Римская аристократка Беатриче Ченчи в конце XVI века убила своего отца, была казнена… и прославилась, о ней писали знаменитые поэты и драматурги. Купчиха из села Важины Мария Румянцева попыталась убить отца… и тоже прославилась, о ней написали в газетах и научных работах, посвящённых гипнозу. Провинциальную драму конца XIX столетия расследуют Сергей Бунтман и Алексей Кузнецов.
А. КУЗНЕЦОВ: Напоминаю — а кого-то ввожу в этот контекст: пять дней назад, во время нашего стрима, вот, когда мы собирали деньги на продление существования двух каналов, мы выставили условие, по которому предложили тому, кто сделает самый большой донат и при этом заявит некую тему — что мы обязательно в следующий раз сделаем передачу на эту тему, и наша постоянная слушательница, Алина, сделав щедрое пожертвование, очень щедро и душевно тоже поступила — она не назвала конкретное дело, причём такое, по которому не найдёшь ни черта, да, а она очертила рамки того, о чём ей хотелось бы услышать, она написала, что хочется послушать про жуткое маньячное убийство, совершённое парой.
С. БУНТМАН: Два, два человека, да.
А. КУЗНЕЦОВ: Я пришёл домой, начал рыться сначала в памяти, прежде чем полезть куда-нибудь, там, в интернет, да — я вспомнил: ах, думаю, как жалко, что мы уже сделали в своё время, довольно давно, дело Габриэль Бомпар и Мишеля Эйро, это жуткое действительно: оно подходит идеально, они пара, они любовники, дело жуткое.
А потом я думаю — господи, я же чего-то читал, буквально какие-то несколько строк у Кони в «Записках судебного следователя», и он сравнивал с каким-то нашим делом, ну-ка, думаю, дай-ка я погляжу. Полез в первый том любимого коричневого восьмитомника Анатолия Фёдоровича, и довольно быстро благодаря именному указателю в конце каждого тома — довольно быстро нашёл. Вот что Анатолий Фёдорович пишет: «Судебная практика знает несколько выдающихся процессов, в которых был возбуждён вопрос о гипнотическом внушении. Таков парижский процесс о Габриэли Бомпар, которая, по соглашению с неким Эйро, заманила к себе своего богатого любовника нотариуса Гуффэ, содействовала его задушению искусно приспособленной петлёй, связала труп, зашила его в мешок, провела около него целую ночь. Она объясняла свои действия внушением со стороны Эйро. Сведущие люди разошлись во взглядах, но присяжные отвергли гипноз и вынесли обвинительный приговор, согласившись с Шарко и Бруарделем», — двумя знаменитыми психиатрами. «У нас», — пишет Анатолий Фёдорович, — «обратило на себя внимание дело фельдшера Хрисанфова, который, будучи приглашён для массирования зажиточной купчихи Румянцевой и вступив с нею в связь», — ага, думаю, есть пара, есть!
С. БУНТМАН: Вот она!
А. КУЗНЕЦОВ: Вот она! «Восстановил её против отца и выработал план отравления последнего, осуществлённый Румянцевой. При следствии и на суде она ссылалась на то, что следовала внушениям, сделанным ей во время массажа. Два учёных эксперта, последователи взглядов Бернгейма, нашли, что Румянцева могла подчиниться гипнозу, вызванному массажем, ввиду своей болезненной нервности и истеричности. Продолжительные наблюдения в психиатрической больнице не подтвердили их вывода, и присяжные вынесли обвинительный приговор».
Блестящее изложение Анатолия Фёдоровича, одна небольшая помарка, которая совершенно оправдана, потому что Кони не имел вообще никакого дела лично к этому процессу, он не был в составе той группы кассационного департамента Сената, которая рассматривала протесты, он об этом знал, видимо, из газет, потому что даже центральная пресса, как выяснилось, писала об этом деле, может быть, кто-то из его коллег ему что-то рассказывал, из судейских чиновников: он ошибся в том, что — присяжных на этом процессе не было.
Ну, о том, почему не было присяжных, чуть позже, вот на парижском процессе по делу Гуффэ они были, а на процессе в выездной сессии Петрозаводского суда, затем в Московской судебной палате присяжных таки не было. Но сначала, собственно, о деле. Думая, как назвать эту передачу, я довольно быстро нашёл схему, и два великих русских писателя, Лесков и Тургенев, были моими, так сказать, советниками, советчиками в этом деле, да — я имею в виду название широко известных произведений «Леди Макбет Мценского уезда».
С. БУНТМАН: Уезда, да.
А. КУЗНЕЦОВ: И — и «Гамлет Щигровского уезда».
С. БУНТМАН: Ну да.
А. КУЗНЕЦОВ: Я думаю — кого бы присобачить к Олонецкому уезду? Ну и тут, действительно, нашлась молодая женщина двадцати двух лет, которую казнили в Риме в 1599 году, на мосту Анджело, ей, её брату, её матери отрубили голову, некая Беатриче Ченчи.
С. БУНТМАН: Ченчи, Ченчи!
А. КУЗНЕЦОВ: Да, и вот она, прочно войдя в литературу, в музыку, в кинематограф — слушайте, какие только люди не посвящали ей, её сюжету произведения: пьесы писали Перси Шелли, Антонен Арто, Альфред Нобель, не пьесы Стендаль, Дюма, Уайльд, весьма вероятно, Проспер Мериме, полдюжины опер, балет, фильмов штук восемь.
С. БУНТМАН: Ты знаешь, я когда проходил, я всегда, когда был в Риме, жил около Пантеона, и проходил по улочке, и первый раз, когда я увидел вывеску магазина одежды «Ченчи», я — я вздрогнул и перешёл на другую сторону, но улица была узкая, поэтому далеко я не ушёл.
