Болезнь Тикстона (близкий друг Тэффи, который в 1930 г. перенёс инсульт, после чего писательница взяла на себя основную заботу о нём — прим. ред.) резко положила конец участию Тэффи в общественных и культурных мероприятиях эмигрантского сообщества, и в конце февраля 1931 года эта пара покинула Париж и обосновалась в Сент-Антуане, в русском санатории «Ля Коллин», расположенном на холмах, возвышающихся над Ниццей.

К Пасхе состояние Тикстона улучшилось, повсюду, как писала Тэффи Зайцевой, была «масса цветов», но настроение у неё оставалось очень мрачным: «А мне если не страшно, то скучно, а если не скучно, то страшно». Позднее той же весной монотонность существования была несколько нарушена визитом Серёжи Тикстона, но из-за очень неприятного инцидента, связанного с его обезумевшей бывшей любовницей, его отцу и Тэффи пришлось поспешно переезжать из Ниццы в курортный городок Урьяж-ле-Бен под Греноблем. В письме Зайцевой от 19 июля (написанном левой рукой) Тикстон описал этот городок: «Живописно. <…> Большой тенистый парк, хорошая зелёная лужайка». Тэффи сообщала Буниной, что Тикстон хорошо поправляется и «миссия» её подходит к концу, но она проявила излишний оптимизм, поскольку в конце ноября Зайцевой показалось, что он «тает».

1.jpg
Тэффи и Тикстон. (Бахметьевский архив Колумбийского университета)

Углубление экономического кризиса усугубило невзгоды Тэффи. Поздравляя Амфитеатрова с новым, 1932 годом, она жаловалась, что, хотя она и работает во время праздников, «не все хотят платить за эту работу», а через несколько недель описала беспокойство, охватившее её знакомых: «Все озабочены, злы и нелюдимы. Я тоже такая». Настроение у русских, живущих во Франции, стало ещё более мрачным после того, как 6 мая казак Павел Горгулов совершил убийство президента Франции Поля Думера. В ходе разразившегося вслед за этим скандала придерживавшиеся правых взглядов обвиняли Горгулова в том, что он — советский агент, тогда как левые относили его к крайне антисоветским эмигрантским кругам. Оказалось, что он сошёл с ума и действовал в одиночку, но его преступление вызвало усиление уже оформившихся антииммигрантских — особенно антирусских — настроений. Как писала Тэффи Зайцевым в июле, она «очень мучилась Горгуловым», известие о нём усугубило её и без того тягостное настроение. 14 сентября Горгулов был гильотинирован.

Летом 1932 года Тэффи и Тикстон получили передышку в «чудесном Château des Ombrages» в Марли-ле-Руа, но когда их отдых подходил к концу, Тэффи написала Амфитеатрову о том, что страшится встречи со своими охваченными паникой коллегами: «Если бы Вы видели растерянные, выпученные ужасом глаза Мережковского! Если бы слышали какое-то хребтовое кряканье Гиппиус! Застенчивый смешок Б<ориса> Зайцева! От одного этого можно впасть в неврастению. Вот и впала».

В ту осень жизнь Тэффи сложилась даже хуже, чем она опасалась, поскольку в ноябре она сильно заболела, а необходимость работать только осложняла ситуацию: «Слаба теперь, как муха, — сообщала она Амфитеатрову, — и побила рекорд: накачали меня камфорой и стрихнином, посадили, и я написала фельетон, п<отому> ч<то> у нас пропускать нельзя — плантатор [Гукасов] бьёт бичом».

Кризисы 1930-х годов вызвали ещё большие сомнения относительно самого выживания русской литературы за рубежом; на эту тему Тэффи выступила на праздновании выхода в свет 50-го выпуска «Современных записок», состоявшемся 30 ноября 1932 года: «Русская литература еле жива, едва дышит, издательств нет, и только благодаря «Современным Запискам» мы могли знакомиться с новыми произведениями наших писателей. Молодёжь постепенно уходит от русской литературы в европейскую, молодых русских писателей вдохновляет уже не Толстой и Достоевский, а Андрэ Жид и Марсель Пруст».

