В конце 18-го века Лион был вторым по величине городом Франции и одним из главных промышленных центров страны. Лионские ткачи славились на всю Европу, а производившийся в городе шёлк являлся одной из основных статей французского экспорта. Благодаря развитой ткацкой промышленности в городе было много рабочих, семьи которых зависели от экономического положения в стране. Кризис 1780-х остро ударил по Лиону, поэтому большинство горожан с воодушевлением приветствовали революцию. Город быстро перенял новые порядки. В Лионе появились собственные популярные политики, боровшиеся за посты мэра и членов городской ассамблеи, а также многочисленные революционные клубы.
[Сборник: Революция во Франции]
Большинство горожан мало заботили политические распри. Их волновала цена хлеба насущного, которая постоянно росла. В это время самым популярным человеком в Лионе стал Жозеф Шалье, в прошлом священник и мелкий торговец. Он с жаром принял революционные идеалы. Когда в Париже разрушили Бастилию, Шалье приехал в столицу, выбрал на развалинах камень покрупнее и с ним в руках пешком отправился домой. Через 6 дней он притащил этот булыжник в Лион и соорудил из него алтарь. Проповеди с этого амвона звучали исключительно революционные. Начитавшийся Руссо Шалье страстно рассуждал о человеколюбии, но зажиточных горожан он людьми считать отказывался и, естественно, очень их не любил. Рабочих и городскую бедноту революционный проповедник призывал к установлению всеобщего равенства, то есть, проще говоря, советовал отобрать имущество у богатеев и разделить его на всех. Такие воззвания встречали у бедных лионцев тёплый приём.
Горожане посостоятельней с тревогой прислушивались к проповедям Шалье. Их пугали и другие революционные нововведения. В конце 1792 года мэр Лиона предложил оригинальный способ борьбы с экономической стагнацией. Он придумал провести заём в 3 млн франков. Под красивым словом «заём» скрывалось насильственное изъятие денег у тех горожан, чьё состояние превышало взятую с потолка достаточно незначительную сумму. Предложение поддержала городская ассамблея, и городской буржуазии пришлось раскошелиться.
Понятно, что это ей не понравилось, но ещё больше разъярило городскую элиту то, что деньги пошли не на подъём ткацкой промышленности, а на создание революционного трибунала, праздники и увеселения бедноты. Неудивительно, что собранные миллионы быстро закончились. Тогда Шалье, контролировавший ассамблею, предложил установить новый налог на продажу продуктов в Лионе. Лавки мгновенно опустели. Над Лионом нависла угроза голода. Словно раздувая пожар, ассамблея предложила ещё несколько налогов, чтобы собрать 6 млн франков и потратить их на армию санкюлотов, то есть вооружённые части бедняков. Когда возмущённые горожане собрались на ратушной площади, солдаты, присланные из Парижа в поддержку ассамблеи, открыли по толпе огонь из ружей и пушек. Народ в ужасе разбежался, оставив на мостовой убитых и раненых. Чтобы страх перед властью не остывал, Шалье распорядился установить на главной площади гильотину, которую несколько месяцев назад прислали в подарок Лиону парижские якобинцы. Это возымело совсем другой результат, чем тот, на который рассчитывал проповедник.
Состоятельные лионцы объединились и организовали заговор. В ночь на 30 мая 1793 года они арестовали Шалье и его ближайших сторонников. Судья Жан-Жак Ампер, отец знаменитого физика, начал суд над возмутителями спокойствия в городе. Парижский конвент объявил о контрреволюционном восстании в Лионе и направил на его подавление альпийскую армию. Это сплотило горожан, которые начали строить вокруг города укрепления.
16 июля впервые в Лионе заработала гильотина. По иронии судьбы под её нож положили того, кто эту машину установил — самого Шалье. Орудием смерти в городе никто не умел управлять, страшный нож даже не наточили. Поэтому с 3 попыток убить Шалье не удалось. Палач сжалился над приговорённым и прекратил его мучения, отрубив голову саблей. Все лионцы понимали, что этой казнью они отрезали пути к примирению с революционным Парижем. К власти в городе пришли роялисты, которые ускорили подготовку к обороне.
Контрреволюционный мятеж. Лион против Парижа
Почти одновременно со смутой в Лионе подобные восстания вспыхнули в Тулоне и Марселе. Парижские власти всерьёз боялись, что весь юг Франции может поддержать «предателей дела революции». Поэтому несмотря на то, что со всех сторон на республику наседали интервенты, конвент распорядился снять с фронта значительные силы и направить их на подавление непокорных городов.
