Альфонсина Сторни… Входящая в море. Смеющаяся девушка с открытым лицом, с жемчужным ожерельем, вернее, ниткой бус, на шее.
Она так заразительно смеется на фотографии, что с трудом веришь в ее самоубийство. Белоснежная улыбка с ямочками на щеках, свободная поза сильной женщины. Она спокойно сидит на диване в изящных туфлях на высоком каблуке. Виден интерьер: рабочий кабинет, книги на полках. Значит, было благополучие, признание, стабильность, уверенность. Комфорт. Это было важно для нее — комфорт, потому что родившись в бедной семье австралийского пивовара, она, первую свою книгу, по которой училась читать — букварь — просто украла! И было и жило в ней, неистребимо, жаркое, неустанное желание заниматься любимым делом — стихами… Это у нее получалось всегда отменно.
Лауреат национальной поэтической премии за сборник «Бессилие «(1920). Уважаемый преподаватель литературы. Критик. Эссеист, переводчик. Она не признавала женских окончаний в профессиях. Любила путешествия. Не боялась трудностей. Основная черта ее характера — любознательность и страстность. Она и в море вошла медленно, словно бы изучая глубины, волны, некую тайну. Соленость слез. Их вкус. Они прозрачны. Как море, бесконечны, как море. Безграничны. Она не хотела безгранично плакать. Не желала. Ее образы, героини ее стихов и тех пьес, в которых она играла на сцене ярки, интересны, сильны. Странствующая актриса. Страстная, смелая до отчаяния, женщина, оставленная возлюбленным с ребенком на руках. И в ее стихи входит полностью эта страстность и горечь, необычная и для того времени и для женщины — поэта, и для Аргентины — в особенности. Страстность словно выплескивается из ее строф и ритм. Как море. Как нечто непознанное, удивительное.
Моих пальцев касанье.
/Se me va de los dedos la caricia sin causa/…
Моих пальцев касанье — беспричинная ласка.
Ветер ласку с ладони неслучайно сорвёт.
И кружить её станет, и блуждая без цели,
потеряется ласка — кто её подберёт?
Бесконечная жалость с беспредельной любовью
в моём сердце сегодня для любого — явись!
Но мой зов не услышан и пустынны тропинки,
и потерянной ласке — путь всё дальше и ввысь…
Если звать тебя будут этой ночью, о, путник,
если ветви деревьев чей-то вздох всколыхнёт,
если тонкие пальцы вдруг сожмут твою руку
и, обняв тебя нежно, чья-то тень промелькнёт;
Если призрачны пальцы и уста, что целуют,
если ветер обманет, голосами маня,
путник! путник с глазами, как бескрайнее небо,
в этом воздухе чистом — ты узнаешь меня?
Мы и узнаем до сих пор. Читаем с трепетом. Переводим строчки. Она писала потрясающе — свободно, до безумия, словно ей кто — то диктовал, как она сама признавалась в своих эссе и дневниках, но горечь неутоленная, сквозящая, парящая в строфе, это особый аромат Сторни, ее особый почерк, ее печать, ее клише, ее мелодия.
Моя судьба
Как себя обману я? Ведь я знаю давно:
все, что мною любимо, все умрет все равно.
Суждены на роду мне, видно, беды одни:
трижды розы сажала, трижды гибли они.
Так в руках моих гибнет все, что я берегу…
Все теряю, теряю, и забыть не могу.
Лишь увижу засохший я розовый куст,
разомкну немоту я скорбью сомкнутых уст
и шепчу: «Поделом мне!» Ведь я знала давно:
все, что мною любимо, все умрет все равно.
(перевод с испанского — И. Чежеговой.)
Усталость
Когда уходит день — у всех, у всех у нас
есть час предательский, есть сумеречный час…
Едва дневным теплом дарившее людей
покинет солнце нас — Великий Чародей,
как смута бытия всплывает не спеша
и рвется, соткана из нежных крыл, душа.
В тот час твержу себе: «Зашла твоя звезда:
не вышла жизнь теперь — не выйдет никогда!»
В тот час лишь об одном судьбу свою прошу —
не быть! И не живу, не мыслю, не пишу…
В тот час, ничтожностью своей угнетена,
я в бездну ввергнута, отчаяньем больна,
и хочется тогда монетой мелкой стать,
чтоб закатиться в щель, под стол иль под кровать,
иль безделушкой стать и спрятаться в карман,
стать просто мебелью, как стул или диван,
утратить память, ум, стать вещью неживой
и ничего не знать, не думать ничего.
(Перевод с испанского — И. Чежеговой.)
Но снова и снова приходил день, слезы уступали место улыбке, и тогда рвались из-под пера Альфонсины строфы, безбрежные и страстные, как крик чайки над волнами, томительные и томящие, как росчерк ее крыла:
Я тот цветок.
Жизнь твоя течет, как полноводная река:
я на берегу твоем, в гуще тростника,
как цветок затерянный, скрываюсь в тишине, —
поишь ты меня водой, не зная обо мне.
Чуть ты разольешься — в тебе я захлебнусь,
высохнешь — я в тине вязкой задохнусь,
но цвету незримо я в гуще тростника,
если твоя жизнь полна и глубока.
Так на берегу твоем цвету я по весне;
а ты вдаль течешь рекой, не зная обо мне.
