В ноябрьские дни 1919 г. белая Северо-Западная армия генерала Н. Н. Юденича, потерпев поражение у Петрограда, отступила к эстонской границе, за которой её ждала гибель. Начиная октябрьское наступление на город, белые полагали, что население бывшей столицы ждёт их как избавителей от гнёта большевиков. В дальнейшем эту веру не раз называли безосновательной — ведь в конце концов, когда белые подошли к Петрограду, восстание в городе так и не началось. Тем не менее белое подполье (по данным историка В. С. Измозика) не только существовало, но 700−800 человек действительно готовы были организованно выступить, как только бойцы Юденича войдут в город. Не хватило совсем чуть-чуть — белых остановили на Пулковских высотах.
Лев Троцкий, прибывший в Петроград для организации обороны, в своих воззваниях утверждал, что «в чисто военном отношении наиболее выгодным было бы дать юденичской банде прорваться в самые стены города», где белые окажутся в западне и будут бояться удара из-за каждого угла и из каждого окна. Однако в действительности сам Троцкий не был уверен, что Петроград удастся удержать, если белые окажутся в городе, поэтому сделал всё, что мог, и мобилизовал всех, кого мог, чтобы не допустить этого, а саму «колыбель революции» красные нашпиговали наскоро построенными укреплениями.
«Несомненно, что в Петрограде немало мещански-лакейских остатков старого режима, недружественных советской власти», — писал Троцкий. Правда, в число недовольных, которые были потенциальными союзниками Юденича и могли бы пополнить его армию, входили далеко не только монархисты или «лакеи». Среди противников большевиков имелись люди самых разных социальных слоёв, в оппозиции красным оказалось даже некоторое число ранее поддерживавших их рабочих. Всё дело в том, что правление большевиков сделало Петроград самым нищим, грязным, голодным и страшным городом на памяти современников.
Жители разбегались буквально во все стороны. Если в 1916 г. население Петрограда составляло более 2,4 млн, то в 1919 г. — уже всего 900 тыс., а в 1920 г. — 740 тыс. Сопоставимые потери город пережил только во время блокады 1941−1944 гг., которая вытеснила из исторической памяти беды, случившиеся с большими городами России во время Гражданской войны. Однако некоторые мемуары петроградцев открывают картины, трагичностью почти не уступающие 1940-м гг. И тогда горожане умирали прямо на улицах. Если бы петроградцы не могли сбежать в деревню, другие города или за рубеж, погибли бы, вероятно, сотни тысяч.
«Коммунистический рай»
Положению Петрограда лучше всего соответствует слово разруха: не хватало самых необходимых товаров, топлива и продовольствия, не было лекарств, деньги обесценились, то и дело вспыхивали эпидемии, процветало воровство, обнаглели преступники. Новая власть поначалу не хотела наладить нормальную жизнь в городе (весной 1918 г. большевики думали, что Петроград все равно могут взять немцы), а потом не могла. Уже в апреле 1918 г. председатель Петросовета и соратник Ленина Григорий Зиновьев признал, что голодают даже рабочие, делегации которых приходят и «указывают,… что так дальше жить нельзя».
Но «дальше» стало ещё хуже. Об этом подробно рассказывали сбежавшие из Петрограда. Общественный деятель и бывший член Госсовета В. М. Андреевский вспоминал в мемуарах «безобразные картины умершего и быстро разлагающегося организма», наблюдаемые в Петрограде «изо дня в день»: «По бывшему Невскому проспекту [прим.: тогда проспекту 25 Октября] народ идёт всё пешком по середине улицы, многие с салазками, все с узелками. На углах, пред советскими лавками, где выдают хлеб, стоят хвосты измождённых понуренных особей».
Студентка Ирина Еленевская (бежала из Петрограда весной 1920 г.) описывала голодные зимы 1918−1920 гг.: «При ярком весеннем освещении [весной 1919] ещё больше выступала вся запущенность прекрасного города и нищета его жителей». «На улице стало много попадаться людей с опухшими от голода лицами, в сильно поношенном платье, так как лучшая одежда ушла в обмен на продукты у крестьян», — писала Еленевская.
