Королева сражений
Для Гонзага 1495 год стал роковым. Отношения между маркизом и его дядьями наладились. Больше того, Франческо II и Родольфо вместе отправились в Парму. Поводом послужила история, начавшаяся годом ранее, когда 25-летний король Карл VIII во главе огромной армии пошёл на Неаполь, чтобы вернуть себе трон, который более полувека назад отняла у французов испанская Арагонская династия, родственная новому папе. За спиной короля — хорошо укреплённый Пьемонт, на его стороне — все савойские родственники и женившийся на Кьяре Гонзага герцог Монпансье, которого он, стремясь заручиться поддержкой Франческо II, льстиво называл «трижды дорогим кузеном и высоко ценимым другом» и обещал сделать своим соратником и даже генерал-капитаном всего королевства. Но всё напрасно.
В 1492 году католические монархи Фердинанд II Арагонский и Изабелла I Кастильская изгнали с Пиренейского полуострова последнего мавританского властителя и объединили бо́льшую часть Испании под своей короной. Карл VIII имел те же намерения относительно Италии и под предлогом освобождения от мавров юга Апеннин объявил долгожданный крестовый поход в Святую землю, о котором в своё время мечтал лучший из пап Пий II, — и при поддержке войск герцога Милана, оставляя за собой дымящиеся руины, плачущих женщин и воющих собак, наследники Бренна снова захватили Рим.
Никто из потенциальных защитников Италии не осмелился оказать Карлу VIII сопротивление. Более того, герцог Феррарский подарил ему белый полевой шатёр, подпираемый шестом, вырезанным и изящно расписанным Андреа Мантеньей. Разобравшись с Римом, 22 февраля 1495 года французский король без сопротивления занял Неаполь, где короновался, приняв титул короля Неаполитанского, Иерусалимского и императора Востока. Наступила зима, и расквартированные в Неаполе новоявленные крестоносцы были остановлены, но не маврами, а неизвестной ранее страшной болезнью, принесённой, как тогда считалось, испанскими моряками из Америки (позже на Апеннинах эту болезнь будут называть французской). Что это: наказание свыше, предупреждение?
Король принял решение вернуться во Францию и 20 мая вместе со своими войсками покинул город, оставив в его стенах лишь небольшой гарнизон. Продвигаясь на север, французские солдаты несли с собой беду — эпидемия быстро охватила сначала Италию, а затем и всю Европу.
В разгар лета передовые отряды, понукая измождённых лошадей, ослов и мулов, с трудом тащивших громоздкие пушки, под палящим солнцем поднялись к терзаемой оводами Маремме, а затем спустились под грозовыми дождями Апеннин по дороге, называемой Путём франков, в сытую Паданию. Преодолев перевал Чиза, они, чтобы избежать засад, продолжили путь по гребню холмов над капризной стремительной Таро. За их спинами поднимался к самому небу густой дым сожжённого Понтремоли и тянулась остальная армия: французская кавалерия, миланские копьеносцы, гасконские и шотландские лучники, генуэзские арбалетчики, швабские и швейцарские пехотинцы. Вся эта вооружённая толпа медленно спустилась на дно долины и наконец встала лагерем — в большой, богатой хлебом и вином деревне Форново, в 30 километрах от Пармы. Настроив против себя население полуострова убийствами, грабежами и поджогами, французские генералы каждую минуту опасались нападения.
Напомним, что время неторопливой тяжёлой кавалерии (какой её знали в эпоху Матильды Каносской) прошло — наступил час лёгкой, вооружённой быстрыми смертоносными арбалетами, мушкетонами и аркебузами. Что могли противопоставить этому итальянцы с их полками наёмников, легко перекупаемых противником, тяжёлыми доспехами, которые не снимаются даже в летний зной, и соперничавшими друг с другом командирами? Многие из них предательски присоединились к захватчикам. Как, например, Франческо Секко д’Арагона — уже старик, но всё ещё крепко сидевший в седле. Сбежав после разоблачения заговора при дворе юного Гонзаги в Пизу, теперь он командовал войском из 300 всадников и 2000 пехотинцев.
Пока же на авансцену выходит Венеция: стремясь предотвратить превращение Италии в очередную французскую провинцию, Республика выступила инициатором создания альянса для сопротивления захватчикам. 31 марта 1495 года был подписан договор о создании Лиги, в которую вошли Венеция, Папская область, Флоренция, Испания, а также император Священной Римской империи Максимилиан и раскаявшийся в своём предательстве миланский герцог.