А. КУЗНЕЦОВ: У тебя возникла гипотеза, что в магазине убивают отцов, да, там?
С. БУНТМАН: Да, ты знаешь, я уже всё, да, да, там просто, причём это магазин мужской одежды был, вот очень интересно, что, с плеча покойника это название?
А. КУЗНЕЦОВ: Душили шарфом? Или душили шарфом, да.
С. БУНТМАН: Да.
А. КУЗНЕЦОВ: Вот, ну да, по легенде она вот со своими семейными, объединившись против отца, тирана, сластолюбца, вообще жуткого человека по легенде же, да, вот, так сказать, его отцеубила, да, вот, соответственно, «Синьора Ченчи Олонецкого уезда». Дайте нам, Андрей, пожалуйста, первый портрет этой дамы, портретов, на самом деле, довольно много есть её, но вот это самый знаменитый, вот — это, так сказать, ну, такое введение, что называется, в дело. А второе — пожалуйста, Андрей, как обычно — карта, давайте разбираться, где у нас всё это происходит. Олонецкая губерния — случай почти уникальный в губернской структуре Российской империи, дело в том, что название губернии дано не по губернскому городу: губерния Олонецкая, а губернский город Петрозаводск. Это губерния на русском севере, которая, если говорить в сегодняшних географических понятиях, это значительная часть Республики Карелия, в том числе сам Олонец и Олонецкий уезд — это самый-самый юг Республики Карелия (за речкой уже начинается Ленинградская область), кусочек Ленинградской области, кусочек Вологодской области, кусочек Архангельской области, вот что такое Олонецкая губерния.
Почему не было присяжных? Потому что на окраинах империи новые пореформенные суды вводились гораздо позже, чем в центральных районах. Это было связано, во-первых, с определёнными организационными сложностями, но даже, пожалуй, в ещё большей степени по этой же причине там не вводились или поздно вводились земские учреждения, то есть местное самоуправление — правительству не нравилось, что в этих губерниях либо дворянство в основном нерусское: польское, грузинское, да, ещё какое-нибудь — либо, как в Олонецкой и в Архангельской губернии, этого дворянства просто практически нет. И по этой причине окружной суд в Петрозаводске появился только в 1894 году, а с присяжными, по-моему, начали судить только в 1898-м. Наш процесс попал на окружной суд, поскольку он 1895 года, а вот присяжных там не было по этой же самой причине. Вот, посмотрите пожалуйста, я три пункта на этой карте подчеркнул: Олонец, центр уезда, Лодейное Поле, где будет происходить выездная сессия суда, и село, достаточно большое село, по сути состоящее из нескольких деревень, сросшихся в одно село — село Важены, оно стоит в устье речки Важенки, недалеко от впадения её в Свирь. И вот в этих самых Важенах достаточно давно поселился крестьянин Семён Семёнович Буравов. Ну, крестьянин он по пачпорту, а вообще он по его роду занятий, по положению, по его состоянию — он купец, причём далеко не из последних. Он торгует лесом, он торгует пиломатериалами, он торгует дровами — ну, совершенно естественная специализация в тех районах.
С. БУНТМАН: Напомни, почему его записывали крестьянином?
А. КУЗНЕЦОВ: А дело в том, что в купеческое сословие надо было записаться. Для этого надо было предъявить либо определённый капитал, либо определённый годовой оборот, а он, скорее всего — я думаю, что уходил от налогов таким образом, и он не хотел записываться в купеческое сословие и говорил: я что нужно — и так проверну. И, кстати говоря, у него для этого был план: выдать единственную дочку за купца, купец — абсолютная размазня, будет как бы лицом фирмы, будет всё подписывать и так далее… Помнишь «Вассу Железнову» Горького?
С. БУНТМАН: Угу.
А. КУЗНЕЦОВ: То же самое, да? Она держит этого своего мужа никчёмного, чтобы он подписывал, поскольку она же женщина, а крутит всем сама железная, властная, прекрасно в бизнесе разбирающаяся. Вот такая же схема была, соответственно, и у крестьянина Буравова. Жёсткий, как положено русскому купцу, день и ночь проводящий на работе, и часто в отлучках, часто в поездках на каких-то там лесных участках, лесопилках, на сплаве, ещё где-то. В свободное время одно увлечение — тоже вполне традиционное, купецкое, я бы даже сказал — общее русское. Жена потом будет показывать, что — он умер в возрасте 64 лет — что по меньшей мере тридцать лет к моменту смерти он страдал запоями. Причём запои могли продолжаться неделю.
Впрочем, старушка тоже злоупотребляла, и товарищ прокурора, который будет поддерживать обвинение в суде, скажет в своей речи что-то вроде: ну, о матушке ничего не говорю, вы её видели, скажет он, обращаясь к суду и к публике. А из контекста понятно, что речь идёт вот именно, значит, об этом обстоятельстве. Как и положено верной супруге, она разделяла увлечения мужа.
С. БУНТМАН: Да…
А. КУЗНЕЦОВ: И вот у них единственная дочь, Марья Семёновна. Отец, хотя сам человек, видимо, если и образованный, то, как говорится, учившийся на медные деньги, её образованием занимался. Сначала с ней занимался сельский батюшка, затем её отправили в Лодейное Поле — там было некое женское училище, а затем её отправили в один из частных пансионов, которые назывались институтами благородных девиц, но это не Смольный институт, нет, — так сказать, труба пониже и дым пожиже, — но, тем не менее, в Петербург.