Лионцы лихорадочно готовились к обороне. Её возглавил отставной генерал Луи Франсуа де Преси. Ему удалось поставить городскую промышленность на военные рельсы. На недавно мирных производствах лили пушки, готовили порох и боеприпасы. Под руководством городских архитекторов и инженеров вокруг Лиона возводились батареи и укрепления.
Республиканские войска осадили Лион 9 августа. Они перерезали все пути снабжения, из-за чего в городе начался голод. Несмотря на это, люди оказали яростное сопротивление. Вылазки и контратаки следовали одна за другой. Конвент приказал не щадить предателей-лионцев, поэтому началась бомбардировка восставшего города раскалёнными ядрами. Вспыхивали пожары, с которыми осаждённые быстро справлялись. Де Преси попытался спасти женщин и детей, выведя их колонну под белыми флагами за городские ворота, но республиканцы загнали их обратно.
Горожане не могли долго сопротивляться регулярным войскам. К началу октября осаждавшие завладели всеми укреплениями и ворвались в город. Начались уличные бои. 9 октября Лион капитулировал. Несколько сотен защитников, не желавших сдаваться на милость победителей, под командованием де Преси вырвались из города и двумя колоннами двинулись в сторону Швейцарии. Республиканцы организовали погоню за ними. Одну колонну полностью изрубила конница, а из другой уцелели не более 50 человек. Спасся и сам де Преси. Он укрылся в придорожной деревне и 2 года скрывался в сельской местности. Добраться до Швейцарии ему удалось только в 1795 году.
Массовые казни как пример гуманизма
Так как Лион первым из восставших городов попал в руки республиканцев, конвент решил устроить расправу, которая должна была напугать всех изменников. 12 октября революционный парламент принял указ, предписывавший примерно наказать не только всех мятежников, но и сам населённый пункт. Его имя стиралось с карты Франции.
Все дома Лиона, кроме жилищ бедняков и промышленных сооружений, надлежало разрушить. Среди жалких развалин второго по величине города страны предписывалось воздвигнуть в назидание потомкам колонну с надписью «Лион боролся против свободы — Лиона больше нет».
Исполнять этот жуткий план конвент послал Кутона, одного из ближайших сподвижников Робеспьера. Суровый революционер прибыл в Лион, но внезапно был очарован его великолепной архитектурой. Разрушить её оказалось выше его сил, поэтому выполнять приказ он принялся «символически». Кутона, у которого с детства были парализованы ноги, на носилках обнесли вокруг главной площади Лиона, и он молотком на длинной рукояти ударял по фасадам домов и дворцов, произнося проклятья. На том и закончили. Это очень не понравилось лионским якобинцам, всю осаду просидевшим в подвалах собственных домов. В Париж полетела кляуза на чересчур мягкосердечного Кутона.
На замену либеральному калеке в начале ноября из Парижа прибыли 2 новых комиссара конвента — Жозеф Фуше и Жан-Мари Колло д’Эрбуа. Первый прославился своими ультрарадикальными взглядами, а у второго были личные причины ненавидеть Лион: до Великой французской революции Колло д’Эрбуа был актёром, и лионцы освистали его бездарную игру.
Для начала новые комиссары устроили пропагандистское шоу, возвещавшее новый культ. Четверо якобинцев с почестями пронесли по городу носилки, на которых были установлены бюст Шалье, урна с его прахом и клетка с голубем, который якобы навещал казнённого революционера в тюрьме. За носилками санкюлоты волочили по мостовой церковную утварь, изъятую из городских соборов. Замыкал процессию осёл с епископской митрой на голове и библией, привязанной к хвосту. На площади после речей, посвящённых «святому Шалье», всё церковное барахло сожгли на гигантском костре. Прах казнённого революционера отправили в Париж, где его захоронили в Пантеоне.
После этого комиссары взялись за наказание мятежного города уже по-настоящему. В центре начались работы по сносу богатых домов. На них согнали женщин из бедных районов, которым вручили кирки и лопаты. Некоторые дома пришлось взрывать с помощью сапёров. Пока дворцы превращались в руины, Фуше принялся за разгрузку тюрем, в которых томились около 3 тыс. мятежников. Чтобы переварить такое количество осуждённых, гильотина была слишком медлительной, поэтому Фуше избрал другой способ казни.
