть племянник, может быть ещё что-то нашему герою. И для того чтобы иметь, так сказать, «крышу» для своих ростовщических занятий, он пишется купцом первой гильдии — это довольно расходная статья, но зато это даёт ему очень значительные, сравнимые с дворянскими, а в коммерческих делах — значительно большие, чем дворянские, права и привилегии. И вот таким образом он этой «крышей» прикрывается. Живёт он, видимо, достаточно традиционным таким купеческим обычаем, человек он прижимистый. В материалах дела будет там показание свидетеля, что когда он передавал одной из своих клиенток 30 рублей, которые ей полагались, значит, по векселю, он обязательно рубль себе откладывал. Да, а ей — 29, а ему рубль за доставку. И это притом что он уже был купцом первой гильдии, но вот рублём он, тем не менее, не брезговал. Пять старушек — уже рубль, это правда.
Так вот, у него была большая семья: он жил, так и жил с одной, значит, своей женой по имени Аделаида, по-моему, что-то похожее, по крайней мере. Прижили они восемь детей таким образом. К моменту её смерти (а она умерла на 3 года раньше, чем он), значит, к моменту её смерти у него сын и три дочери… и две дочери, извиняюсь, уже были отделены — у них уже были свои семьи, они жили отдельно. А другие неженатые сыновья и совсем ещё молоденькая последняя дочь жили вместе с родителями. Умерла, значит, старушка — на неё было составлено завещание. За несколько лет до смерти в очередной раз он обновил завещание, по которому в случае его смерти всё его состояние переходило жене, а в случае её смерти, соответственно, наследниками становились дети в равных долях. Умирает старушка — у детей с отцом по-прежнему замечательные отношения, они у него регулярно бывают, те, которые, так сказать, уже взрослые, да — всё хорошо. И тут в его жизни появляется женщина.
История вообще странноватая. Ну, по крайней мере, если вообще ничего о нём не знать — а мы о нём как о человеке, к сожалению, очень мало знаем. Но так или иначе, вроде бы, он был благотворитель, — уж не знаю, чего он там благотворитель, если он из-за рубля готов удавиться, но вот он был благотворитель…
С. БУНТМАН: Ну, это, извините, не трата, это — вклад.
А. КУЗНЕЦОВ: Может быть, может быть, не буду спорить. Одним словом, по каким-то благотворительным делам, значит, в очередной раз он явился в некий дом, где обычно проживали всякие бедные люди, и кто-то ему сказал: а вот проживает здесь некая образованная, но бедная барышня Ольга Петровна. Он, значит, к этой Ольге Петровне пришёл, какое-то ей там выделил пособие, и, что называется, потерялся. Она молодая женщина, ей немного за 20, она закончила учительский институт, вроде бы даёт частные уроки, но некоторые свидетели потом на процессе будут высказываться в том смысле, что «знаем, знаем, какие она частные уроки давала, и вроде бы как действительно частные, но не совсем уроки, хотя с какой стороны посмотреть…». И отводили глаза наглые.
В общем, вполне возможно, что она действительно была дамой определённого поведения, потому что как-то очень резко он её берёт к себе в дом, вот просто буквально. Причём официально было как заявлено: что он её берёт в дом с проживанием и питанием, как это было принято в те времена, для того чтобы она его младшую дочь учила. То есть как гувернантка. Ну… неким наукам, она же учительский институт закончила.
Значит, чтобы она занималась с его младшей девочкой, а ему была компаньонкой, то есть по вечерам читала. Знаешь, сколько он ей жалования положил? Прокурор чуть галстук фрачный не съел, когда это всё описывал в своей речи. Значит, проживание и питание, да, и сверх этого 100 рублей в месяц. Знаешь, сколько это против рынка? Я справился: вот считалось шикарным на таких условиях, просто шикарным, домашней гувернантке платить 20. Ну, а что, харчи, да, житьё, и ещё 20 рублей — за то, что она с утра немножко девочку поучит, а вечером немножко старичку почитает. Сто. Командир батальона не всякий получал такие. В общем, всё довольно прозрачно: он её взял на содержание. Что это было, притом что я не думаю, что Муравьёв, прокурор, преувеличивает, когда описывает, как на свадьбу в церковь его вели под руки — настолько он, так сказать, был уже действительно болен. А это всё будет через год с небольшим. То есть он её берёт на содержание, а через год с небольшим происходит, так сказать, бракосочетание, на котором жениха ведут под руки, потому что самостоятельно он стоять не очень может. А через несколько месяцев он умрёт.