Курсы она там по каким-то причинам не закончила, но вернулась, вернулась, умея что-то сказать по-французски, что-то сказать по-немецки, что-то там несколькими пальцами изобразить на рояле. А самое главное — посмотрела на жизнь за пределами села Важены и убедилась, что там много интересного, привлекательного для молодой женщины, а тут — обратно лицом в ту же важенскую, скудную, скажем так, почву. А тут ещё папа со своим планом. И он её выдаёт замуж за вот человека, которого я описал. Я подозреваю, что у него самого никакого капитала не было, купцом второй гильдии его сделал тесть именно для того, чтобы иметь вот такую абсолютную марионетку в своих руках, прикрытие для бизнеса, так сказать, для того чтобы власти не приставали к нему: а что это ты большие операции прокручиваешь, а в купеческое сословие…
С. БУНТМАН: …не идёшь.
А. КУЗНЕЦОВ: А дальше старичок начинает как-то хворать. Я уж — извините, что говорю про 64-летнего человека старичок…
С. БУНТМАН: Ничего-ничего, Алексей Валерьевич, всё в порядке.
А. КУЗНЕЦОВ: Нет, я ни на кого не намекаю, но вы просто понимайте, что сильно пьющий тридцать лет человек в то время, конечно, уже старик.
С. БУНТМАН: Ну да. Капельниц не было, пишет Гульнара, как он выходил? Как без капельниц они выходили из запоя?
А. КУЗНЕЦОВ: А я вам скажу — клистирами. Об этом будут показания врача в деле. Клистиры ему во время запоев ставили. С чем уж — не знаю, вроде бы с касторкой. Не уверен, что это помогает, но какое-то, видимо, очищение организма происходит. Одним словом, старичок помирает. Помирает очень прилично. Перед этим болел: то лучше, то хуже ему становилось, но болел пару-тройку месяцев. Потом, после Рождества, ну, чего, Филипповский пост закончился, да, православным можно — он не удержался, выпил, сорвался, пил несколько дней, а потом пошёл в баньку, не выйдя из запоя. Ну, в общем, одним словом, ни у кого и не возникло никакого сумления в том, что господь прибрал по грехам его. Пожил прилично, да, с наследством вопросов нет — наследство оставлено дочери, ну и естественно, муж как законный супруг тоже к этому будет причастен. Дело оставлено мужу, недвижимость и какие-то вклады оставлены дочери — всё нормально, ни малейших подозрений не возникает.
И всё бы наверняка, так сказать, было бы тихо и гладко, но приехавший в село за полгода до смерти Семёна Семёновича фельдшер, не старый ещё человек, хотя и не юноша, некий Иван Хрисанфович Хрисанфов — из калужских мещан, бывавший в доме, пользовавший и Семёна Семёновича, и Марью Семёновну, и супругу — вдруг в пьяном виде в трактире, там же, начинает хвастаться, что у него вот в энтом кармане, при этом он очень звучно и показательно себя по карману хлопает — вот в ентом кармане, не перепутайте — у меня документов на 30 тысяч рублей, я богатый скоро буду, вы со мной уже за одним столом посидеть не сможете.
А надо сказать, что к этому времени Марья Семёновна уже лет 10 как была замужем. У неё уже дети были. Сколько — не знаю, но как минимум двое, потому что в деле упоминаются дети. Она вообще имела так себе репутацию в селе. Обвинитель потом прямо в обвинении будет говорить, называя фамилии: вот, все говорили об её связи с этим, с таким-то, с пятым, с десятым, называет три или четыре фамилии конкретных любовников. Ну и семья, видимо, знает, что в этом списке и фельдшер тоже, похоже, есть. И что это он вдруг так разбогател, что у него аж на 30 тысяч. И семья, то есть супруг и матушка, подозревают, что задурил он голову, заморочил бедной женщине, пользуясь своим служебным положением и образованием, и что выцыганил он у неё какой-нибудь вексель вот на эти самые 30 тысяч. Не с потолка же он взял.
Но это вам не Петербург, тут вопросы такие решаются довольно просто. У покойного купца были приказчики, верные, надёжные, крепкие ребята. Представляешь себе приказчиков в лесном бизнесе? Да они, я думаю, сосну ударом ребра ладони валят, эти ребята. Двое братьев, Аристаровы, под видом: давай-ка пойдём, Иван Хрисанфович, продолжим, пойдём к нам домой, возьмём штоф, — заманили его домой. Там связали, достали документы у него из кармана и обнаружили, что это письма Марьи Семёновны к нему.
Она признаётся ему в любви, она требует у него яда для убийства отца. Причём это всё не по одному разу. Она строит какие-то планы на будущее. Она пишет: счастье моё с тобой, но ты не переживай и не волнуйся, муж меня не любит, я его ненавижу, маменьку мы тоже найдём способ побыстрее отправить на тот свет. Братья Аристаровы трезвеют, я думаю, сразу и, естественно, тащат это всё в семью. И семья — опять же, у нас не Петербург — семья решает дать этому делу ход. Извещает полицию. Является полиция и устраивает обыск у Марьи Семёновны, и обнаруживает письма фельдшера — а там тоже очень много всякого интересного.
С. БУНТМАН: То есть они полную получили переписку.
А. КУЗНЕЦОВ: Да. И эта переписка, собственно, и будет, пожалуй, главнейшим материальным доказательством в этом деле.
С. БУНТМАН: А откуда 30 тысяч? А что 30 тысяч?
А. КУЗНЕЦОВ: А чёрт его знает. У меня есть гипотеза, я не хочу спойлерить.
С. БУНТМАН: Хорошо.
А. КУЗНЕЦОВ: Я её чуть позже выскажу.
С. БУНТМАН: Потому что приходят разные мысли.