Теперь Италия — уже не сумма отечеств, а отечество, общее для всех её народов. Не хватает только военного лидера. После долгих дебатов Республика назначила генерал-губернатором венецианских народов маркиза Мантуи. Несколько поколений Гонзага были капитанами-наёмниками, и династия могла похвастаться имевшими большой боевой опыт сыновьями, но на этот пост назначили именно 28-летнего Франческо II (сражался он лишь однажды, в 16 лет, в Соляной войне) — как иерархически старшего члена семьи.
По совету своего дяди Родольфо, человека, проведшего лучшую часть жизни с оружием в руках, 4 июля молодой маркиз встал со своими войсками лагерем на пармской стороне Таро, на том же берегу, что и Форново. Именно поэтому на рассвете следующего дня уставшая французская армия переправилась на другой берег, надеясь без потерь продолжить путь домой. И всё-таки Карл решил уничтожить противника: чтобы обезопасить возвращение в родные земли, утром 6 июля 1495 года король навязал сражение хватавшему его за пятки войску Лиги.
Итальянские командиры собрались на военный совет. Единодушия не было: одни предлагали ради сохранения человеческих жизней ограничиться короткими стычками — они должны были ослабить обременённого трофеями и тяжёлым вооружением врага и оттеснить его за Апеннины; другие сочли необходимым принять открытый бой, несмотря на возможные большие потери и неясный результат. В конце концов был одобрен план сражения, разработанный Родольфо.
Итальянцы встали на правом берегу Таро, их балканские наёмники (в основном албанцы и греки-эпироты) — на левом. И пока река всё больше набухала водой из-за непрекращающегося ливня, затопляя броды и мешая осуществлению мудрого плана Родольфо, воспитанный Паданией Франческо предпочёл сражаться в долине — объявив: «Кто хочет спасти Италию, следуйте за мной». Он оставил командование стоявшими на берегах войсками дяде, а сам отправился вверх по течению. Он знал, что ему вместе со своими рыцарями предстоит перейти вброд реку и по примеру предков сокрушить копьём и мечом врага, который под защитой пушек спускался навстречу по заросшим травой и размокшим от дождя склонам.
Тяжёлые свинцовые ядра градом обрушились на итальянцев: пехотинцы, в основном молодые парни, ещё не опалённые войной, были напуганы. Но, преодолев страх, продолжили мужественно сражаться под разноцветными знамёнами, подбадриваемые своими командирами: Пико из Мирандолы и Пио из Карпи, Росси и Терци из Пармы, графами Фонтанеллато и Корреджо, маркизами Паллавичини, Гамбара и Мартиненго из Брешиа, Бентивольо из Болоньи, Коллеони из Бергамо, графами Гуиди ди Баньо из Романьи и Строцци из Флоренции, Сансеверино из Неаполя и Фарнезе из Тосканы и Лацио.
Это была бойня, страшная бойня под проливным дождём. Французы целились в лошадей — и те, валясь в грязь, увлекали за собой всадников (согласно легенде, Франческо трижды менял коней, падавших под ним); пули, копья и стрелы пронзали тела — люди, которых свели в одной точке судьба и война, убивали друг друга. Получив тяжёлое ранение, на руках маркиза умер Родольфо. Погиб Гвидоне Гонзага, а вслед за ним — и многие преданные семье люди. Франческо, тяжело опираясь на шпагу, призвал оставшихся в живых продолжить бой — ради спасения Италии.
Количество убитых росло с каждой минутой, но авангард армии вторжения наконец дрогнул — началось отступление. Французы оказались зажаты между рекой и холмом, где их поджидали сотни албанцев и эпиротов, чрезвычайно искусных в разведывательных рейдах и рукопашных схватках и не признававших никаких доспехов, кроме нагрудных пластин и щитов, и никакого оружия, кроме коротких копий и мечей.
Теперь, когда вражеская колонна была практически разбита, оставалось лишь захватить короля и его генералов, а вместе с ними — и богатые трофеи. При виде сундуков, которые с трудом тащили, как говорят, тысячи ослов и мулов, балканцы забыли о схватке и принялись за грабёж. Усилившийся дождь остудил страсти с обеих сторон и заставил реку, ставшую красной от крови людей и животных, выйти из берегов. Французы спешили убраться с поля боя, а обессиленные битвой итальянцы уже не могли их преследовать.