С. БУНТМАН: Так что ж, она его извела?
А. КУЗНЕЦОВ: Ну, про это ничего не известно. Можно только что-то домышлять, но, судя по тому, что это не только не предъявлялось в качестве обвинения, но даже не звучало намёками ни у кого — видимо, такого подозрения не было, потому что, насколько я понимаю, он у врачей давно действительно был, что называется, под присмотром. И вроде как его лечащий врач, когда они летом перебрались на дачу, где всё это и произойдёт.
Это Ростокино, да, то есть это к северу от Москвы. Необычайно модная в это время дачная местность, поскольку дорога недалеко проходит, вообще всё удобно, город недалеко… Вот там они сняли дачу, и в том числе позвала, она позвала с ними поехать и пожить это лето его лечащего врача. Он сказал: нет, голубушка, не поеду я, это бесполезно всё, а вот ежели что, вы за мной присылайте. То есть, видимо, таким образом он хотел сказать, что его присутствие сильно там не поможет. Одним словом, за эти вот, так сказать, там, год с небольшим, что она с ним прожила, естественно, он категорически рассорился со всеми своими детьми, изменил завещание. Правда, надо сказать, что завещание он изменил не радикально: он ей выделил по завещанию, уже законной супруге, 10 тысяч, а всё остальное по-прежнему в равных долях детям. То есть сказать, что, вот, дети там на него окрысились из-за того, что они в результате оставались без наследства — нет, их доли уменьшились незначительно, не настолько, чтобы с отцом ссориться. Но, видимо, сам факт такого вызывающего нарушения всех и всяческих приличий, может быть, они сочли, что это оскорбительно для памяти их матери… Ну, в общем, я могу понять, что в этой ситуации у них могли возникнуть некоторые претензии.
С. БУНТМАН: Ну как-то мне всё больше и больше нравится старик-процентщик. В смысле, у него много человеческого-то оказалось.
А. КУЗНЕЦОВ: Человеческого много, да. Нечеловеческого оказалось много вокруг него. Он был, действительно, тщеславен. И вот как раз примерно в это время, когда он знакомится с этой молодой женщиной, Ольгой Петровной, вокруг него начинает складываться вот тот совершенно несвойственный, да, ему прежде круг общения, который и окажется в деле. Появляются генерал-майоры и полковники. А поскольку мы уже дачей налюбовались, давайте посмотрим на полковника.
Вот такой вот, значит, замечательный молодой офицер в мундире повседневном вне строя — это полковник Ланской, значит, сын Сергея Степановича Ланского, который у нас в передаче звучал, но не в «Не таке», а в «Параграфе 43″. Это тот самый министр внутренних дел, который был одним из авторов крестьянской реформы, отмены крепостного права, о которой мы с Леонидом Кацвой как раз вот последние, значит, три занятия и провели, и Ланского поминали, портрет показывали. Вот это его старший сынуля — совершенно редкостный балбес, который за 15 лет до того, как попадёт под суд по этому делу, уже был признан ограниченно дееспособным. То есть его отстранили от управления своим имуществом — он не по голове, он по неспособности распоряжаться деньгами: игрок, кутила, совершенно, вот, человек, у которого деньги не держатся. Родственники подали на него в опеку — над ним была установлена опека. И вот этих двух людей: Гартунга, который у него берёт постоянно деньги, и Ланского, который у него постоянно берёт деньги, значит, наш купец делает душеприказчиками по своему завещанию. Кто такие душеприказчики? Это люди, которые после смерти должны провести все формальности, связанные с наследством. То есть, они как бы… Они, вот, как кризисные менеджеры, да, они должны обеспечить переход собственности от покойного к его наследникам, чтобы были соблюдены все формальные и неформальные, так сказать, в данном случае требования. Когда потом много будут говорить: вот, генерал Гартунг — человек чести, вот, его подставили, а он, значит, как порядочный, в этой ситуации застрелился. Я хочу сказать: он много сделал для того, чтобы его подставили. Ежели ты человек чести, как ты, генерал-майор, блин, можешь пойти душеприказчиком к ростовщику, у которого твоих векселей на 5,5 тысяч серебром? Как это согласуется с представлениями о чести?