А. КУЗНЕЦОВ: Да. Серёж, а если я свои мысли не выскажу, со мной такое бывает, ты мне напомни, пожалуйста, ещё раз.
С. БУНТМАН: Да-да-да-да.
А. КУЗНЕЦОВ: Спроси, а что 30 тысяч?
С. БУНТМАН: Хорошо.
А. КУЗНЕЦОВ: И вот через 43, по-моему, дня после того, как старичка похоронили, его выкапывают. Дело зимой, надо сказать, то есть тело в общем, видимо, достаточно неплохо сохранилось. Производится эксгумация. И местный уездный доктор, взяв кого-то в ассистенты, тоже из врачей, проводит вскрытие. И обнаруживается картина противоречивая, а для обвинения даже, в общем, совсем нехорошая. Доктор, который пользовал (доктор, не фельдшер, а доктор) покойного, он-то с самого начала говорит: ребят, у меня нет вопросов о причине смерти. Вот, студентам-медикам можно показывать, как развивается алкоголизм, какие симптомы он даёт и какую смерть от него принимают рано или поздно. И действительно, вскрытие подтвердило: всё что положено, от цирроза печени до каких-то сосудистых и прочих изменений, всё, что при алкоголизме положено порядочному человеку иметь — всё налицо.
Но поскольку полиция совершенно чётко сформулировала техзадание, искали яд. Причём несколько ядов. К этому времени уже обнаружили яды у фельдшера. Земский доктор так ему доверял, что фельдшер до ядов спокойно добирался. Хотя ему положено выдавать в руки только ту порцию, которую доктор назначил. Но, опять же, у нас не Петербург.
С. БУНТМАН: Ну да.
А. КУЗНЕЦОВ: Что ты там будешь, Иван Хрисанфыч, за каждой порцией стрихнина бегать. На тебе ключ, ты человек опытный. Вот по всему списку, чего нашли, на это велено было исследовать. На белладонну, на мышьяк, на сурьму, на ещё что-то. Ничего не нашли. Вообще ничего не нашли. И это, конечно, подарок будущему адвокату и большие проблемы для будущего обвинения.
С. БУНТМАН: Всё-таки леди Макбет везде присутствует, в разных вещах. Я тут посмотрел довольно много фильмов нуар, знаешь?
А. КУЗНЕЦОВ: Ты говорил, да.
С. БУНТМАН: И там всё вот про это. Нет, там всё именно про это. И такое ощущение, что ужас перед таинственной женщиной, такой вот, которая тебя толкнёт на преступление, он был жив, и живёт, и процветает.
А. КУЗНЕЦОВ: А места, места, говоря о доме, места-то такие, вроде совершенно как у Христа за пазухой. Дайте нам, Андрей, пожалуйста, цветную фотографию церкви.
С. БУНТМАН: Чудесная церковь.
А. КУЗНЕЦОВ: Фотография начала XX века. Это Прокудин-Горский.
С. БУНТМАН: Прокудин-Горский.
А. КУЗНЕЦОВ: Да. И вот, обратите внимание, церковь построена иждивеньями местных лесо- и пароходопромышленников. В «Олонецких епархиальных ведомостях» названы три фамилии. Видимо, это наиболее крупные жертвователи. Буравов — один из них. А стоимость проекта 30 тысяч рублей.
С. БУНТМАН: Каменная?
А. КУЗНЕЦОВ: Деревянная. Это сейчас, вот то, что мы видим, она, видимо, или каменная, или так выглядит. Но написано, что она деревянная. А помимо этого, в тот же год, что открылась церковь (её довольно долго строили), на средства только одного Буравова в селе завели земское двухгодичное одноклассное училище.
С. БУНТМАН: Ну, он лесной магнат.
А. КУЗНЕЦОВ: Да, он местный олигарх, совершенно верно. Андрей, верните, пожалуйста, вы рано убрали фотографию — дело в том, что на ней нам важно ещё одно строение. А вот за церковью…
С. БУНТМАН: Справа?
А. КУЗНЕЦОВ: Дом справа. Это дом Буравова. Такой вот, из трёх частей…
С. БУНТМАН: Это фактически домашняя церковь его.
А. КУЗНЕЦОВ: Да, так и будет сказано: на стрелке, соответственно, значит, реки, рядом с домом Буравова — так прямо в отчёте и написано. Значит, три этажа — смотрите, три этажа — центральная его часть, два двухэтажных таких флигеля — предела, то есть ого-го, а детей — всего одна дочь. То есть можно себе представить, что это, конечно, местный олигарх. Ну вот, и всё это дело, несмотря на отрицательное заключение токсикологической экспертизы, всё это дело уходит в суд, и два дня, 11 и 12 августа 1895 года выездная сессия — так называемое кочующее правосудие — выездная сессия Петрозаводского окружного суда слушает дело «Об отравлении Семёна Семёнова Буравова дочерью его, Марьей Семёновой Румянцевой, в соучастии с фельдшером Иваном Хрисанфовым Хрисанфовым».
Обвиняет товарищ прокурора Новицкий, защищает — присяжный поверенный Петрашевский. Просто прочитаю недлинное обвинительное заключение. «После смерти Семёна Семёнова Буравова, последовавшей 11 января 1893 года, стали распространяться слухи, что он умер от отравления. В то же время Хрисанфов стал перед всеми и каждым хвастать, что стоит ему только захотеть, и все капиталы Буравова перейдут к нему, и что у него имеются документы на 30 тысяч рублей. Последнее обстоятельство сильно обеспокоило родных Буравова, и опасаясь, что Мария Румянцева, находившаяся в тайной любовной связи…» — хороша тайная любовная связь: все всё про неё знают да. «…могла выдать ему без денежных документов», — то есть векселей, — «на крупную сумму, они решили отобрать у него эти документы. В бумагах, отобранных у Хрисанфова, кроме писем Марии Румянцевой к нему, ничего не оказалось. В письмах Румянцева, между прочим, просит Хрисанфова дать ей сильнодействующие вещества для отравления отца своего.