Из-за роста числа нуждающихся писателей перед писательским балом в январе 1933 года Тэффи предупредила Амфитеатрова, чтобы тот не надеялся на получение средств от денежного сбора, но обещала отложить для него часть денег, которые получит за свой вечер — он должен был состояться в том же месяце, только позднее. Как сообщало «Возрождение», бенефис, на котором выступали «крошечные балерины студии М[атильды] Кшесинской» и знаменитый исполнитель современных танцев японец Еичи Нимура, «прошёл блестяще», но, конечно же, один вечер ничего не менял.

Гораздо более значительное событие, позволившее воспрянуть духом всему русскому эмигрантскому сообществу, произошло в ноябре того же года: Бунину была присуждена Нобелевская премия по литературе. В опубликованной на первой полосе «Возрождения» статье Зайцева выражалась та радость, которую наверняка испытывали многие: «Русский писатель Иван Бунин увенчан… и в нём увенчана литература наша. <…> Ещё удивительнее, и для нашего эмигрантского сердца, особенно опьянительно: увенчан русский эмигрант. <…> Это, конечно, праздник. Настоящий, наш русский, первый после стольких лет унижений и бед. <…> Не забыта Россия».

[Сборник: Иван Бунин]

Примерно неделю спустя Тэффи писала Вере Буниной: «Как все мы счастливы, дождавшись наконец торжества Ивана Бунина!». И добавляла, что Тикстон «даже от радости поплакал немножко. Это он составил пышную телеграмму с поздравлением Ив. Ал.». К тому времени Бунин приехал в Париж, и хотя Тэффи не могла оставить Тикстона в одиночестве и посетить приём, устроенный 16 ноября «Возрождением», она позвонила Бунину, чтобы сообщить, что она к ним «присоединяется всем сердцем». И 26 ноября она всё-таки присутствовала на празднестве в театре Шанз-Элизе, о котором «Возрождение» восторженно писало, что «всех эмигрантских знаменитостей, бывших на торжестве… не перечислишь».

Впрочем, Тэффи кисло сообщала Амфитеатрову: «На торжестве в Шан-з-Элизэ не было ни Мережковских, ни Шмелёва, ни Бальмонта, ни Ремизова. Нехорошо. Злобно и мелко. Ему [Бунину] всё это очень тяжело». В целом, добавляла она, Бунин был «очень грустный и растерянный», поскольку «он, бедный, получает теперь только ругательные анонимные письма. Это соотечественники выражают свою народную гордость».

Тэффи предвидела такую реакцию в фельетоне «Торжество», который назвала «дружеской «защитой»» Бунина. В нём говорится о нуждающемся русском учёном, который получает большую премию, после чего его соотечественники, сначала бурно ликовавшие по этому поводу, решают, что он должен раздать практически все деньги. Когда кто-то интересуется, как же он сам-то будет жить, ему отвечают: «А ведь жил же до сих пор, вот так, значит, и будет».

В самом деле ожидалось, что Бунин поделится полученной премией, и он действительно пожертвовал 10% на русских писателей и русские организации, но это лишь вызвало широкие разногласия, особенно потому, что Бунин предоставил распределение средств комитету. Тэффи написала о своей уверенности в том, что он лично решил преподнести ей «царственный подарок» (предположительно 2000 франков). Она также получила пару перчаток от Веры и ответила, что «очень тронута» тем, что, «несмотря на усталость и занятость … вы нашли время и охоту» сделать «такой милый подарок».

Радость Тэффи по поводу присуждённой Бунину премии была омрачена смертью брата, генерала Лохвицкого, последовавшей 5 ноября. На его похоронах присутствовало множество высокопоставленных военных чинов и бывших русских аристократов, а великий князь Кирилл (1876−1938), двоюродный брат последнего императора, прислал венок. Судя по замечаниям Тэффи, отправленным Амфитеатрову, смерть Николая стала для неё не очень сильным ударом, и она, безусловно, не разделяла политических взглядов брата: «Брата мне жаль, но я не была с ним близка и редко его видела. <…> Он был добрый малый, но сноб и… кирилловец [поддерживал Кирилла в его притязаниях на российский престол]!» Тем не менее его смерть, в довершение всех прочих огорчений, могла стать для неё причиной ещё одного периода плохого самочувствия: «Я безумно устала, — писала она Амфитеатрову. — От переутомления у меня бессонница, мигрень и нервная крапивница, которая налетает, как вихрь, покрывает меня красными полосами с белыми волдырями, которые чешутся до истерики. Часа через два всё так же мгновенно исчезает».