С. БУНТМАН: Конфликт интересов.
А. КУЗНЕЦОВ: А это не то слово какой конфликт! Да! 1876 год, одиннадцатое июня, как сейчас помню. С утра дедушке совсем скверно, но безутешная уже заранее молодая ещё не вдова тем не менее уезжает в Москву, якобы за доктором. До доктора она так и не доедет, потому что метнётся сначала к своему поверенному, к Алфёрову, к тому самому, который потом будет сидеть с ней на скамье подсудимых. Ну, а потом выяснится, что она уехала, а, значит, купец первой гильдии приказал всем долго жить. И она, тут же схватив Гартунга, вернулась туда. Что они начинают делать? Они начинают лихорадочно паковать векселя, учётные книги, письма и другие документы. Потом — да, на процессе они будут говорить… Им будут говорить — как же вы это делали, это же должны делать представители власти? Ой, мы не могли найти ни одного представителя власти, мы за становым приставом посылали, а его не нашли. А кого вы посылали? Ну вот Якова посылали, кучера, он умер уже. А чего ж вы не послали к волостному, волостной-то вообще всего в одной версте, в Ростокине находится? Ой, послали, послали, а его не нашли. Вызывают волостного, он говорит — да весь день был. Я, говорит, ну точно про этот день не помню, но я вообще с утра до вечера сижу каждый день, а если я куда-то ненадолго отлучаюсь, обязательно за меня сидит мой заместитель или писарь, который знает, где меня найти, если я срочно понадоблюсь. Никого они не ждут. Они лихорадочно всё это пакуют. Совершенно случайно о смерти отца узнаёт его старший сын, и когда он приезжает, всё уже упаковано.
С. БУНТМАН: А это очень крупная часть наследства?
А. КУЗНЕЦОВ: Ну, в общем, подсчитать было сложно, потому что пропала важнейшая вещь — вексельная книга. Вот растворилась — и всё, пропала. Но по тому, что сумели подсчитать, — двести тысяч серебром. О такой сумме шла речь. Большие деньги. Дальше можно долго рассказывать. Мы запутаемся в векселях, передаточных надписях и так далее. В чём, собственно говоря, суть дела? Наследники, выступившие не только, так сказать, заявителями, но и параллельно в качестве гражданских истцов, утверждали, что их, так сказать, вторая жена их покойного отца с соучастниками, причём двое, Гартунг и вот этот самый Алфёров, поверенный, были прямыми её соучастниками, а двое, соответственно, Ланской и вот этот вот крестьянин — это старый слуга их покойного батюшки, который с ним, там, сорок с лишним…
С. БУНТМАН: А крестьянин он просто по состоянию, да? Социальному, да.
А. КУЗНЕЦОВ: Он крестьянин по состоянию, он всю жизнь был слугой. Его мальчиком к портному отдали, и вот он рос вместе с этим самым хозяином. Ну, кстати говоря, неплохо вырос, в результате снимал квартиру на Тверской и кой-какие денежки имел. Да, да, между прочим. И вот такие крестьяне тоже бывали у царя-батюшки. Одним словом, что возникла преступная группа, целью которой было похищение наследства. Там много очень всяких сложных вещей, но вот нас сегодня интересует, разумеется, в первую очередь Леонид Гартунг, он… С девушкой всё понятно. Молодая вдова, конечно, абсолютно законченный персонаж, с момента её знакомства с покойным и вплоть до скамьи подсудимых она не вызывает у меня лично ни малейших вопросов и, как мне кажется, она ни у кого особенно этих вопросов не вызывала.
