С. БУНТМАН: Добрый вечер! Пятьсот первая передача после нашего юбилея замечательного, мы вновь входим в рабочий ритм. Алексей Кузнецов, Сергей Бунтман здесь с вами.
А. КУЗНЕЦОВ: Добрый вечер!
С. БУНТМАН: Добрый вечер. Ну, сегодня и возвращаемся к нашим отечественным делам, причём не летальным! Или летальным?
А. КУЗНЕЦОВ: Нет, не летальным.
С. БУНТМАН: Не летальным.
А. КУЗНЕЦОВ: Насколько можно судить, здесь не было ни одного — по крайней мере непосредственно с этим связанного — летального исхода.
С. БУНТМАН: Ты знаешь, какая потрясающая вещь произошла с моим компьютером?
А. КУЗНЕЦОВ: Так.
С. БУНТМАН: Вот, за отчётное время. Тут я обнаружил просто — представляешь? — брызги крови на мониторе.
А. КУЗНЕЦОВ: Так?
С. БУНТМАН: Ну вот.
А. КУЗНЕЦОВ: Ну, монитор, я надеюсь, огорожен красно-белой лентой?
С. БУНТМАН: Так вот он был, пока не пришли криминалисты, пока не пришли…
А. КУЗНЕЦОВ: Так.
С. БУНТМАН: И ока… Ну что, ну что вы, говорят, Сергей Александрович! Что вы, Сергей Александрович! Это же гранатовый сок! Это гранат брызнул.
А. КУЗНЕЦОВ: Вот.
С. БУНТМАН: А я-то думал! Так что это не было цветом…
А. КУЗНЕЦОВ: А лет сто пятьдесят назад могла бы быть, да, из этого история.
С. БУНТМАН: Да! Да, да. Вот, могла бы быть история, и, в общем-то, начали бы расследовать тут что-нибудь, что-нибудь так…
А. КУЗНЕЦОВ: Ну что же, это очень удачная подводка, потому что у нас сегодня в каком-то смысле брызги гранатового сока и будут, наверно. Это, так сказать, продолжение нашего такого внутреннего мини-цикла, связанного с отделом расследований, отделом судебных очерков «Литературной газеты» в период её, на мой взгляд, максимального расцвета, в 1960—1980-е годы, и сейчас нам Андрей даст фотографию, которую мы уже видели как минимум один, а по-моему, даже пару раз в наших передачах. Андрей, нам нужен человек, который, по сути, является сегодня главным автором нашей передачи — не Сергей Бунтман, не я! Вы видите Аркадия Ваксберга, юриста, человека, который сам был вполне, так сказать, успешным и практикующим адвокатом, начинал свою адвокатскую деятельность в качестве практиканта у знаменитого Ильи Брауде. Об этом обо всём мы рассказывали, но не лишний раз напомнить. И вот в конце 1970-х годов Ваксберг публикует судебный очерк, а затем, как это принято было в «Литературной газете» (такие случаи были регулярны достаточно), — второй судебный очерк на эту же тему, который является и продолжением и некоторым подведением итогов. Так сказать, вот вы нам писали, меры приняты, вот нам ответили такие-то инстанции на первый очерк. Это, я считаю, очень хорошая практика, люди должны знать, что, действительно, работа, там, имела какие-то последствия. Так вот, героем этого очерка — героем в кавычках, естественно, — становится Захар Самойлович Двойрис, человек абсолютно феерический. И честно говоря, я уже привык к тому, что, когда речь идёт о каких-то громких, значительных делах советского времени, уже есть передача с Каневским, уже есть передача, там, в каком-нибудь другом цикле.
С. БУНТМАН: Ну да.
А. КУЗНЕЦОВ: Уже есть, там, у Минаева какого-нибудь, значит, в трукрайм-подкасте, ещё что-нибудь. Ничего! У меня, Серёж, такое ощущение, что из журналистов мы первые — ну, по крайней мере в каких-то таких, более или менее популярных — уж после пятисот-то можем, да, говорить про популярность?
С. БУНТМАН: Ну можем, да. Ну.
А. КУЗНЕЦОВ: В каких-то более или менее популярных передачах. Но тем больше, так сказать, наша ответственность.
С. БУНТМАН: Но, а может, они боятся — знаешь, как актёры боятся вот: эта шотландская пьеса, там.
А. КУЗНЕЦОВ: Может быть, может быть, может, да, существует какая-то…
С. БУНТМАН: Этот аферист! Может, это было связано с каким-то, да. Фальшивая биография
А. КУЗНЕЦОВ: Не исключаю, не исключаю. Тем более что, действительно, много удивительного. Итак, Захар Самойлович или (у Ваксберга в очерке) Семёнович. Я проверил, на самом деле он, судя по всему, по паспорту Самойлович. Паспорта я его, разумеется, не видел, но поскольку герой наш является автором двух книг, большого количества статей, нескольких сценариев к документальным фильмам — есть библиотечные карточки, вот на книги есть библиотечные карточки и Российской государственной библиотеки, и нескольких других, значит, областных библиотек, и там прямо указано: автор Захар Самойлович Двойрис. Что касается того, не два ли это разных человека — нет, это один человек. Надо сказать, что с еврейскими именами и фамилиями в советское время часто происходила трансформация: Моисеевичи становились Михайловичами, Боруховичи становились Борисовичами. Я вполне допускаю, что здесь, может, по, так сказать, велению времени, может быть, по желанию самого носителя, может быть, ещё по каким-то обстоятельствам отчётливо еврейское Самойлович превратилось в менее отчётливо еврейское Семёнович. В любом случае, это один и тот же человек. Дайте нам, Андрей, пожалуйста, единственную фотографию, которой мы располагаем: плита, скромная плита на семейном захоронении — слева памятник побольше, на Востряковском кладбище.
С. БУНТМАН: Ну да.