Конец 1933 года принёс новые неприятности. Скончался ещё один родственник, кузен Евгений Давыдов, что повлияло на неё сильнее, чем смерть брата: «Очень милый, — писала она о нём Бунину. — Всё меньше на свете людей, для которых я «Надя», «Надя Лохвицкая»». Кроме того, ей был нанесён тяжёлый финансовый удар, когда «Возрождение» объявило о половинном сокращении гонораров своим сотрудникам. В начале нового года она написала Амфитеатрову: «Это нагромождение ужасов так антихудожественно со стороны судьбы, что уже напоминает какой-то спектакль Grand Guignol дурного тона».

Начиная с весны 1934 года Тэффи также немного подрабатывала, возобновив сотрудничество с «Сегодня», но скудный дополнительный доход служил слабым подспорьем, особенно потому, что минувшей осенью она переехала в более просторную квартиру в большом, элегантном доме на бульваре де Версаль. Это могло бы показаться экстравагантным, учитывая стесненные обстоятельства Тэффи, но дополнительная площадь была необходима, чтобы разместить Тикстона, который съехался с ней в ту зиму, как раз в тот период, когда его состояние неуклонно ухудшалось.

Дополнительное бремя оказалось до такой степени невыносимым, что ей, как она писала Амфитеатровым, пришлось «держать экзамен на ангела», хотя она вовсе не годилась для такого призвания: «Беда в том, что ангелы существа бесплотные, а я плотная и у меня всё болит и устала я до волчьего воя». Здоровье самой Тэффи оставляло желать лучшего, и в феврале, в третий раз заболев гриппом, она жаловалась: «Живу как пёс. Через силу. В безденежье, в заботах, работах и печалях. Даже смешно. Скольжу по наклонной плоскости». Она продолжала использовать анималистические образы для описания своего всё более ухудшающегося положения, на Пасху сравнив себя с лошадью из «Преступления и наказания», которую хлестали по глазам, а позднее, той же весной или летом, — с псом, издыхающим «от безумного переутомления. Нечеловеческого. <…> Забот и работ свыше мер, свыше сил».

2.jpg
Тэффи летом 1934 г. (Бахметьевский архив Колумбийского университета)

Личные страдания Тэффи, отчаянная борьба за существование, которую она наблюдала повсеместно, ещё более омрачали её и без того мрачные представления о роде человеческом. В начале октября она писала Ляцкому: «Париж очень изменился. Вообще. А русский в особенности. Зол, злобен и злится». Порой её взгляд на человеческую природу становился до того негативным, что её творчество пересекало грань, отделяющую остроумную сатиру от гневной инвективы. Так, в «Естественной истории» она утверждает, что выражение «человек человеку волк» оскорбляет волков: «Почему вдруг волк? Почему не свинья, почему не осёл, не змея?».

Это и другие произведения побудили Амфитеатрова изменить представление о юморе Тэффи: в 1931 году он отметил, что «Тэффи смешит… смехом безобидным, добродушным и благородным», пронизанным «пушкинским духом», однако после прочтения «Естественной истории» в письме от 15 сентября 1934 года он написал: «"Волки"-то — а? Из светлого пушкинства в сумрачное гогольство начали отливать». Более подробно он развил это наблюдение в статье, опубликованной в «Сегодня», где отмечал, что её рассказы показывают, «…что не очень-то хорошо живёт «батюшка Париж», а русские парижане, варясь в собственном соку, опустились, опошлели, озлились, живут скучно, недоброжелательно — человек — человеку волк. Рассказывает художественно, с неподражаемым остроумием, каждое слово кстати, каждая шутка — прямо в цель. Слушаешь — хохочешь, нельзя удержаться; кончила, грустно, грустно аж до слёз… Ах, русские люди, бедные, нелепые, милые русские люди!».

Купить книгу

Источники

  • Смеющаяся вопреки: Жизнь и творчество Тэффи / Эдит Хейбер ; [пер. с англ. И. Буровой]. — Санкт-Петербург : Aca- demic Studies Press / Библиороссика, 2021

Сборник: Антониу Салазар

Премьер-министру Португалии удалось победить экономический кризис в стране. Режим Антониу ди Салазара обычно относят к фашистским. Идеология «Нового государства» включала элементы национализма.

Рекомендовано вам

Лучшие материалы