Гартунг, конечно. Вот он будет постоянно путаться. Самое омерзительное ощущение не от того, что доказано, что он взял, ну строго говоря — не доказано, что он в карман к себе положил. Но он всё время путается, он меняет показания. Его спрашивают: а вы вообще зачем этим стали заниматься? Ну я же душеприказчик, я должен! Нет, вы не должны. Вы должны с момента, когда какой-то уполномоченный на это орган — например, суд в обычном случае, — откроет наследство. Вот когда оно будет открыто, а это произойдёт только через неделю с небольшим — вот с этого момента вы, собственно, полномочны распоряжаться, там, всеми документами, всем прочим. А вы их сохранили? Ну я хотел сохранить. А я не знал. А вот когда-то надо было сразу. Когда-то надо было, до 1864 года надо было, действительно, это делать душеприказчику, не дожидаясь судебного решения. Десять лет прошло, генерал-майор, вы ж не какой-нибудь там подмастерье. Ещё ладно был бы боевой генерал, так сказать, в голову ранетый и от этого остатки, значит, ума потерявший…
С. БУНТМАН: А он же, в общем-то, по коммерческой части, потому что он ремонтёр.
А. КУЗНЕЦОВ: Конечно! Такое дело, на котором погореть вообще, так сказать, ничего не стоит, да? Там наличные суммы, там то-сё, там оценка качества лошади. Уж он-то в этой бухгалтерии, в том, что должен делать ответственный человек, должен был разбираться. По крайней мере он должен был спросить, понимая, что такие вещи… Ничего! Не была составлена опись документов, когда на следующий день сын старший, Николай, к ним буквально вломился — к нему — он вместе вот с этим Алфёровым, они, там, документы разбирали, то есть полное ощущение, что хотели что-то скрыть. Векселя, которые были у покойного купца гартунговские, оказались переписаны на вдову. А как это? То есть он теперь ей должен. А как это получилось, спросили сначала следователи, а потом судьи. А вы знаете, я вот приехал старику вернуть эти пять с половиной тысяч, что я у него брал, а при этом была вот молодая жена, и желая ей сделать приятное, старик сказал: ну вот хочешь, давай вот мы на тебя перепишем, а вы пока не отдавайте эти деньги, типа они же вам нужны, наверно, я вам, типа, я вас с этим долгом не тороплю. То есть сплёл какую-то такую идиотскую историю. Хотя вот этими переписанными на неё векселями он её должник.
Это, это… если это не конфликт интересов, тогда я вообще не понимаю, что такое конфликт интересов. И вот этим всем он, конечно, произвёл крайне отталкивающее впечатление. На суде зачитываются письма. Письма Ланского — я его уже охарактеризовал как полного, законченного балбеса — Гартунгу. Написанные после того, как вся эта история закрутилась, после смерти их кредитора. «Как только будешь иметь в руках векселя Занфтлебена, немедленно представь кормовые деньги на Николая Занфтлебена, чтобы заткнуть им глотку». — То есть давай быстро что-нибудь скинем старшему наследнику, самому активному. Здорово, да? — «А ты, мой друг, об этом несчастном долге никому ничего не говори», — это про один из векселей самого Ланского! — «Деньги нужны, хоть в петлю лезь». Представляете, на процессе зачитывается, как один из душеприказчиков другому говорит: слушай, я тебя умоляю, ну пожалуйста, ты про мой должок, вот, не упоминай? Давай вексель потеряем как-нибудь. Вот так как мне деньги нужны.
С. БУНТМАН: Но это какой-то самодонос просто вообще.
А. КУЗНЕЦОВ: Да. Ну то есть как самодонос, они ж не рассчитывали, что это всё в суде окажется. Но я же говорю, я же говорю: Ланской балбес, вы думаете, я голословно, что ли?
С. БУНТМАН: Мало ли кто на что не рассчитывал, но вот заниматься перепиской вообще. Да ещё в достаточно казённой стране, вот этим делать.
А. КУЗНЕЦОВ: Блестящую совершенно речь произносит Николай Валерианович Муравьёв. Кость, покажите нам, пожалуйста, там двойной портрет.