А. КУЗНЕЦОВ: Кладбище не последнее, прямо скажем, в столице, но это тот его участок, который исторически представляет собой еврейское кладбище, так что сам факт захоронения здесь не свидетельствует о каких-то там заслугах, это как бы отдельное, да, это такая вот вещь. И вот с этой фотографии, достаточно хорошо различимой на памятнике, смотрит человек, абсолютно соответствующий тем описаниям, которые встречаются в очерке Ваксберга: человек с прямым горделивым взглядом, с достаточно роскошной даже в старости седой шевелюрой, человек такой солидный, представительный, и так далее. На протяжении нескольких десятилетий, я бы сказал — примерно около полувека Захар Двойрис представлял людям… Ну вот если биографию, им самим рассказанную, изложить, то выглядит она примерно следующим образом: в 1930-е годы он занимал различные ответственные посты, он 1909 года. Вот это факт. Значит, в 1930-е годы он занимал различные ответственные посты: в частности, он упоминал о том, что он был секретарём одного из райкомов партии, в партии он с тридцатого года, по его собственному утверждению, значит, что он был секретарём одного из московских райкомов, что он был депутатом Моссовета в первой половине 1930-х годов, что в 1937 году он был репрессирован по политическим мотивам с должности одного из секретарей ЦК комсомола Украины. Он уроженец Украины, он из Винницкой области. Значит, дальше по его версии, отбыв определённый срок в лагере, он освободился и немедленно отправился на фронт, где в качестве рядового сражался в рядах 227-го гаубичного полка, в 70-й стрелковой дивизии, на Ленинградском фронте, был тяжело ранен, отправлен на излечение в тыл, в госпиталь, в Сибирь, значит. После этого комиссован, до конца войны и даже некоторое время (до 1946-го) после войны, продолжал проживать в городе Новосибирске — вот том самом, в котором, так сказать, оказался после того как вышел из госпиталя. Там вёл активную общественную работу: разоблачил невероятное количество лиц, уклоняющихся от армии, от фронта, за что, так сказать, имел благодарности местного военного комиссариата. Якобы в 1930-е ещё годы он закончил некий юридический вуз — он везде писал, что у него высшее юридическое образование, и имел справку, что состоит соискателем, то есть человеком, который готовится писать и защищать кандидатскую диссертацию, в ВЮЗИ, Всесоюзном юридическом заочном институте. В 1960-е годы он становится личным секретарем человека тоже незаурядного (только в отличие от Двойриса его биография не выдумана, я её обязательно расскажу, и мы увидим фотографию этого человека — Фёдора Николаевича Петрова) старого большевика, старого-старого, то есть старее не бывает — ну, не будем забегать вперёд.
С. БУНТМАН: Ой! Да его же нам показывали! Его, Фёдора Петрова!
А. КУЗНЕЦОВ: Где показывали? Его везде показывали!
С. БУНТМАН: Нам его… нет, нам его в телевизоре «Луч» — это не видеоассистент арбитра, а это я показываю именно телевизор. Вот в телевизоре «Луч» показывали постоянно, особенно, там, под юбилеи. Фёдор Петров! А не он ли был в полемике тогда вот, когда показывали нам всё время к юбилею революции, он защищал. Ну вот, в общем-то это самый известный…
А. КУЗНЕЦОВ: Ну конечно! С Шульгиным!
С. БУНТМАН: С Шульгиным, конечно!
А. КУЗНЕЦОВ: С Шульгиным, конечно, и именно он представлял правильную, так сказать, линию.
С. БУНТМАН: Ну да, да-да.
А. КУЗНЕЦОВ: Ну, достаточно сказать, что у Фёдора Николаевича в биографии запись «Член КПСС с 1896 года». Абсолютно абсурдная фраза из серии «История СССР в период феодализма» — да, учебник так назывался — но вот она совершенно официально везде была растиражирована, во всех энциклопедиях.
С. БУНТМАН: Ну!
А. КУЗНЕЦОВ: Мы обязательно об этом человеке поговорим, потому что в судьбе Двойриса он сыграл очень важную роль, но и Двойрис в его судьбе, и то, что вам его всё время показывали — в этом, видимо, какая-то, опять же в кавычках, заслуга Захара Самойловича имеется. Вот он становится секретарём этого старого-старого большевика. Большевику уже на тот момент прилично за семьдесят. Пишет о нём, пишет сценарии. Вот эти два документальных фильма, которые я упомянул, это о нём. Обе книги — это о нём. Он всячески его популяризирует, всюду его, где можно — водит, показывает, сам рядом с ним. Ну, а потом, значит, клеветы всякие на Захара Самойловича возводятся. Первое время, пока ещё жив товарищ Петров, он от этих клевет отбрёхивается. Есть письма старых большевиков: вот, на Захара Самойловича клеветы многие, а Фёдор Николаевич от этого расстраивается. Да что же это за безобразие?
С. БУНТМАН: Да! Ваксберг начинает расследование
А. КУЗНЕЦОВ: Товарищи на одного честного товарища клевещут, а другой, который уже к нему привык и считает его личным другом, а сам Ленина видел. И автор воспоминания о том, как он Ленина видел… Короче, в 1973-м Петров умирает, не дожив, по-моему, два или три года до своего столетия. Захар Самойлович продолжает снимать с грядки многочисленные урожаи. Но вот, судя по всему, роковая его ошибка… Я сужу не по очеркам Ваксберга, а по двухтомным воспоминаниям. Аркадий Иосифович написал феерически интересную автобиографию свою в двух томах. Настоятельно её рекомендую, без труда в интернете найдёте. И вот там приоткрывается форточка, которая показывает, что же наконец прервало совершенно блестящую длительную жизненную карьеру этого человека. Я процитирую Ваксберга, не откажу себе в удовольствии. «Каким-то образом Захар сумел насолить Михалкову. Отцу, а не детям».
