Благодаря грандиозной лениниане мы знаем, что вождь любил Пушкина, Некрасова, Толстого, Надсона, ценил Горького и Демьяна Бедного, но не понимал «кривые слова» Маяковского. Он восхищался «нечеловеческой музыкой» Бетховена, от которой «хочется милые глупости говорить и гладить по головкам», хотя «надобно бить по головкам, бить безжалостно». Есть даже мнения о скульпторах, правда, в основном критические — против «футуристических чучел». Но нам не известны высказывания Ленина о художниках. Личное признание Ильича получил только один из них — Николай Ярошенко.
Биографы Ленина не раз отмечали парадокс, что в своих эстетических предпочтениях главный революционер был очень консервативен. Хотя именно левые художники первые поддержали большевиков, Ильич их не понимал, огульно называл всех «футуристами» и даже интересовался в мае 1921 года: «Нельзя ли найти надёжных антифутуристов».
Свои взгляды на живопись Ленин подробно объяснил осенью 1920 года Кларе Цеткин: «Мы чересчур большие «ниспровергатели в живописи». Красивое нужно сохранить, взять его как образец, исходить из него, даже если оно «старое». Почему нам нужно отворачиваться от истинно прекрасного, отказываться от него, как от исходного пункта для дальнейшего развития, только на том основании, что оно «старо»? Почему надо преклоняться перед новым, как перед богом, которому надо покориться только потому, что «это ново»? Бессмыслица, сплошная бессмыслица! Здесь много лицемерия и, конечно, бессознательного почтения к художественной моде, господствующей на Западе. Мы хорошие революционеры, но мы чувствуем себя почему-то обязанными доказать, что мы тоже стоим «на высоте современной культуры». Я же имею смелость заявить себя «варваром». Я не в силах считать произведения экспрессионизма, футуризма, кубизма и прочих «измов» высшим проявлением художественного гения. Я их не понимаю. Я не испытываю от них никакой радости».
Луначарский, которого вождь шутливо предлагал «сечь за футуризм», вскоре после его смерти записал: «У Ленина было очень мало времени в течение его жизни сколько-нибудь пристально заняться искусством, и он всегда сознавал себя в этом отношении профаном, и так как ему всегда был чужд и ненавистен дилетантизм, то он не любил высказываться об искусстве. Тем не менее вкусы его были очень определённы. Он любил русских классиков, любил реализм в литературе, в живописи
В декабре 1913 года в Кракове Ленин подобрал выброшенный знакомыми каталог Третьяковской галереи, долго его изучал и полюбил передвижников. Особенно ему нравились картины Николая Ярошенко. В октябре 1917 года, накануне восстания, Ленин скрывался в квартире Маргариты Фофановой, которая позднее вспоминала: «У меня на письменном столе лежала открытка с репродукцией картины художника Ярошенко «Всюду жизнь». Владимир Ильич увидел открытку и говорит:
— Вот замечательный художник!
А кто такой Ярошенко, я по-настоящему не знала. Он мне рассказал его биографию.
— Подумайте, это кадровый военный человек, и представьте себе, какой он прекрасный психолог действительной жизни, какие у него чудесные вещи!
Я вытаскиваю из своего письменного стола ещё одну открытку с репродукцией картины Ярошенко «Заключённый». Владимир Ильич говорит:
— Прекрасно! Когда будем хозяйничать, чтобы не забыть. Такому человеку надо отдать дань».
Действительно, Ленин не забыл отдать дань. В разгар Гражданской войны по его поручению усадьбу Ярошенко в Кисловодске взяли под охрану. 8 декабря 1918 года был организован «народный праздник»: на могиле художника провели митинг с оркестром, потом состоялось торжественное шествие к «Белой вилле», где открыли музей, а прилегающую Дондуковскую улицу переименовали в улицу Ярошенко. Но через месяц казаки Шкуро, занявшие Кисловодск, за одну ночь ликвидировали музей. С тех пор усадьба пережила многое, и лишь 11 марта 1962 года, благодаря стараниям художника фронтовика Владимира Секлюцкого и его единомышленников, снова состоялось открытие Дома-музея Ярошенко.
Судьба Николая Александровича Ярошенко уникальна. Потомственный военный, кадровый артиллерийский офицер, дослужившийся до генерал-майора, он стал одним из главных лидеров передвижников. Если Крамского называли их разумом, то Ярошенко — их совестью. Несмотря на своё официальное положение, он считался самым политическим художником. За картину «У Литовского замка», в героине которой заподозрили террористку Веру Засулич, его даже посадили под домашний арест. Написанная в 1888 году картина «Всюду жизнь» стала для революционеров программным шедевром, а Ярошенко окончательно прослыл «красным», что, впрочем, не помешало его военной карьере.