Это обстоятельство дало повод для расследования причины смерти Буравова, причём у Румянцевой были найдены и отобраны ответные письма Хрисанфова. Переписка явно обнаружила злой умысел подсудимых посягнуть на жизнь Буравова. В дальнейшем расследовании обнаружены были разные лекарственные снадобья и некоторыми свидетельскими показаниями было установлено, что Буравову давали под видом лекарств ядовитые вещества с целью отравления. Вскрытием трупа Буравова, исследованием внутренних причин смерти его — не обнаружено. И хотя яду найдено не было, экспертиза, однако, признала, что на основании имеющихся в деле данных нельзя исключить возможность отравления. Ввиду изложенного подсудимые Румянцева и Хрисанфов преданы суду по обвинению в отравлении Буравова».
С. БУНТМАН: Ну преданы — да, может быть, возможно, но пока у них ничего прямого нет. Умысел — есть.
А. КУЗНЕЦОВ: Ну как? У них есть длительный, так сказать, подробнейшим образом обсуждённый умысел.
С. БУНТМАН: Умысел, мотив у них есть.
А. КУЗНЕЦОВ: Есть ещё одна вещь — есть её признание. Она призналась на следствии, она призналась на суде. Но, правда, как призналась: он меня обольстил, я долго сопротивлялась. Вот смотрите, её прямая речь: «Летом 1892 года я познакомилась с Хрисанфовым, который стал часто бывать в нашем доме в качестве фельдшера. Так как я была больна, то пригласила Хрисанфова делать мне массаж. Во время этих сеансов Хрисанфов, упорно смотря мне в глаза, предложил свою любовь, обещая сделать для меня всё, что я от него потребую. Предложение это я сначала отклонила до своего возвращения из Петербурга, куда я собиралась уехать, но по приезде, после назойливых требований, в августе 1892 года я пала. Вступив со мной в тайную связь, Хрисанфов стал настойчиво требовать, чтобы я убила отца, угрожая в противном случае погубить и меня…»
То есть во всём он, подлец, виноват, а я — безвольная влюблённая женщина. Ну да, он мне какие-то порошки давал, я отцу подмешивала, но я совершенно не уверена, что это яд и что папа умер от этого. Видна работа с присяжным поверенным. Присяжный поверенный, хотя и помощник присяжного поверенного, но он что-то не очень торопится в большие присяжные поверенные вступать — это, на самом деле, достаточно известный адвокат, Георгий Иванович Петрашевский. Я не знаю, состоит ли он, но, видимо, в каких-то дальних родственных…
С. БУНТМАН: Родстве с Петрашевским?
А. КУЗНЕЦОВ: …дальнем родстве с Петрашевским, который предшественник народовольцев. И вот он явно совершенно с ней, так сказать, имел, ну, такие тренировочные занятия, на которых говорил ей, чего можно говорить, чего не нужно говорить, вообще, как мы будем выкручиваться из этой ситуации. Андрей, дайте нам, пожалуйста… Можно пропустить чёрно-белую фотографию — там ничего на ней нового, а вот дайте нам такую карточку из издания, карточку Георгия Ивановича Петрашевского, где рассказывается его история, где есть его фотография. Вот. И обратите внимание: в присяжные поверенные он вступил только в 1901 году, через восемь лет после окончания университета, а достаточно было иметь пять лет практики и уже, пожалуйста, туда. То есть он ещё достаточно молодой адвокат. Но, тем не менее, работу свою он сделал очень-очень неплохо.
А дальше начинает давать показания Хрисанфов. У него, похоже, адвоката нет. Дело в том, что нигде в судебном отчёте не упоминается адвокат, ни разу, ни по фамилии, ни просто как адвокат, а в одном месте упомянуто, что Хрисанфов заявил суду ходатайство. То есть он сам, видимо, обращался к суду.
С. БУНТМАН: Сам? Интересно.
А. КУЗНЕЦОВ: Почему он отказался от адвоката по назначению — трудно сказать. В принципе, он мог требовать, он мог требовать себе адвоката, и суд обязан был ему кого-то назначить. Но он решил почему-то, видимо, защищать себя сам. Хрисанфов говорит: всё не так было, что вы! Она меня с самого начала соблазняла, она меня заманивала. Значит, сначала меня вызвали в дом к больным детям, а потом, значит, вот, она вроде как занедужила, а потом она начала настаивать, что, значит, ей нужен массаж, — она говорит, что это он ей предложил массаж, — и во время массажа она вела себя игриво, но я держался как кремень. И ни в каком августе 1892 года она не пала, у нас с ней физические отношения начались через два дня после смерти старика, когда она в очередной раз меня, значит, зажала в угол всем, чем бог послал. И что вы, я ей никаких порошков не давал! Я старика лечил исключительно вот этими самыми клистирами с касторкой, а более серьёзные лекарства ему доктор назначал, мои руки вообще их не касались.