С. БУНТМАН: Сергею Владимировичу.
А. КУЗНЕЦОВ: Ну конечно! «Он-то и позвонил мне, чтобы рассказать о беспримерном мошеннике. Сергей до того был взбешён, что даже перестал заикаться». Кто слышал выступления Сергея Владимировича Михалкова, наверное, помнит: он сильно заикался. Это вот не лёгкая, да, иногда бывает форма…
С. БУНТМАН: Но это известная вообще вещь, в каких-то ситуациях перестаёт человек.
А. КУЗНЕЦОВ: Да, да! В ситуациях именно стрессовых. То есть здесь Михалков был просто в бешенстве. «- Докажи, что и этот орешек тебе по зубам, — подначивал меня дядя Стёпа, боясь, что я откажусь. — Таких ты ещё не видел. Как бы Захарушка тебя не слопал, пока ты раскусишь его». Ну, приёмчик простенький, прямо скажем. Ваксберг подначивание тут же определил без труда. Но надо отдать должное Михалкову. Я не думаю, что Михалков звонил по всей своей телефонной книге. Он выбрал абсолютно правильного человека, потому что Захара Двойриса при тех обстоятельствах, которые он выбрал и в которых он действовал, сломать могла не официальная правоохранительная система, тут нужен был дуплет. Совместные действия двух органов, в общем, ну как бы даже и не вполне, можно сказать, государственных. Не скажу официальных — государственных. Здесь нужен был союз прессы и Комитета партийного контроля. Людям постарше не надо объяснять, что такое КПК, а людям помоложе скажу, что был такой орган, по сути, высший контрольный орган партии, который занимался разными делами, но люди, которые… И хозяйственными, и политическими, и кадровыми всякими личными вопросами [занимался комитет], но люди, которые там работали, как правило, имели квалификацию хороших следователей, потому что-то, чем они занимались, хотя формально (юридически) следствием не было — это была настоящая расследовательская работа. И вот, соответственно, союз талантливого, одного из самых талантливых журналистов, судебных очеркистов, при этом профессионального юриста Аркадия Ваксберга и ответственного сотрудника комитета партийного контроля Вологжанина. Второй очерк в «Литературной газете» они напишут вместе, как бы как признание их союза…
С. БУНТМАН: Да, Вологжанин тоже, это известный человек
А. КУЗНЕЦОВ: Это известный человек, вот у него как раз вполне настоящая партийная биография. Он как раз и был в своё время секретарём райкома где-то на Урале, если не ошибаюсь, или в Западной Сибири. Это человек, который, прежде чем оказаться в Комитете партконтроля, прошёл такой, в общем, достаточно прямой для того времени путь, и на своём месте, что называется, штаны просиживал, а… Ваксберг, кстати, о нём очень тепло вспоминает как о человеке. В частности, обращал внимание на то, что Вологжанин его к себе в кабинет на Старой площади приглашал обычно во второй половине дня и всегда деликатно, прощаясь, напоминал: не забудьте заглянуть на первый этаж. На первом этаже (чуть не сказал «этажу») находилась столовая, в которой после обеда, собственно, уже практически посетителей, которые бы ели, не было, но там можно было отовариться, и любой человек, который законно оказывался в здании, не обязательно сотрудник, но и человек, который просто…
С. БУНТМАН: Ну да!
А. КУЗНЕЦОВ: Он мог там купить того-сего. Я под вечер, я понимаю, что сейчас многие люди готовятся ужинать, я не буду перечислять. Аркадий Иосифович очень сладострастно перечисляет, чего там можно было, значит, приобрести в те, уже довольно дефицитные, годы. Я не буду…
С. БУНТМАН: Да, дефицитные.
А. КУЗНЕЦОВ: Почитайте Ваксберга и, так сказать, захлебнётесь ностальгической слюной. Так вот, Вологжанин в этом смысле… Ну, это интеллигентный поступок в тогдашних обстоятельствах — помнить о том, что не все живут так же хорошо, как ты, и неплохо бы дать возможность человеку попользоваться. Одним словом, они взялись за это дело. Подключили… А Комитет партийного контроля, он чем ещё хорош? Не будучи официально следственным органом, он не связан уголовно-процессуальным кодексом. Поэтому он запросто подключает всяких добровольцев, не посылая официально запросы на экспертизу. Он подключает сотрудников архивов, сельских библиотекарей, местных краеведов — кого угодно. И это часто приносит результаты гораздо более эффективные, чем обычный запрос какого-нибудь там следователя районной прокуратуры. И вот выясняется, что в той биографии, которую я изложил и которую излагал Двойрис, которой он более или менее придерживался, правда только то, что он уроженец Винницкой области и он 1909 года рождения. Всё. Остальное…
С. БУНТМАН: Всё?