Свет
Я бродила по жизни, я искала ответа,
и тянулись тоскливо мои зимы и лета.
Надо мной все смеялись: «Что ты ищешь, о боже!
Не найдешь ведь!» — смеялись. И смеялась я тоже…
Сколько слов я слыхала! Я затоплена ими:
от одних веселела и убита другими.
Но я, глядя на звезды, их молила ночами
о словах, нужных сердцу, ясных, как они сами.
Излучавший надежду звездный свет был так ярок,
и от звезд получила твою жизнь я в подарок.
Я во взгляде твоих темных глаз увидала
мудрость истин простых и свое отраженье…
В них нашла я все то, что так долго искала:
покой и забвенье.
Ее метафоры, образы, сравнения, рифмы — были необычны, резки, точны, смелы, как тонкие эстампы, гравировка на меди, абрисы пером и тушью, Но вместе с мягкостью и лиризмом строки Альфонсины Сторни несли в себе новизну чувств, биение открытого сердца, дерзость мысли, глубину ее. В своей поэзии, родной ей стихии, она словно бы летела с краю обрыва, раскинув руки вперед. Всходила, как на кострище… Не чувствуя боли. Обжигая душу. Жанна д Арк в стихе. Первая книга Альфонсины Сторни «Трепет роз» (1916) была очень благожелательно встречена критикой и читателями, дала ей некоторую материальную независимость. Она входит в литературный круг Аргентины, знакомится с писателями и поэтами, ею охотно занимаются журналы и издатели, одаривают вниманием критики. Она выпускает несколько стихотворных сборников: «Счастливая утрата» (1916), «Охра» (1925)
Экспрессивная, эмоциональная проза Сторни, ее короткие новеллы, эссе, сродни ее строфам: Проза — ритмична, горяча, порывиста, сильна глубиной и исповедальностью.
Сама Альфонсина писала о своей прозе следующее:
«Пишу эти строчки подобно медиуму, под диктовку таинственных существ, которые
словно раскрывают, проявляют мне мысли. У меня нет времени искать им подтверждения.
Они теснятся и, спускаясь, несутся к моей руке во всю прыть. Дрожу, и мне страшно.»
Сегодня на рассвете, когда я спала, ты пришёл в мой дом. Медленно, сдерживая дыхание, чтобы не разбудить меня, ты проскользнул к самому краю моего балкона.
Я спала, но в своих снах я видела тебя, проходящего молча: ты был очень бледен,
и твои глаза, обращённые ко мне, смотрели печально, как и тогда, когда я видела тебя в последний раз. Когда я проснулась, белые облака бежали за тобой, пытаясь догнать.»
Она с юности пыталась догнать любовь. Почти девочкой был страстно, а влюблена в отца своего сына, аргентинского журналиста. С ним вместе быть не могла. Сохранила его имя в тайне, уехав в Буэнос — Айрес.
.
.Ее последний возлюбленный, Орасио Кирого, выдающийся аргентинский прозаик новеллист с мировым именем, многие годы поддерживающий ее и морально и материально, внезапно покончил с собой в 1937 году, после того, как узнал о своей неизлечимой болезни — раке желудка. Та же болезнь настигла через год и Альфонсину.
Она продолжает работать, но страх перед болезнью, смешанный с отвращением, все больше одолевает ее. 23 октября 1938 года она едет к Mar de Plata…
Это было воскресенье. А в час ночи, во вторник, 25 — вышла из своего гостиничного номера и больше туда не вернулась. Следы к морю вели только в одну сторону. Утром рабочие нашли ее тело на пляже.
Когда-то она писала в одной из своих тонких и ярких дневниковых новелл:
«Ты не вернёшься. Всем своим существом я зову тебя, но ты не вернёшься.
Если бы ты возвратился, то всё существо моё, которое в этот момент призывает тебя, тебя бы отвергло.
Сейчас, когда мы далеки, из смертного твоего существа я извлекаю газообразный фантом, который смотрит твоими глазами и ласкает твоими руками, но который тебе
не принадлежит. Он мой, полностью мой. Я закрываюсь с ним в своей комнате и когда никто, ни я сама, не слышит, и когда никто, ни я сама, не видит, и когда никто, ни я сама, не знает, беру его на руки и, подобно старинному маятнику, долго, тяжело и торжественно, я качаю пустоту…»
Перевод Л. Имамкулиевой.
…
А теперь пустота морских волн качала ее Душу. Бессмертную душу Поэта. Хочется верить, что Альфонсина, прежде чем уснуть на волнах и раствориться в море, все — таки догнала любовь… На следующий день после ее ухода было опубликовано ее последнее стихотворение: «Я собираюсь уснуть», признанное шедевром испаноязычной лирики двадцатого столетия:
Твой рот — цветы, и твои руки — травы,
чепец — роса… Кормилица моя:
не пожалей мне простыней песчаных
и одеяла теплого из мха.
Хочу уснуть… Меня ты уложи
и в головах созвездие зажги мне
любое: все созвездья хороши —
ты только опусти его пониже.
Оставь меня одну: придет весна,
и птицы проведут по небосклону
черту забвенья, чтобы ты могла
меня забыть… Спасибо. Да, еще:
когда он позвонит по телефону,
скажи, чтоб не звонил. Что я — ушла.
Комментарии