Дочь промышленника А. П. Мещерского Нина Кривошеина (сбежала в декабре 1919 г.), писала, что с августа 1919-го жизнь «стала вдруг совсем непереносимой, резко наступил страшный голод, никакого топлива не было». «Казалось, что вот так и погибнут все от цинги, а то и просто от голода», — вспоминала Кривошеина. А когда «наступила страшная, холодная, голодная зима 1919−1920 гг.», её семья решила бежать при первой возможности. К этому времени условия жизни в Петрограде стали почти первобытными… «Дикая столица», — говорила в 1919 г. Анна Ахматова.
Практически прекратил работу транспорт, с большими перебоями подавали воду и электричество в дома, стояли без дела заводы. Кривошеина, как и тысячи других горожан, хотела теперь лишь «спастись от уродливой, вонючей жизни» «умирающего столичного города». Похожим образом вспоминала о Петрограде 1919 г. дворянка О. И. Вендрих: «Город имеет мёртвый вид», «народ бледный, хмурый, исхудалый»; «на каждом шагу увидишь упавшего человека или лошадь». Скудные пайки и баланда в столовых прокормить не могут, а цены на толкучке огромны. В результате — резкое повышение смертности. Вендрих: «О болезнях и эпидемиях никто не беспокоится и даже не знают, от чего умер человек. Умирает просто, не болея, очень часть на ходу».
Ещё одно яркое описание нищеты петроградцев принадлежит баронессе Марии Дмитриевне Врангель (1858−1944), её мемуары называются «Моя жизнь в коммунистическом раю». Мать генерала Петра Врангеля жила в Петрограде до последней возможности. Только в октябре 1920 г. она бежала в Финляндию, так что успела пережить все горести, выпавшие на долю жителей. Вещи приходилось продавать, а жить отныне — на «четвертушке» (четверть комнаты). Ноги обмотаны тряпками и обуты в галоши. Нет тепла, горячей воды; горожане спали не раздеваясь, почти не мылись и вшивели. В столовых, как писала Врангель, «тёмная бурда с нечищеной гнилой картофелью, сухая, как камень, вобла или селёдка, иногда табачного вида чечевица или прежуткая пшеничная бурда». За неимением другого «все ели эту тошнотворную отраву». Улицы полны нищих в лохмотьях.
Картину экономической и социальной катастрофы дополнял произвол представителей власти — постоянные обыски и аресты реальных и мнимых врагов Советов, пытки и расстрелы в ЧК. Характерно, что банды грабителей нередко представлялись чекистами и так «обносили» дома. Да и подлинные чекисты не брезговали… Потом ходил анекдот: чекисты на обыске у профессора конфискуют его вещи. Один из них сжалился и оставляет пару ботинок: «Только вы, пожалуйста, никому об этом моём послаблении не рассказывайте». Профессор: «Если и расскажу, всё равно никто не поверит». В страхе перед красным террором представители интеллигенции и офицерства покидали город.
Уже упомянутая Н. Кривошеина заметила в мемуарах, что был момент во время наступления Юденича, когда нужен был только ясный сигнал к восстанию, «выстрел» — «у петроградских жителей оставалось ещё немало оружия, и в душе многие только и ждали этого выстрела». Так что надежды Юденича не были напрасны.
Положение жителей Петрограда не оставляло сомнений — белые найдут в городе массовую поддержку. Тот факт, что эти надежды не реализовались, можно отнести на счёт исторической случайности, ведь пройди белые ещё всего несколько километров вперёд, и мятеж мог бы вымести красных из Петрограда.
В военной истории часто судьбу битвы и всей войны решает какая-то мелочь — несколько сотен метров, например, или настроение и прихоти отдельных офицеров. Множество мелких деталей, решений и проблем, каждую из которых в отдельности можно было преодолеть, в сумме сложились в поражение Юденича. Петроград остался советским. А петроградцы начали очень постепенно возвращаться домой в 1921 г. Дореволюционной численности город достиг только в первой половине 1930-х гг.