А. КУЗНЕЦОВ: Всё. Началось с того… Они проверили первую вещь. Сегодня человек, который умеет элементарно пользоваться «Гуглом», или «Яндексом», или ещё каким-нибудь поиском — он бы это установил в три минуты. Ну или, по крайней мере, заподозрил бы в три минуты. Тогда, помните, для всего нужно было рассылать запросы, адресно, в самые разные ведомства, потому что не всегда было понятно, в какое именно ведомство. И тогда рассылали веером по ведомствам определённого типа. Ну вот здесь, видимо, запрос ушёл в Подольск, в архив министерства обороны. Дело в том, что Двойрис довольно много подробностей о себе рассказывал, называя в том числе, например, номера воинских частей. И вот выяснилась такая подробность: 227-й гаубичный полк, действительно, совершенно героически сражался на Ленинградском фронте, а вообще 70-я стрелковая дивизия была кадровым соединением Красной Армии с заслуженной боевой биографией, которая активно принимала участие ещё в Зимней войне, в советско-финской. Кстати говоря, вот тот самый Майнильский инцидент, когда якобы с финской стороны обстреляли, значит, на советской территории позиции Красной Армии и там был ранен красноармеец, и так далее. Вот если верить официальному сообщению… чего делать не надо, конечно, понятно, что майнильский инцидент — это имитация, но якобы обстрел пришёлся по территории именно 70-й стрелковой. И всю войну она входила в состав Ленинградского фронта, но вот какой нюанс, о котором, видимо, Двойрис не знал. Дело в том, что есть две 70-е дивизии — первого и второго формирования. И соответственно, гаубичный полк входивший — это её штатный гаубичный полк. Он ей положен, этой дивизии. Что такое стрелковая дивизия? Несколько стрелковых полков и два артиллерийских полка, как правило, так сказать, обычной артиллерии, которая по настильной траектории стреляет, и гаубичная артиллерия. Так вот, эта дивизия понесла тяжелейшие потери во время очередной Синявинской операции, так называемой Синявинской операции 1942 года. Это осень…
С. БУНТМАН: Синявинские высоты, да…
А. КУЗНЕЦОВ: Да. И понесла, во-первых, огромные потери, во-вторых, в очередной раз покрыла себя, значит, славой, и в конце октября 1942 года было принято решение переформировать её в гвардейскую дивизию, первую на Ленинградском фронте.
С. БУНТМАН: Ну да.
А. КУЗНЕЦОВ: И она была расформирована, номера, соответственно, ушли. Некоторое время ушло на формирование, так сказать, дивизии второго формирования, и с конца марта появилась 45-я Гвардейская дивизия (бывшая 70-я), и тогда же появилась новая, второго формирования, обычная 70-я дивизия.
С. БУНТМАН: Ну да, это… Это, на самом деле, дело, встречающееся довольно…
А. КУЗНЕЦОВ: …очень часто. Да, пожалуйста, слушайте, у нас некоторые соединения во время Великой Отечественной войны есть и третьего формирования, да.
С. БУНТМАН: Есть, конечно.
А. КУЗНЕЦОВ: Некоторым так «повезло», что их, там, в окружение попадали или расколошмачивали и всё вот это… Тут ещё-то относительно такой путь, не самый, что называется, страшный. И то же самое происходило с 227-м гаубичным полком в её составе: в ноябре 1942 года он был раскассирован, и в конце марта 1943 года — опять, второе формирование, возрождён в составе новой 70-й дивизии. Так вот, Двойрис утверждал, что он сражался в составе этого полка и этой дивизии с января по март — ровно в тот промежуток, когда их не было.
С. БУНТМАН: Интересно. Это он нарочно? Не знаю…
А. КУЗНЕЦОВ: Нарочно? Не знаю, но дело в том, что…
С. БУНТМАН: Вообще кто он? А что он делал?.. Ну, потом выяснится, какова его истинная биография?
А. КУЗНЕЦОВ: Конечно, конечно, конечно. Обязательно. Сейчас я прямо и расскажу.
С. БУНТМАН: И с достаточной подлинностью, да? Подлинная биография
А. КУЗНЕЦОВ: Да. Причём потом, когда всё это дело закрутится и когда люди, ну вот из тех, кто как бы был в курсе более или менее полной картины происходящего, — ну как вот тот же Ваксберг, да, или как тот же Вологжанин, — значит, эти люди придут в совершенное обалдение от масштабов и вранья и, так сказать, вытекающих отсюда последствий. Но это всё будет расширяться, потому что запросят Совет ветеранов. Совет ветеранов скажет: нет, у нас никогда, ни до ни после, ничего похожего, никакого вот этого не было, и прочее, и прочее. А на самом деле в конце 1937 года недоброго, 28-летний Захар Двойрис — известно из его предыдущей биографии только то, что у него шесть классов образования за плечами — членом партии он не был, а в конце 1937 года он был арестован, и в начале 1938 года осуждён по двум статьям Уголовного кодекса. Арестован и осуждён он был за то, что «скупал и перепродавал вещи, приобретённые в комиссионных магазинах, и выдавая себя за прокурорского работника, обещал содействие в случае возбуждения уголовного дела». Результат его мошеннических операций был определён судом в 28 тысяч рублей. Много это или мало для того времени — наверное, уже после перерыва.
Реклама
А. КУЗНЕЦОВ: Вот я тоже не был уверен. И я специально для этого слазил посмотрел. Собственно, ну, посмотрел уровень зарплат — проще всего, да, чем по товарам. Вот смотрите, по состоянию на 1937 год. Это официальные данные, это не воспоминания чьи-то, это официальная статистика. Месячные зарплаты: квалифицированные рабочие — 500−600 рублей в месяц, заведующий магазином (ну, видимо, небольшим магазином) — 460 рублей в месяц, учитель — 250−400 рублей, врач — 150−400 рублей. Это известно, что перед войной врачи получали очень мало, и якобы товарищ Сталин даже сказал: «Хорошего врача люди сами прокормят, а плохому нечего большую зарплату платить». Не знаю, может, это апокриф, конечно, но вот что врачи просто нищенствовали — это известно.
С. БУНТМАН: Ну при его мольеровском отношении к врачам, что проявится жесточайше в 1953 году…
А. КУЗНЕЦОВ: …в последние его годы жизни, да. То есть, иными словами, он получил (вот то, что насчитало следствие) четыре годичных зарплаты квалифицированного рабочего. То есть это, конечно, размер крупный. В принципе, насколько я понимаю, если бы следствие захотело, из этого бы можно было 58-ю статью сделать как нечего делать: поскольку он представлялся прокурорским работником и обещал в случае чего посодействовать прекращению уголовного дела, то дискредитацию советской власти — ну даже не смешно. Но то ли следствие было ленивое, то ли следствие было честное и честно решило: ну на кой чёрт это делать, он же явно совершенно из корыстных соображений это делал и не собирался дискредитировать советскую власть… Получил он пятёрку, каковую пятёрку отбыл от звоночка до звоночка. Соответственно, в январе 1943 года — ровно тогда, когда он героически уже сражался, значит, на очередной Синявинской высоте, — за ним закрылись лагерные ворота и, судя по всему, далеко он не уехал, потому что в Новосибирске (естественно, без всякого ранения, какое ранение!), значит, в Новосибирске он всплыл достаточно быстро. Среди многочисленных его справок, которые он собирал всю жизнь, и изготавливал, и ходатайствовал об их изготовлении, есть характеристика, подписанная ему в январе 1946 года (причём характеристика эта подписана новосибирским областным военкомом и его заместителем), о том, что за два года (соответственно, 1943-й и 1944-й, ну и половина 1945 года) он выявил в Новосибирске 190 дезертиров и внёс в фонд обороны страны 45 тысяч рублей.