Всего за несколько часов в этой жестокой битве погибли тысячи: со времен Пассерино (правителя Мантуи, которого свергли Гонзага) Италия не знала такого сражения. Отчаявшись, французский король послал к Франческо парламентёра с просьбой о трёхдневном перемирии, чтобы похоронить мёртвых, подобрать раненых и отступить со своими войсками и свитой. Но маркиз дал им только один день. В своём поспешном бегстве противник бросал всё и всех: изувеченных солдат, измождённых лошадей (животных ослепляли, чтобы их не смог использовать враг), ценные вещи, включая доспехи, оружие, полевые алтари, гобелены, серебряную посуду, секретный архив и даже альбом с рисунками, изображавшими обнажённых любовниц короля.
Маркиз послал богатый трофей своей жене в Мантую, а брату-кардиналу — собственное копьё, сломанное во имя спасения Италии, — как Копьё Лонгина, что принесло конец мучениям распятого на кресте Спасителя рода человеческого. Это была победа!
Затерявшись в толпе отступавших под проливным дождем солдат, Карл сумел бежать. Однако многим из его офицеров не повезло. В плену оказался и самый преданный из соратников короля, 30-летний барон Матьё Бурбон, раненный в горло. Правитель Бутеона на Луаре стоил хорошего выкупа — и Франческо обменял его на своего генуэзского товарища, графа Фрегозино ди Кампофрегозо, пленённого французами.
Как только прекратились дожди, измученные голодом крестьяне и солдаты, подобно шакалам, набросились на павших лошадей, готовые растерзать друг друга за кусок мяса. Но не все итальянцы присоединились к этой грызне: одних остановил ужас при виде товарищей, захлёбывающихся в кровавой грязи, другие, побросав оружие и хуля своих капитанов, спешили вернуться домой. И не все раненые выжили: их было слишком много. В Парму, ближайший к месту сражения город, попадали лишь самые удачливые, но и на них не хватало ни лекарств, ни врачей.
Вернувшись в Мантую, наш Франческо потребовал запечатлеть себя на фреске (она обрушилась вместе со штукатуркой в эпоху Просвещения) в одном из пролётов открытой галереи, что смотрит на площадь Трав и Часовую башню. На ней маркиз был изображён стоящим на коленях перед Девой Марией рядом с верным конём, сумевшим, несмотря на тяжёлые раны, вынести хозяина с поля боя в безопасное место. За триумфальным въездом героя в город на День всех святых последовали ещё два дня празднеств.
Получив под Форново болезненный урок поражения, Карл никогда больше не осмелится пересечь Альпы. Он погибнет в расцвете сил, как и подобает мужчине, в седле, в самом безопасном из своих замков — любимом Амбуазе: въезжая в низкие ворота, король сильно ударится головой о притолоку, впадёт в кому и скончается спустя девять часов. На нём бесславно завершится род перворождённых Валуа.
С того момента река Таро перестала быть просто границей между двумя территориями (Пармой и Борго-Сан-Доннино, сегодняшней Фиденцей), превратившись в символ расцвета великих армий и жестокой войны. Не все выжившие в той бойне оказались счастливее мёртвых: участники массовых изнасилований, вернувшись домой, корчились в муках от болезни, занесённой, как говорили, то ли из-за океана, то ли из еретических богохульных долин Франции. Болезнь расщепляла кости, разъедала, высушивала и обескровливала тела военных ветеранов. Они — и победители, и побеждённые — теряли волосы, ногти, зубы, зрение. Даже проказа не наносила такого урона здоровью. Поговаривали о божественном наказании людей за их грехи.
Битва при Форново учит нас, что война — это прежде всего театр: армии, столкнувшиеся на берегах Таро, равно претендовали на овации. Но если пехотинцы, уходившие из Мантуи гордыми и под весёлые песни, возвращались в город калеками или покойниками, то для восьмого правителя дома Гонзага всё обернулось триумфом. В его честь были отлиты две медали с надписями на латыни: «За то, что вернул свободу Италии» и «Освободителю всей Италии». Ему посвящали оды поэты. Его приветствовал как друга турецкий султан, когда наконец убедился, что исчез последний намёк на крестовый поход. И как сына — венецианский дож, продливший с ним договор о найме в качестве генерал-капитана. История повторилась. Ту же должность занимал родившийся веком раньше его прапрадед, первый маркиз Мантуи Франческо I.