«У Николая Александровича была цельная натура, — вспоминал его друг художник Михаил Нестеров. — Он всегда и везде держал себя открыто, без боязни выражая свои взгляды, он никогда не шёл ни на какие сделки, предлагаемых ему портретов с великих князей не писал, на передвижных выставках, при ежегодных посещениях царской семьёй, не бывал». Имея по службе достаток, Ярошенко, в отличие от других художников, мог позволить себе разборчивость в заказах. Как говорила его супруга: «Он не мог писать лиц, которые никакого духовного интереса не представляли».
Тем более странным показался написанный Ярошенко в 1894 году большой поколенный портрет неизвестного корнета лейб-гвардии Конного полка, проданный в Швейцарии 14 декабря 2007 года на аукционе Galerie du Rhône за 7192 евро. Не прошло и года, как 25 ноября 2008 года в Лондоне на аукционе Sotheby’s снова появилась эта картина. Правда, теперь уже она считалась… автопортретом Ярошенко! Эта чудесная метаморфоза в каталоге никак не объяснялась, лишь туманно говорилось про некие «эгалитарные принципы» художника. Но не надо недооценивать «британских учёных». Они не зря забивали баки покупателям. Под новой вывеской портрет был сразу продан за 95 644 евро, то есть в 13 раз дороже цены в Швейцарии, и это без комиссии самого Sotheby’s. Вот такая вот оборотистая «эгалитарность».
На самом деле молодой корнет годится в сыновья генералу Ярошенко, который к тому же носил в это время бороду. Вся «эгалитарная» версия целиком на совести «британских учёных». Мне же по спискам картин, которые были на выставках передвижников в 1894—1895 годах, удалось найти настоящее имя персонажа — корнет Иван Николаевич Глинка.
Но какой же мог быть «духовный интерес» для Ярошенко в этом 24-летнем аристократе? Ответ кроется в том, кому принадлежал портрет и кто на самом деле был его заказчиком. Им оказалась мать офицера — знаменитая баронесса Варвара Ивановна Икскуль фон Гильденбандт, прозванная после известного портрета Репина «красная баронесса».
Чтобы рассказать об этой удивительной женщине, нужна не статья, а книга: писательница, переводчица, просветитель, меценат, благотворитель, организатор женского медицинского образования, создатель госпиталей на фронтах Балканской и Первой мировой войн, дважды награждённая за перевязку и эвакуацию раненых под артогнём Георгиевской медалью.
Её неутомимой энергии хватало на всё — от борьбы с голодом в Поволжье и помощи по просьбе Льва Толстого духоборам, переселявшимся в Канаду, до спасения от тюрьмы Максима Горького. В особняке баронессы на Кирочной улице собирались лучшие писатели, художники и поэты, восхищавшиеся хозяйкой и посвящавшие ей свои произведения. Не удивительно, что для такой женщины Ярошенко согласился написать портрет сына.
Сам Иван ничего выдающегося не совершил. Он окончил элитный Пажеский корпус в 1890 году и поступил корнетом в конную гвардию. В 1896 году Иван женился на юной Ольге Константиновне Варгуниной — дочери богатейшего «бумажного короля» Петербурга, но через несколько лет они расстались. С 1896 по 1903 год Глинка состоял офицером для особых поручений при военном министре и вышел в отставку полковником. Затем он занялся коммерцией, руководил акционерным обществом по торговле лесом.
В отличие от матери, на Первую мировую войну полковник Глинка не пошёл. После Октября 1917 года на Кирочной начались обыски, аресты, а вскоре всю семью выселили из особняка как «бывших» и по подозрению, что Иван «белогвардеец». После мытарств лютой зимой 1919/20 года в Петрограде он умер в ужасных мучениях от пневмонии, осложнённой голодом. Это горе подкосило, но не сломило 70-летнюю баронессу. Поскольку выехать за границу ей не разрешали, она зимой 1921/22 года нелегально ушла с мальчиком-проводником по льду Балтики в Финляндию. Затем она добралась до Франции, где воссоединилась с младшим сыном Григорием. Умерла «красная баронесса» 20 февраля 1928 года в Париже.
Автор — руководитель Департамента культуры города Москвы, кандидат исторических наук.