С. БУНТМАН: Интересно.
А. КУЗНЕЦОВ: То есть восемь зарплат квалифицированного рабочего по состоянию на довоенное время.
С. БУНТМАН: Ну если при воображаемой, гипотетической биографии этого товарища поиски дезертиров и уклонистов были как-то обоснованы, да, его собственной военной судьбой, то здесь вообще что-то получается…
А. КУЗНЕЦОВ: Вот, видимо, особенностью его профессионального почерка (профессионального как мошенника, разумеется) была абсолютно запредельная наглость с одной стороны, и с другой стороны — он очень точно понимал, какого рода человек перед ним, какие инструменты… Вот как опытный, так сказать, слесарь глядит на сломавшийся замок, а рука уже сама тянется вот именно к этой фигулечке, вот именно к этому напильничку, именно к этому крючочку, да…
С. БУНТМАН: Ну да, да-да…
А. КУЗНЕЦОВ: Вот он с кем-то через приятелей, с кем-то через одолжение, с кем-то через барственное хамство… Обязательно, так сказать, приведу вам примеры. А дальше каким-то образом он подлезает к этому самому Фёдору Петрову. Один из Аллилуевых, из этой разветвлённой, так сказать, и заслуженной семьи, в своих мемуарах пишет (не знаю уж, на чём основываясь, подозреваю, что на собственных рассказах Двойриса, который был соседом по дому), что к Петрову его определил лично Хрущёв. Аллилуев пишет: в начале 1960-х Хрущёв заигрывал со старой ленинской гвардией, ему нужна была их поддержка, и он лично этого человека в литературные секретари, значит, и определил. Ну я уверен, что Никита Сергеевич (дорогой) не занимался такой ерундой, как личным подбором литературных секретарей. А вот что Двойрис мог рассказывать, что его лично Хрущёв определил к Фёдору Николаевичу, — так это я совершенно не сомневаюсь.
С. БУНТМАН: Никита Сергеевич, да. И помнил его ещё по Украине, да… Старый большевик Петров
А. КУЗНЕЦОВ: Фёдор Николаевич Петров. Дайте нам, пожалуйста, Андрей, фотографию пожилого, очень благообразного человека с академической бородкой. Вот он. Вот он, Серёж, кого вам показывали все 1960-е годы…
С. БУНТМАН: Да, я его помню, да.
А. КУЗНЕЦОВ: Ну он действительно такой, чем-то Анатолия Васильевича Луначарского напоминает…
С. БУНТМАН: Да скорее Глеба Кржижановского.
А. КУЗНЕЦОВ: Кржижановского Глеба Максимилиановича, да, вполне напоминает.
С. БУНТМАН: Да я уж не говорю о Булганине.
А. КУЗНЕЦОВ: Булганин просто один в один, только Булганин чуть похудей был, но и помоложе всё-таки. Петрову на этой фотографии за восемьдесят. Он действительно из интеллигенции, он врач, закончил в начале века (в 1902 году, по-моему) Киевский университет, медицинский факультет. Но он действительно из профессиональных революционеров, он действительно вступил в одну из социал-демократических организаций в середине 1890-х, ещё до первого съезда. Он действительно принимал участие в самых разных событиях, в том числе и в событиях 1905 года, был ранен, командуя одной из рабочих дружин, получил 10 лет каторги, сидел в Шлиссельбурге. Это всё правда. В 1915 году его каторга закончилась, его отправили в ссылку в Иркутскую область. В ссылке он находился вместе с Фрунзе, кстати говоря, о котором в том числе написал воспоминания. Значит, затем он там будет членом Иркутского обкома, затем его занесёт в Дальневосточную республику. В Дальневосточной республике он будет одним из министров — здравоохранения, как ни удивительно…
С. БУНТМАН: У Блюхера, у Блюхера с Постышевым там…
А. КУЗНЕЦОВ: Ну, Блюхер сам был одним из министров, то есть он коллегой Блюхера был, совершенно верно.
С. БУНТМАН: Да, да, да…
А. КУЗНЕЦОВ: Более того, он будет формально даже в какой-то момент поважнее Блюхера, потому что в какой-то период он будет одним из товарищей председателя Совета министров Дальневосточной республики. А вот где они с Блюхером точно очень плотно пересекались — это на Дайрэнской конференции, на переговорах с Японией, где Блюхер был фактическим руководителем делегации (ну, понятно, как министр обороны ДВР), а формальным руководителем делегации был-таки как раз Петров.
С. БУНТМАН: Как он прожил последующие годы? Как он выжил?
А. КУЗНЕЦОВ: Бесконфликтно. Он не замечен ни в одной оппозиции, он даже близко не подходил ни к Троцкому, ни к Бухарину… Он довольно быстро свернул вот на эту академическую стезю, где и приобрёл бородку и прочий интеллигентный округлый вид. Значит, он будет начальником одного из управлений наркомата просвещения, по-моему, того, что занимался вузами и техническими всякими этими самыми техникумами. То есть работал с товарищем Крупской опять-таки, да. Он действительно знал Ленина, и знал его ещё в 1890-е годы — это правда. Потом он будет одним из руководителей издательства «Энциклопедия», он будет членом редколлегии «Большой советской энциклопедии», он будет непременным членом редколлегий всяких специальных энциклопедий. В 1930-е годы, в начале, он побудет несколько лет председателем вот того, что потом станет ССОДом, Союзом советских обществ дружбы, а тогда это как-то чуть-чуть по-другому называлось, но вот тоже такая типа общественная организация по внешним связям.