На этой слева — фотография Муравьёва примерно вот в это время. Он как раз входит, что называется, в славу, это первое очень громкое дело в его уже несколько лет идущей карьере товарища прокурора, ну, а справа — этюд к знаменитой картине Репина «Заседание Государственного совета», где член Государственного совета Николай Валерианович Муравьёв в придворном мундире, при ленте орденской, да? Это уже конец его карьеры. Николай Валерианович был человеком, о котором много негативных отзывов, и мы не раз его уже поминали, и я каждый раз говорил, что папка, в которую Кони собирал вырезки о Муравьёве, у него называлась «Мерзавец Муравьёв», но юрист он был блестящий. И речь его на этом процессе — прочитайте её, кто хочет, она находится в интернете в один клик — на мой взгляд, образец и доказательности юридической, и психологизма, и правильной расстановки точек над i. Потом Муравьёва — после самоубийства Гартунга Муравьёва будут, конечно, обвинять: вот, типа, затравили, там, и так далее…
С. БУНТМАН: Довели, да? До самоубийства, да?
А. КУЗНЕЦОВ: Довели, да. Да, довели, да. Но вот надо сказать, что присяжные особенно не колебались. При этом присяжные не были настроены агрессивно. Из пяти обвиняемых они по двоим вынесли вердикт «невиновен». «Невиновен» по, значит, крестьянину, слуге. Ну не доказали, что он там бумажки помогал, там, чего-то пропало и всё прочее, и вообще его личное обогащение в этом деле не очевидно. И, как это ни покажется странным после всего сказанного, но «невиновен» вынесли в отношении Ланского. Да, он путался под ногами, да, он делал всякие незаконные предложения, да, он характеризуется с нравственной стороны совершенно однозначно во всём этом деле. Но не доказано, не он уминал вот эти документы, не у него пропали векселя, да? Он просто балбес и шалопай, который, может, и хотел бы быть преступником, но вот не оказался в нужный момент в нужном месте. Невиновен! То есть присяжные — я к тому что — они, в общем-то, совершенно не были настроены изначально на обвинительный приговор или на то, чтобы какому-нибудь, там, аристократу впаять, потому что если бы хотели, уж Ланскому бы впаяли, да? Нет.
Когда прозвучал вердикт «виновен», был объявлен перерыв, для того чтобы суд мог постановить приговор, Гартунг вышел в соседнее какое-то помещение, написал записку — начало этой записки мы вынесли в название нашей сегодняшней передачи: «Свои долги я плачу сам. Я ничего не похитил и врагам моим прощаю». Достал револьвер и застрелился. Это вызвало сначала в Москве, а потом и во всём, так сказать, остальном просвещённом обществе крайне, так сказать, сочувственную реакцию. На похоронах Гартунга огромное число людей шли за гробом, соболезновали, в прессе появились самые различные по этому поводу, значит, отзывы. Вот, например, «Московские ведомости»: «Но если бы выясненные на суде факты и набрасывали некоторую тень сомнений на образ действий Гартунга, то смерть, на которую он обрёк себя немедленно по выслушанию приговора, даёт основания к обратному умозаключению о действительной его виновности. Смерть служит роковою, но сильною уликою в его пользу. Так не умирают люди, нравственно павшие и равнодушные к вопросам чести».
А вот Суворин, человек, в общем, весьма циничный и вместе с тем вот тонкий, потому что тут он совсем не циник, в этом отзыве: «А мне кажется, что Гартунг говорил правду. Он не мог признать себя виновным в этом преступлении, в каком его обвинили. Но прав ли он — это другой вопрос. Можно сказать, что в этом процессе и его исходе виноваты все и никто не виноват. Этот процесс — один из тех несчастных случаев, в которых так ярко выступает наша всероссийская слабость не отличать своего от другого, наше халатное отношение к делу, наша непривычка к какой бы то ни было законности. Нет сомнения, что Гартунг поступил неправильно, распорядившись документами, бумагами и вещами слишком уж просто — взял да увёз. Но весьма может быть, что он сделал это без злого умысла, без намерения что-либо украсть».
И огромным текстом в своём «Дневнике писателя» разразилось главное белое пальто того времени, а именно Фёдор Михайлович Достоевский. Достоевский интересно на всё на это взглянул: «А наконец, и это всего вероятнее, он, может быть, не мог в своём сердце сознаться даже и в послаблении, в слабости, в добродушном попущении. Тут, может быть, была такая сеть обстоятельств, которую он до самой последней минуты, включительно, осмыслить не мог, с тем и ушёл на тот свет».