Вызвали доктора, того самого, который говорил, что алкоголизм — и всё. Доктор ещё интереснее дал показания. Он говорит: ну да, слушайте, течение болезни было такое, довольно странное, то потухнет, то опять разгорится, но я категорически не верю в то, что яд. Хотя старичок ещё был жив — я его лечил, я его, там, пользовал, а Хрисанфов мне говорил: смотрите, эта кошмарная баба мне какие письма пишет, и надо бы нам всё это открыть. Я ему говорю: голубчик, ни в коем случае, вообще не надо лезть в чужие дела — это всё плохо закончится. А он мне говорит: смотрите, я слышал разговор, что вроде как в бане она какой-то порошок там на каменку кидала, перед тем как отец…
То есть если верить доктору, — а доктору не верить нет оснований, это, видимо, совершенно простодушный, абсолютно честный человек, который в полном ужасе от того, что он оказывается в эту историю каким-то боком замешан, — вот он, действительно, видимо, правду говорит. То есть если верить доктору, то Хрисанфов, зная о том, что что-то напоминающее (я аккуратно выражаюсь), что-то напоминающее отравление готовится, всё время себе самому создаёт алиби, а её закапывает, и готовит независимого свидетеля, простодушного честного человека, который подтвердит…
С. БУНТМАН: Можно и так понять, можно и так понять…
А. КУЗНЕЦОВ: Понимаешь, Серёж…
С. БУНТМАН: Можно понять как тревогу. Вот…
А. КУЗНЕЦОВ: Да. Я не забыл про 30 тысяч. Вот теперь моя версия. Дело в том, что Хрисанфов ни при каких обстоятельствах рассчитывать на получение денег покойного купца не мог, конечно. Он женат, она замужем, развестись с мужем она, видимо, не может, потому что если, единственное основание, по которому теоретически можно попробовать — нужно, чтобы кто-то из супругов заявил о том, что он прелюбодей или она прелюбодейка, но если она сама возьмёт на себя вину и скажет — простите меня, святые отцы, я прелюбодейка, в консистории, то это значит, что она больше никогда не сможет выйти замуж, потому что тот, кого признали виновным — на этом же построен казус Анны Карениной, почему придёт Стива уговаривать Каренина, так сказать, точнее, станет свидетелем того, как Каренин говорит о том, что вот его уговаривают взять всё на себя: потому что иначе она не сможет выйти замуж за Вронского. То есть ему не светит. Каким единственным образом ему может светить?
С. БУНТМАН: Шантаж?
А. КУЗНЕЦОВ: Конечно. И почему он так неглупо вёл эту линию, а потом вдруг нажрался и начал на каждом углу об этом орать — вот это, конечно, задача к психологам или к психиатрам: кстати, наша передача всегда была богата на совпадения, знаешь, какой день завтра отмечается?
С. БУНТМАН: Какой?
А. КУЗНЕЦОВ: Международно отмечается, День психического здоровья, вот клянусь.
С. БУНТМАН: Ура! Ура!
А. КУЗНЕЦОВ: За десять минут до передачи случайно на меня эта информация выскочила — вот, думаю, попали…
С. БУНТМАН: Слушай, ну, а вот как он рассчитывал её шантажировать, когда у неё были все его письма?
А. КУЗНЕЦОВ: Возможно, он собирался сначала их попробовать вернуть.
С. БУНТМАН: А, ну да, отдай мне мои письма, тратата.
А. КУЗНЕЦОВ: Сейчас про письма будет. Ты знаешь, дело в том, что, помнишь, конечно, все — все, я думаю, собравшиеся хорошо помнят «Собаку Баскервилей», там ведь тоже в конце Холмс так и не даёт чёткого ответа на вопрос, каким образом Степлтон в случае успеха его предприятия собирался предъявить права на баскервильское хозяйство, да? Он только говорит о том, что, ну, очевидно, у него были какие-то надежды, а как — хотя из самой повести, в общем, совершенно неочевидно, что у него есть такого, что он сможет в английском суде предъявить в качестве права на наследство.
По поводу писем — прокурор, Новиков, если я не ошибаюсь, Василий Васильевич — Новицкий, Василий Васильевич Новицкий, да — значит, он в своей речи приводит некоторые отрывки из его писем, потому что ему важно доказать, он поставил перед собой такую задачу, что травила-то, наверное, она, с этим обвинение соглашается, но вот он её абсолютный злой гений, да, значит, что он обладал совершенно на неё влиянием таким вот, ну смотрите, цитирую: «Сообразно характерам, установились отношения: Румянцева боялась Хрисанфова, в его присутствии испытывала волнение и страх, не могла вынести его холодного, пронзительного взгляда; под одним из писем, побуждаемая Хрисанфовым к отравлению», — к отравлению отца имеется в виду, — «истерзанная угрызениями совести — она подписывается «готовая на всё твоя страдалица Маня». Посмотрите теперь на письма Хрисанфова», — дальше идут цитаты закавыченные: — «"я решил отравить твоего отца», «я люблю и погублю тебя», «принятого решенья никогда не изменю», «на мне кровь двадцати двух преступлений»".
С. БУНТМАН: Вау.
А. КУЗНЕЦОВ: «"Я твой злой гений»; «ты должна устроить всё и жить со мной, ты должна уехать со мной, я тобою не дам пользоваться», «обиды никогда не прощаю»". Ну действительно, Мефистофель какой-то, извините. Ну, адвокат, конечно, по полной программе оттоптался на двух вещах, абсолютно предсказуемых: во-первых, на том, что экспертиза не обнаружила яд, и более того — врачи говорили, что картина-то, в общем-то, характерная для последствий, значит, длительного злоупотребления алкоголем, в том числе непосредственно перед смертью в больших количествах, ну, а второе — он говорит, а с чего вы взяли, что такое распределение ролей? Да, она, конечно, девушка, мягко говоря, недалёкая — в то время, кстати, адвокаты, выгораживая своих клиентов, часто они говорили такие вещи, за которые сегодня из адвокатуры можно вылететь в соответствии с кодексом профессиональной этики.
С. БУНТМАН: Ну да, слишком сложно для такого дурака, да?