С. БУНТМАН: Да.
А. КУЗНЕЦОВ: Одним словом, он вот такой вот… Двойрис действительно, видимо, подобрал к нему все возможные ключи, которые только, так сказать, имелись: и на лесть, на бесконечные восхваления, на книги о нём. Пользовался совершенно беззастенчиво его именем. Сейчас я вам приведу пример. Значит, Двойрис потом будет давать показания, что он автор двух романов документальных, двух сценариев, более двухсот статей… При этом Ваксберг приводит примеры его литературного стиля тогда, когда это несомненно написал он сам. Вот послушайте, я постараюсь прочитать со всеми знаками препинания и прочими характерными особенностями. «Отдыхая в сан. (сокращённо от «санаторий») «Россия» (без запятой) я сдал в присутствии м/сына»… Моего сына. Он явно не был уверен, как правильно написать «моего»: через «в» или через «г», через «а» или через «о»… И в этих случаях он пользовался, как Пеппи Длинныйчулок, помнишь: «Когда мне не будет хватать букв, я буду пользоваться цифрами».
С. БУНТМАН: Да, всё правильно.
А. КУЗНЕЦОВ: «Как поживает моя 7я?», да? Вот это его случай. «В присутствии м/сына и шофёра 2 костюма № 52» — вместо того чтобы написать «два костюма пятьдесят второго размера». А как написать: «второва», или «второво», или «второга»? Поэтому «№ 52 + № 52».
С. БУНТМАН: Да, тут ещё или «втарова», или… ну да, ну да…
А. КУЗНЕЦОВ: Хорошо нам издеваться, да, с высшим-то образованием. «Укоротить брюки, укрепить пуговицы и вешалки. Эти два костюма привёз товарищ Кузьменко И. Н. Я их не принял, так как эти два костюма забрал обратно — есть подтверждение — и велел мне позвонить на след. день». Ну, понятно, ни один нормальный человек…
С. БУНТМАН: Ну это естественно, и бывали… Сколько я читал таких тоже сокращений, да, особенно если спешили.
А. КУЗНЕЦОВ: Сокращения — да, но кто забрал? Кому забрал? Зачем забрал? Тут же ещё и логики… «Я пришёл на сл. день, Кузьменко пустил слезу, что эти два костюма похитили из багажника. Посоветовавшись с юристами, мне разъяснили» — ну классика, да?
С. БУНТМАН: А, это классика, да.
А. КУЗНЕЦОВ: «Подъезжая, слетела шляпа»…
С. БУНТМАН: Да-да-да.
А. КУЗНЕЦОВ: «Посоветовавшись с юристами, мне разъяснили, что мои претензии действительны в течение трёх лет». Чувак утверждает, что у него высшее юридическое образование и что он соискатель в ВЮЗИ. Юристы ему объяснили, что такое срок исковой давности по гражданскому иску, да? Это второй курс. «Прошу поговорить с выставлен. моими свидетелями. Костюмы были финские, ч/шерстяные (видимо, «чисто шерстяные»), ни разу не одёванные».
С. БУНТМАН: Прокололся здесь.
А. КУЗНЕЦОВ: А до этого всё было безупречно.
С. БУНТМАН: Нет, до этого он пытался избежать многих вещей, а здесь…
А. КУЗНЕЦОВ: «Даже в этом году я приехал и опять укоротил брюки» — к чему это? А теперь почитаем, начнём читать одну статью, которая написана товарищем Двойрисом. Перескочите, Андрей, пожалуйста, через статью, и дайте нам вторую, которая называется «Миллионер». Вы будете на неё смотреть, на фотографию в том числе, как товарищ Петров там ручкается с героем статьи, а я вам начну читать. Это товарищ Двойрис, газетный его стиль. «Читатель может подумать, что речь пойдёт о человеке, нажившем состояние. В сущности, это так и есть. Разве не самое большое из всех богатств составляют признание и уважение людей? И то и другое принёс Павлу Петровичу Горбунову его труд шофёра. Впрочем, он миллионер не только в переносном, но и в прямом смысле слова: если сложить все километры, которые проехал он за 40 лет, получится несколько кругосветных путешествий. В Москве и в Подмосковье, пожалуй, нет уголка, о котором Павел Петрович не мог бы рассказать, каким он был, как менялся, как выглядит сегодня. Удивительно гармоничную пару составляет Павел Петрович со своим постоянным пассажиром — он водит персональную машину старейшего коммуниста, члена КПСС с 1896 года, Героя Социалистического Труда Фёдора Николаевича Петрова. О чём только не приходится беседовать во время постоянных путешествий, подчас далёких! Несмотря на свои 88 лет, Фёдор Николаевич никогда не откажется принять приглашение рабочих столицы, воинов Советской Армии, колхозников Подмосковья. Профессор, человек энциклопедического образования, и его шофёр всегда находят общий язык».
С. БУНТМАН: Ну да, штамп на штампе, штампом погоняет, и так далее…
А. КУЗНЕЦОВ: Серёж, ларчик открывается ещё проще. На него, литературного секретаря, работал целый набор профессиональных журналистов. Кого-то он балычком прикармливал, кого-то ещё чем-то. Зафиксирован в материалах следствия один случай, когда у одной журналистки, известной (Ваксберг её не называет, только говорит, что известная журналистка), брат, любимый брат, по какому-то грязному делу оказался в местах лишения свободы. И вот он несколько лет — я имею в виду Двойриса — несколько лет кормил её обещаниями, что вот он брату поможет и вот что делом брата занимаются. Она бесплатно на него фигарила вот такие абсолютно безликие, действительно, штамп на штампе. Дайте нам, Андрей, пожалуйста, предыдущую статью. Её я читать не буду. Статья «Миллионер» — это журнал «За рулём». А вот перед нами «Советский спорт» середины 1960-х, 1963-го, по-моему, года.