Для пробы комиссар случайным образом выбрал 60 приговорённых. 4 декабря их вывели на равнину Бротто, находившуюся на противоположном от города берегу реки Рона. Там осуждённых встретили заранее установленные пушки. 6 десятков смертников связали в одну толпу и расстреляли картечью. Залп убил далеко не всех. Раненых и покалеченных добивали кавалеристы. В награду за труды им разрешили раздеть трупы и забрать окровавленные одежду и обувь.
Убедившись в эффективности массовой казни, Фуше поставил дело на поток. На следующий день картечь убила 208 связанных мятежников. В отличие от предыдущего дня, их тела даже не стали закапывать. Трупы просто столкнули в Рону. Фуше громогласно объявил о пропагандистском эффекте водного погребения: Рона впадала в море во всё ещё не сдавшемся Тулоне, и тамошние мятежники, увидев плывущие трупы их лионских коллег, должны были пасть духом. Прибрежные расстрелы продолжались каждую ночь. К 17 декабря были казнены 1682 защитника восставшего Лиона. В донесениях в Париж комиссары особенно хвастались, что не проявили сострадания ни к кому. Двух женщин, которые слишком активно просили за своих приговорённых мужей, отправили на гильотину.
Не удивительно, что в столицу из Лиона полетели десятки жалоб на террор, устроенный Фуше и Колло д’Эрбуа. Чтобы оправдаться, последний сам отправился в Париж. Правда, его защита больше походила на бахвальство. Пушечные расстрелы палач Лиона объяснял гуманизмом: дескать, если убивать 20 человек на гильотине, то последний будет страдать, наблюдая казнь 19 раз. А тут 200 человек погибали почти одновременно и без всяких душевных терзаний. Конвент принял эти объяснения, хотя к этому времени в революционных настроениях наметилась некоторая турбулентность. Робеспьер развернул борьбу с крайне левыми радикалами — такими, как Эбер и Шометт. В частности, их обвиняли в слишком широком применении неизбирательного террора.
Оставшийся в Лионе Фуше почуял смену настроений в столице и постарался им соответствовать. Нет, он не прекратил полностью казни. Ежедневно гильотина сносила головы 5−10 людям. Фуше просто расширил диапазон преступлений, заслуживавших смерти. Теперь на эшафот отправлялись не только мятежники, но и лионские якобинцы, громче всех требовавшие их казни. Некоторые из перепуганных горожан увидели в этом некую справедливость и даже принялись благодарить Фуше как вершителя мудрого суда.
5 апреля 1794 года Фуше отправился в Париж, чтобы отчитаться в конвенте о содеянном в Лионе. За собой он оставил разрушенный центр города и список из более чем 2 тыс. жертв. Последние фамилии в этом списке появились в день его отъезда: 5 апреля гильотина унесла жизни 18 осуждённых.
В Париже уже бушевали межякобинские распри, которые для проигравшей стороны всегда заканчивались гильотиной. С трудом, но всё же Фуше удалось увернуться от её острого ножа. Он повернул дело так, будто бы сам боролся против террора. В качестве доказательства он предъявил благодарные письма лионцев и кляузы якобинцев, обвинявших его в измене святому делу террора. Фуше оказался в опале, но уцелел.
Интересно сложились дальнейшие судьбы 3 комиссаров конвента, отправленных в Лион. Кутон остался рядом с Робеспьером в ночь термидорианского переворота и был гильотинирован на следующий день. Колло д’Эрбуа в 1795 году предстал перед судом по обвинению в лионских злодеяниях, был сослан на каторгу в Кайенну, где и умер от лихорадки. А главный палач Лиона Жозеф Фуше сделал головокружительную карьеру. Шли годы, режим директории сменил император Наполеон, затем настало время реставрации Бурбонов, а Фуше покорял всё новые вершины власти. Он стал всесильным министром полиции, нажил миллионы и получил титул герцога Отрантского.
Многочисленные недруги Фуше постоянно напоминали ему о лионских событиях. Герцогу это очень не нравилось, и он мечтал уничтожить память о нескольких месяцах, в течение которых он заливал Лион кровью. Он даже попытался скупить все медали, отчеканенные в честь подавления лионского восстания, но это не помогло. В биографии Фуше, окрашенной в основном в тёмные тона, период с ноября 1793-го по апрель 1794 года пламенеет алым цветом крови.