А. КУЗНЕЦОВ: Да-да-да-да-да, буквально прямое, да. Помнишь, как Карабчевский в Симферополе: «не ищите этого в жалком, ничтожном Гулгуляне», он говорит о своём подзащитном, армянине, который отомстил за семью, погибшую во время одного из армянских погромов в Турции, да? Жалком, ничтожном Гулгуляне — говорит он о человеке, которого спасает от каторги, и здесь то же самое, но смотрите, вот, вот фельдшер-то, вот он, конечно! Ну, в общем, судьи постановили, что — а три судьи в этом случае плюс четвёртый запасной, но он не голосует, он на случай, если кто-то заболеет во время процесса, значит, три судьи единогласно постановили: ей восемь лет каторги, да, обоих полное лишение прав, гражданская казнь, ей восемь лет каторги, то есть Сибирь, ему пять лет каторги и с последующим поселением.
Поскольку нет присяжных, можно апеллировать — напомню, что по реформе на решение присяжных апеллировать мог только сам суд, только в одном случае: если суд был убеждён, что осуждены невинные, тогда суд мог принести апелляцию.
С. БУНТМАН: Ага.
А. КУЗНЕЦОВ: А вот если этого не было.
С. БУНТМАН: Только осуждены невинные, а не оправданы невиновные, нет?
А. КУЗНЕЦОВ: Только осуждены невинные, да, да, нет-нет-нет, вот здесь суд ничего не мог сделать.
С. БУНТМАН: Это важно.
А. КУЗНЕЦОВ: Да, только — вот если суд был убеждён, хотя бы два против одного, что были осуждены невинные: такое бывало, но очень редко, очень редко, то суд мог принести апелляцию, а иначе всё, только кассация в Сенате, но здесь присяжных не было, поэтому возможна апелляция, и дело отправляется в Петербургскую судебную палату. Петербургская судебная палата привлекает двух врачей, об этом говорил Кони, не называя фамилий — ну, Анатолий Фёдорович не назвал, а мы назовём и даже покажем вам их фотографии, покажите, Андрей, пожалуйста, сдвоенную фотографию — ну, человека слева, может быть, некоторые узнают, это знаменитый Владимир Михайлович Бехтерев.
С. БУНТМАН: Бехтерев, да?
А. КУЗНЕЦОВ: Именно он будет проводить экспертизу, справа — его сотрудник, его помощник по научной части Павел Яковлевич Розенбах. И вот два уважаемых доктора наблюдали её в клинике, и Бехтерев в конечном итоге с Розенбахом дают такое уклончивое заключение: вот смотрите, что пишет по поводу гипноза Бехтерев вообще: «Как известно, в гипнозе легко удаются самые разнородные внушения. Впрочем, вопрос, можем ли мы внушить в гипнозе всё, что мы пожелаем, до сих пор ещё остаётся не вполне выясненным. По некоторым авторам, нет вообще никаких границ для внушения, другие, напротив того, держатся взгляда, что в гипнозе может быть внушаемо только то, что отвечает психической природе человека». Ну и дальше он рассуждает про, как на практике это всё может сработать, то есть, иными… Да, они провели эксперименты, они её загипнотизировали, они зафиксировали, что она не валяет дурака, с помощью измерений пульса, дыхания, всего прочего.
С. БУНТМАН: То есть настоящий гипноз, всё, да, да, да!
А. КУЗНЕЦОВ: Да-да, настоящий гипноз, это всё при большом скоплении квалифицированных наблюдателей происходило, потому что это всё в военно-хирургической клинике… военно-психиатрической! Нет, нет, вру. Это всё в психиатрической больнице, а оба дóктора — докторá, значит, военно-медицинской академии, да, поэтому они оба в форме на фотографии, всё это происходило при студентах, при этих самых, как они называются, при ординаторах, и в результате вдохновленный Петрашевский с этим в палату: вот, смотрите, граждане, он её загипнотизировал, он её волю подавил, поэтому если она и виновата, то minimum minimorum, а он главный злодей — а палата, состоявшая из очень квалифицированных юристов, это, извините меня, столичная судебная палата.
С. БУНТМАН: Ну да.
А. КУЗНЕЦОВ: Это не ерунда какая-нибудь, да? А палата говорит — ну, а и что такого-то, извините меня, вы нам говорите про гипноз во время нескольких сеансов массажа, и то непонятно, гипнозом они там занимались или ещё каким-нибудь видом воздействия, а смотрите, какая переписочка-то, да, они на протяжении нескольких месяцев в подробностях, в красках обсуждают, как, чем травить, а что касается того, что…
С. БУНТМАН: Ну логично.
А. КУЗНЕЦОВ: Да, а что касается того, что яд не обнаружен, что вы думаете, у науки ответов нет? Дофига у науки ответов. И сослались на мнение некоего, обвинение сослалось на мнение некоего психиатра, про которого я ничего не нашёл, некий профессор Риана, вот смотрите: «Известный профессор Риана в своем заключении медицинскому совету», — то есть он давал заключение конкретно по этому делу, да? — «не исключает возможности отравления даже при этих условиях, объясняя отсутствие яда тремя соображениями: первое, что яды при продолжительном ими отравлении могут естественным путём выходить из организма». Помнишь, как в «Графе Монте-Кристо», да, Валентину приучает дедушка?
С. БУНТМАН: Да-да-да.