С. БУНТМАН: Боже мой, я же мог это читать!
А. КУЗНЕЦОВ: Вполне! Попробуй припомнить, не читал ли ты гневную статью о том, что на катке «Динамо» совсем не занимаются массовым спортом. Вот разрядников и мастеров готовят, а вот простые ребятишки, которые хотят просто научиться азам фигурного катания, — вот их там футболят, динамят (уж извините), и так далее. И всё это, значит, рубрика «Письмо в редакцию», и опять же Захар наш Двойрис.
С. БУНТМАН: Нет, я такие вещи не читал. Как папа мой говорил, «клеветоны» я не читал в «Советском спорте».
А. КУЗНЕЦОВ: Он действительно умел, видимо, распознавать людей. Сейчас нам покажите, Андрей, фотографию женщины с большим (и, сразу от себя скажу, абсолютно заслуженным, видимо) иконостасом из орденов и медалей. Вот показания, которые она дала как свидетель на следствии. «Я была депутатом Верховного Совета СССР пятого созыва, с 1958 по 1962 год. В силу депутатских обязанностей мне неоднократно пришлось приезжать в Москву. Однажды в ресторане гостиницы, где я остановилась, ко мне подошёл аккуратно одетый мужчина и познакомился со мной, представившись Двойрисом, бывшим работником ЦК ВЛКСМ. В ресторане я видела его неоднократно в различных, по виду солидных компаниях. Двойрис попросил меня походатайствовать об увеличении ему пенсии. Говорил убедительно, производил впечатление порядочного человека. Я поверила ему и согласилась войти с ходатайством в орган, ведающий назначением пенсий. Текст ходатайства Двойрис принёс в готовом виде, предварительно взяв у меня бланк депутата Верховного Совета СССР. Я это ходатайство подписала, хотя ни один из фактов, изложенных там, я не проверяла». Я думаю, что он с самого начала определил, что перед ним очень честный, очень порядочный и очень наивный человек. Мы видим Фузу Карачаевну…
С. БУНТМАН: И доверчивый, доверчивый…
А. КУЗНЕЦОВ: Мы видим Фузу Карачаевну Блаеву. Вот я просто зачитаю из её официальной биографии: одна из первых учёных-горянок Кабардино-Балкарии, заведующая глазным отделением республиканской больницы, доцент Кабардино-Балкарского государственного университета, заслуженный врач РСФСР. Родилась в 1915 году в селении Терекское, в 1933 году поступила в Дагестанский государственный медицинский институт, успешно закончила в 1938 году. В годы войны была консультантом эвакогоспиталей в Дагестане, членом военно-медицинских комиссий, создавала мобильные медицинские отряды, выезжала в отдалённые районы республики. Работала старшим преподавателем университета, заведовала глазным отделением республиканской больницы, ею опубликовано три десятка научных работ. Но были, конечно и другие люди, которые про Двойриса всё очень хорошо понимали. Дайте нам, пожалуйста, Андрей, очень представительного мужчину. А те, кто нашу передачу давно смотрит, его у нас уже видели. Это Юрий Соколов, директор того самого универмага № 1, «Елисеевского».
С. БУНТМАН: Гастронома.
А. КУЗНЕЦОВ: Да, конечно, гастронома, не универмага. Я уверен, что Двойриса раскусил просто с первого взгляда, но даже вот не рыпнулся, отгружая ему балыки, коньяки ящиками — в машину, в машину, в машину. Откуда у него машина? А машину ему предоставил начальник хозяйственного управления одного из производственных министерств. За какие уж блага — трудно сказать, но вот у него была прикреплённая машина с шофёром, «волга», которая числилась при гараже Министерства промышленности средств связи (если я не ошибаюсь, вот такое название). Интересно, что когда потом начнутся разгромы тех, кто Двойрису помогал, именно Соколов единственный (ну, из тех, о ком известно) уйдёт без взыскания, он сумеет открутиться. А что? Приезжал со всякими там официальными бумагами — я отпускал…
С. БУНТМАН: Ну да, да.
А. КУЗНЕЦОВ: А коллектив Гастронома № 1, встревоженный тем, что их начальника там ругают за что-то, да, могут даже снять наверное, написал маляву: «О гражданине таком-то» — имеется в виду Ваксберг А. И., — «мы не можем сказать ничего хорошего. Про что бы он ни писал, всё ему не так». Правда, странно для журналиста, работающего в отделе судебных очерков? Нет бы о хорошем писать, да? А он о чём ни пишет, — морда, от себя добавим, такая-то, — всё ему не так. «А вот товарища Соколова Юрия Константиновича мы знаем как человека кристальной чистоты, редкой скромности, порядочности, бескорыстия, преданного своему делу. Все силы он отдаёт развитию советской торговли». Через пять лет Соколов отдаст все силы… по расстрельному приговору. Мы рассказывали об этом деле. Там много не очень понятного: и размеры того, что Соколов стяжал, прямо скажем, не очень впечатляют, и торопливость, с которой его расстреляли, наводит на всякие нехорошие мысли.
С. БУНТМАН: Ну, там связи были ого-го у Соколова.
А. КУЗНЕЦОВ: Но то, что Соколов не все свои силы отдавал развитию советской торговли, или, скажем так, все силы отдавал, но не только развитию советской торговли — наверное, так будет правильнее сказать.
С. БУНТМАН: Ну а, может, в этом и состояло развитие?