С. БУНТМАН: А вот это может быть точно!
А. КУЗНЕЦОВ: «"Похищена-де вексельная книга» — и вот толковые люди, которым он вполне доверяется, убеждают его в самом начале, что ведь это просто пустяки, пропала сама как-нибудь, потому что ведь никому она и не нужна. Они выводят ему цифрами, математически, что вексельная книга была бы во вред, а не к пользе самим даже наследникам». Фёдор Михайлович, конечно, величайший знаток человеческой подлости и самых тёмных уголков человеческой души, уже сидит и набрасывает сценарий книги, да? Чёрт его знает, но я почти уверен, что в «Братьях Карамазовых» какие-то отпечатки вот этого гнусного дела, вот эта страсть старика, да. Понятно, что Грушенька совсем не Ольга Петровна, но сама страсть старшего Карамазова-то, да, одной ногой уже там, а всё… Три тысячи жалеет детям, потому что они-то растратят, а вот Грушеньке… Чёрт его знает, как у них там, у великих писателей, всё это происходит, но вот это…
С. БУНТМАН: Но он как-то уловил ещё, потому что, мне кажется, что такие вещи он понимал. Он понимал!
А. КУЗНЕЦОВ: Ну, в общем, в таких вопросах он эксперт, я, я безоговорочно…
С. БУНТМАН: Он очень, он понимал, просто он понимал в себе, он понимал вот эти неосознанные, безумные поступки, которые связаны ещё и с долгами кошмарными.
А. КУЗНЕЦОВ: Вот то-то и оно, вот это… Я хотел бы на такой, промежуточный финал — будет ещё настоящий, конечно — промежуточный финал. Гартунг ну крайне легковерный и очень неумный человек, если всё это просто поступки чистого сердца, да? Зачем ты полез в эту клоаку? Ты ведь туда полез, потому что ты деньги там одалживал. Он одалживал под чудовищные проценты. Знаешь, какой обычный процент был у Занфтлебена? Сколько он годовых брал? Шестьдесят процентов годовых! То есть меньше, чем за два года долг удваивался. В какую нужно было залезть трясину, чтобы прийти вот на таких условиях, а потом согласиться влезть в дело, откуда ну смердит буквально, баба эта наглая, у которой на лбу написано, кто она есть, да? И вот во всём в этом кристально чистый простодушный человек? Так сказать, добровольно принимает участие, потому что неудобно отказать? Ну не верю я. Хоть я и не Станиславский.
С. БУНТМАН: Бывают такие завихрения. Вот именно Достоевский их прекрасно знал.
А. КУЗНЕЦОВ: Уступаю нашему национальному гению, предположим. А вот теперь ещё один интересный сюжет. Практически в каждом втором материале журналистском, который сегодня посвящён этому делу — о деле, естественно, много пишут, ну, в первую очередь в связи с Марией Александровной Пушкиной — встречается такая, приведу даже не журналистский материал, а приведу академический комментарий к «Анне Карениной», где, значит, описывается очень коротко это дело. «Из четырёх остальных обвиняемых двое были приговорены к ссылке, двое оправданы». Что правда. «Впоследствии Сенат кассировал не только приговор, но и само предание суду по этому делу, посчитав, что в данном случае нет состава преступления». Прочитав это, я икнул. И полез в сборник решений уголовно-кассационного департамента Правительствующего Сената. Я предположил, что это будет 1878 год, и не ошибся.