А. КУЗНЕЦОВ: «Второе — растительные яды вообще трудно распознаваемы в организме» — это, кстати говоря, чистая правда для того времени, читаем «Сто лет криминалистики» Торвальда, — «и, наконец, потому что вскрытие трупа было произведено на 47 день, когда яды путём естественного разложения могли не оставить после себя никаких следов». Ну и хотя зима, всё равно, в общем, тоже это можно себе, наверное, представить: врач говорит, квалифицированный врач. Петрашевский — да, ну, правда, судебная палата сказала: ну, с другой стороны окружной суд как-то не очень обратил внимание на то, что она сама призналась, ещё на следствии, что она давала в том числе и уличающие себя и её подельника показания, поэтому судебная палата своим приговором снизила ей наказание: ему оставила пять лет и ей снизила с восьми до пяти.
Петрашевский поскакал в Сенат, и Сенат сказал: так, палата, вы вообще чем закусывали, если вообще закусывали, вам экспертиза чётко сказала, что мы, врачи, не можем определить, так сказать — действовала она самостоятельно или в результате внушения, доктора не исключают, доктора говорят — она внушаема, то-сё, пятое-десятое, она гипнозу поддаётся, а вы на голубом глазу говорите: она намеренно, умышленно и так далее. Вот по этому пункту мы возвращаем дело обратно в палату на новое рассмотрение другим составом палаты — не в окружной суд, окружной суд вопрос о гипнозе не исследовал, мы возвращаем в палату, ну-ка, пересматривайте.
Палата её своим решением отправила на ещё одну медицинскую экспертизу, уже не к Бехтереву, к другим врачам, в психиатрическую клинику, и вот как пишет Кони вот в этой коротенькой справочке — после того как врачи дали своё заключение, и, судя по всему, это заключение было — внушаема, но вменяема, палата подтвердила, значит, свой приговор: ей пять и ему пять. Больше про это дело ничего не слышно, в девяносто шестом оно закончилось, наверно, отправились они в Сибирь, порознь, конечно, потому что они не венчанные супруги.
С. БУНТМАН: Ну да.
А. КУЗНЕЦОВ: Были бы супруги венчанные, то даже если бы они друг друга пытались бы убить, они бы всё равно в Сибирь отправились бы вместе, а тут, так сказать, их, думаю, что рассовали по разным местам каторги и затем ссылки, ну, в принципе, девяносто шестой год — уже вовсю коптит небо сахалинская каторга.
С. БУНТМАН: Ох!
А. КУЗНЕЦОВ: А напротив — женская каторга, вот там Акатуй — Зерентуй, уже закрыта, так что я вполне допускаю, что в связи с нехваткой женщин на Сахалине, о чём писали и доктор Чехов, и журналист Дорошевич, вполне возможно, что Марья Семёновна отправилась через Татарский пролив пароходиком.
С. БУНТМАН: Ну да.
А. КУЗНЕЦОВ: Если так — то её судьба, ну, совсем, конечно, незавидная.
С. БУНТМАН: Да, эта судьба незавидная.
А. КУЗНЕЦОВ: Читайте «Остров Сахалин» доктора Чехова.
С. БУНТМАН: Чехова, да. Слушай, здесь спрашивают у нас (у нас сегодня, кстати, должен сказать в скобках, замечательный чат просто, изумительный).
А. КУЗНЕЦОВ: Прекрасно.
С. БУНТМАН: Всё по делу, а что мимо дела — тоже очень красиво, очень красивый чат. Ну так вот, спрашивают — а как вот супруга того и супруг её реагировали на это, известно или там ничего?
А. КУЗНЕЦОВ: Судя по всему, поняв, что дело и так, законный ход дела идёт, ну, какие у них были эмоции — про это нигде ничего нет, корреспондент из зала суда — а всё, практически всё, что я цитировал, это подробнейшие отчёты в «Олонецких губернских ведомостях»: добрые люди оцифровали за многие годы эту газету, я получил удовольствие.
С. БУНТМАН: Это хорошо!
А. КУЗНЕЦОВ: Я знал только — я знал только, когда, собственно, дата суда, сто номеров в год выдавали «Олонецкие губернские ведомости», и вот до суда смотришь, я ж заранее начал смотреть на всякий случай, да? Несколько номеров смотрю — ну явно не знают, чем два раза в неделю набивать номер: телеграммы из-за рубежа, значит, телеграммы из каких-то отдалённых губерний России, никакого отношения к Олонецкой губернии, какая-то реклама, какая-то всякая всячина, официальные правительственные какие-то объявления, какие-то длиннющие — хотя очень интересные, но вряд ли широкой публике — какие-то длиннющие статистические отчёты по Олонецкой губернии, какие-то краеведческие эти самые… И тут начинается суд! И газета…
С. БУНТМАН: Уау!
А. КУЗНЕЦОВ: Да! И из восьми полос — две с половиной под судебные отчёты, да, так вот корреспондент нигде ни словом не упомянул супруга обвиняемой, просто его, видимо, возможно, даже не было в зале суда, а что касается бабушки добродетельной, то она выступала, ровно один раз она упоминается, вот — я уже сказал, что прокурор сказал: вы её видели? Что вам непонятно, да? То есть, видимо, ну, произвела впечатление.
С. БУНТМАН: Слушай, а скажи мне, пожалуйста, неизвестно, но олонецкие, вот, олонецкая газета-то не писала, кому бизнес-то достался?
А. КУЗНЕЦОВ: Ну, я думаю, что в этой ситуации вопроса нет: бизнес, конечно, судя по всему, достался мужу, тем более что, понимаешь, пять лет каторги дают ему право с ней развестись в одностороннем порядке, более трёх лет каторги — всё, один из супругов делает заявление, и брак расторгается. Так что я думаю, что он совершенно спокойно с ней развёлся, и если у него хоть капля каких-то деловых способностей хоть какого-то характера всё-таки присутствовала, то он, я думаю, начал вести бизнес самостоятельно.