А. КУЗНЕЦОВ: На чём Двойрис прокололся? Прокололся он, как это обычно бывает. Да, вот, что называется, фраера сгубила… в данном случае даже не жадность — наглость. Он, действительно, очень хорошо знал, с кем как говорить, и в частности, в его арсенале (это многие будут вспоминать) было такое напористое хамство, такое вот через губу, высокомерное хамство советской элиты по отношению к обслуге. Он знал, как так разговаривать с кем, со всякими там младшими продавцами, со всякими там чужими водителями. Не со своим, конечно, нет. И в частности, в ателье города Сочи пришёл он как-то, отдыхая там по бесплатной путёвке. Значит, пришёл он с двумя костюмами, представился министром коммунального хозяйства, по-моему, или чего-то в этом роде, или бытового обслуживания. В общем, министром той отрасли, в которой находилось ателье. Велел ему эти два костюма ушить. Ему ушили, конечно, тут же, срочно, бесплатно. Познакомился с закройщиком и начал с закройщиком дружить. Закройщик первое время был на седьмом небе, тем более что тот ему обещал собрание сочинений Гюго, значит, какую-то путёвку, ещё что-то… Но пока хотел от него услуг: сбыть втридорога ящик консервов, типа крабов в собственном соку (и принести деньги, естественно), значит, реализовать костюмы по цене примерно в три раза дороже их номинальной стоимости, валюту. У меня, говорит, валюта осталась лишняя. Я тут в Мексику на Олимпиаду ездил в качестве члена советской делегации, не всё потратил — не поможешь валюту пристроить? И вот, видимо, валюты этот и забоялся, и, в общем, стал, что называется, увиливать, увиливать. Двойрис вошёл в гнев, в раздражение и накатал на него заявление. Представил расписку долговую на пять с лишним тысяч рублей — дескать, он у меня занял и не отдаёт — и пошёл с этим в суд. Суд, не став разбираться в этом деле… Ну, гражданское право: там нет презумпции невиновности по всему кодексу, как в уголовном, там нюансов гораздо больше. Суд первой инстанции это всё засилил, и тут бы и сломаться нашему закройщику, и уйти в тину, и ползать, и просить прощения, и самоуничижаться… а он пошёл в Верховный суд. И Верховный суд всё это дело обрубил, а в это время начал как раз функционировать Ваксберг со своей бригадой. Первый очерк Ваксберга заканчивается в 1978 году, суда ещё не было, Двойрис ещё под следствием. «Хотелось бы, — пишет Аркадий Иосифович, — чтобы этот очерк действительно стал судебным». Пишет он, выделяя слово «судебным», имея в виду, что должен состояться суд. Через год — второй очерк, который в основном посвящён вот тем людям, которые вольно или невольно содействовали Двойрису в его, значит, образе жизни, скажем так. И там Ваксберг написал формулировку, которая сразу меня насторожила: «Справедливость восторжествовала: Двойрис наказан, он в судебном порядке изолирован от общества». Ох, что-то, думаю, Аркадий Иосифович темнит. И точно — признан невменяемым. Как это могло произойти, честно говоря, я не знаю. Я бы дорого дал за то, чтобы почитать выводы экспертизы. Потому что когда человек на протяжении десятилетий последовательно, изощрённо, придумывая схемы, тонко пользуясь, так сказать, слабостями людей и сразу их видя, к каждому подбирая персональную отмычку, всем этим занимается — вот уж, по-моему, такая вменяемость…
С. БУНТМАН: Абсолютно, да. Но…
А. КУЗНЕЦОВ: Но он признан невменяемым и прожил ещё долгую жизнь. Я не знаю, как она сложилась, но вот смотри: в 1979 году он определён на принудительное лечение в учреждение специального типа, а дата-то стоит 1995 год на могильной плите. То есть он ещё 16 лет прожил и скончался в возрасте 86 лет. На воле далеко не все люди до этого доживают. Я думаю, что его довольно быстро «вылечили», и доживал он, опять-таки, так сказать, на свежем воздухе. Правда, у него были конфискованы… у него была конфискована дача, у него была конфискована квартира на Фрунзенской набережной двухкомнатная. Те, кто знает этот район, представляют себе, что за дома на Фрунзенской набережной и что там за двухкомнатные квартиры, и какая публика там живёт. Ну вот, собственно, Аллилуев и пишет, как сосед, о публике, которая там проживала, в этом доме. Но вот, видимо, не все щупальца ему обрубили, он как-то, видимо, сумел пройти…
С. БУНТМАН: Ну да. Ну уж как он много всевозможных элитных товарищей, элитарных, он схватил за все места, держал…
А. КУЗНЕЦОВ: Вот в этом втором очерке Ваксберга пишется, что вот этих сняли, этих наказали, этим строго указали… Довольно много народу за него в конечном итоге задним числом наполучило. Но вот тем не менее вот такая вот штука. Сколько же пороков советской системы он выявил! Да, представляешь: этим Двойрисом, как фонарём, на угодничество, на дефицит, на лизоблюдство, на то, что советская…
С. БУНТМАН: Нет, ну прекрасно он… он прекрасно знал, как говорить, он великолепно это знал — что твой Остап, что твой Коровьев. Знали, как с кем говорить. Абсолютно.
А. КУЗНЕЦОВ: То есть он плоть от плоти этой системы, только он её вывернул наизнанку, да, мехом внутрь. Вот. Всё-таки каждый мошенник — это в определённой степени зеркало той системы, в которой он действует.
С. БУНТМАН: Абсолютно. И тех времён. Как нынешние мошенники и чем они пользуются, о чём они…
А. КУЗНЕЦОВ: Как Сергей Мавроди характеризует девяностые так, что лучше не придумаешь.
С. БУНТМАН: Да, да, абсолютно. Вот, дорогие друзья, спасибо большое нам за этот рассказ.