Номер тридцать четыре. «1878 года мая восьмого дня. По делу генерал-майора Гартунга, вдовы купца Ольги Занфтлебен и коллежского советника Алфёрова. Председательствовал первоприсутствующий сенатор Ковалевский, докладывал дело он же, заключение давал товарищ обер-прокурора Д. Росси. Точно так же неосновательным представляется и возражение относительно нарушения статьи двадцать седьмой устава уголовного судопроизводства поверенного генерал-майора Гартунга. Сущность представленных им в кассационной жалобе возражений против прямого преследования его в порядке уголовном заключается в том, что он как душеприказчик, принявший и распоряжавшийся имуществом умершего, не мог похитить это имущество. И если в действиях его заключается растрата или какое-либо злоупотребление по управлению имуществом, то преследование его могло бы иметь только после учёта в порядке гражданского судопроизводства». То есть что адвокат говорит? Поскольку он временно этим имуществом распоряжается как душеприказчик, то вы сначала через гражданский процесс докажите, что имела место растрата или что-то, а потом в уголовном порядке его за это преследуйте.
Кассационная жалоба — она же на формальные моменты, да? И вот что Сенат: «Эти объяснения, конечно, могли бы иметь известное значение, если бы Гартунг обвинялся в злоупотреблениях по управлению и распределению имуществом, принятом в качестве душеприказчика, но обвинение, взведённое на этого подсудимого, не заключается вовсе в злоупотреблениях его по обязанности душеприказчика, а в том, что он не только до утверждения духовного завещания, но и до составления описи имущества, составленной на следующий день, прибыв в помещение, похитил оттуда с корыстной целью денежную книгу его и векселя, выданные самим Гартунгом умершему Занфтлебену. Действия эти по признакам своим соответствуют преступлению, предусмотренному в статье шестнадцать пятьдесят семь Уложения о наказаниях, которое Гартунг, несмотря на то что он в духовном завещании назначен был душеприказчиком, мог учинить, как и всякое постороннее лицо, и подлежит за деяния эти преследованию непосредственно в уголовном порядке. По всем сим основаниям Правительствующий Сенат определяет: приговор суда и решение присяжных заседателей относительно обвинений подсудимого Алфёрова отменить, а кассационные жалобы поверенных Ольги Занфтлебен и наследников генерал-майора Гартунга оставить без последствий». Ничего Сенат не кассировал, Сенат подтвердил этот приговор.
Ну и наконец, начали с Марии Александровны — Марией Александровной и закончим. Она так и не выйдет замуж после смерти любимого мужа, детей у них не было, несмотря на семнадцать лет брака, она вынуждена была продать его имение, потому что нужно было расплатиться по всем его фокусам, да? В результате она купила себе крошечный домик в Собачьем переулке. На знаменитой московской Собачьей площадке. Помогала сестре воспитывать её детей, вела чрезвычайно активный образ жизни, каждый день ходила к парикмахеру завиваться, говорила, что не выносит старух — самой в это время было восемьдесят лет — переплывала летом большой пруд туда и обратно в этом возрасте. Когда в 1919 году она умирала от голода, через Луначарского прямо к Ленину ей как дочери Пушкина попросили пенсию, Ленин успел подписать, но она не успела эту пенсию получить. И в 1919 году умерла от голода, собственно говоря.
С. БУНТМАН: А теперь и домика вот уже почти пятьдесят лет как след простыл.
А. КУЗНЕЦОВ: А домика да, уже полвека нет, потому что ровно по Собачьей площадке прошёл Калининский проспект.
С. БУНТМАН: Какова судьба вдовы?
А. КУЗНЕЦОВ: Ничего не знаю. Ничего не знаю, значит, поскольку Сенат не кассировал, она должна была отправиться в ссылку.
С. БУНТМАН: Ну да. Значит, какая-то, какая-то жуткая история эта. И всех очень жалко.
А. КУЗНЕЦОВ: Вот его, старика, сбрендившего на старости лет, вот генерал-майора этого — да, ну, Марию Александровну Пушкину ужасно жалко, конечно, уж она-то совсем никаким боком, а потеряла и мужа, и всё, и имение, и вот что получилось, да? Дурацкое дело, да. Дурацкое.
С. БУНТМАН: Какое-то очень горестное. Ну вот, спасибо большое, мы встречаемся по четвергам, в восемнадцать часов, на канале «Дилетант», на который совершенно не вредно подписаться — ну, так же как и пользоваться shop. diletant.media, вот я не знаю человека, которому бы это повредило, вот как-то так. Вот я пока не встречал такого человека.
А. КУЗНЕЦОВ: Всего хорошего!