Между Толстым и Адольфом. Весь мир театр

В августе 1937 года в Париж приехал МХАТ. Всей труппой, полным составом, народным артистам разрешалось ехать с женами, которым выписывались такие же валютные командировочные, как и артистам, словом, прежде такого гастрольного исхода ещё не было.

Гастроли проходили в рамках культурной программы, приуроченной к Всемирной выставке — той самой, когда павильон СССР с летящими «Рабочим и колхозницей» и павильон Германии стояли напротив друг друга. (Где-то прочитала, что это была своеобразная шпилька французских организаторов обоим участникам. И, если действительно так — шпилька, то мне, например, непонятно, чего сказать-то хотели? Типа, два мира — один чёрт, нацизм-коммунизм… Но 26 апреля 1937 года немецкие люфтваффе утюжили Гернику… А СССР начал принимать у себя тысячи эвакуированных испанских детей, спасая их…)

Фасад немецкого павильона представлял собой огромную римскую цифру III (по счёту рейхов), венчал его огромный орёл с дубовым венком вокруг свастики. Архитектором у немцев был упомянутый в прошлом посте https://diletant.media/blogs/62458/42025699/ любимый Адольфом Альберт Шпеер, «изворотливый нацик», как образно назвал его Александр. Между павильонами СССР и Германии шло соревнование за главный приз, но сейчас не об этом.

Все билеты проданы

Как потом напишет в своих воспоминаниях Вл. И. Немирович-Данченко, перед гастролями с труппой долго проговаривалось «внешнее поведение труппы в условиях Парижа, полного наших эмигрантов — бывшей российской интеллигенции, которая до революции очень любила и высоко ценила Художественный театр».

Французская эмиграция раскладывалась по полочкам — чтоб все знали, как и с кем себя вести. Есть-де (гнилые) интеллигенты, которые хоть и не приняли Советской власти, но и враждебных телодвижений не делают и до сих пор (просто) ждут её падения, а есть по-настоящему враждебный слой — остатки Белого движения во главе с РОВС. И третья сила — выросшая в эмиграции русская молодёжь, благосклонно настроенная к СССР (про младороссов у меня был пост https://diletant.media/blogs/62458/39815367/)

Привезли три спектакля — двух героических женщин, «Анну Каренину» и «Любовь Яровую» и — по личному распоряжению Сталина — «Врагов» Горького. В принципе, это старая пьеса 1906 года, первый опыт горьковского соцреализма.

Как напишет потом про «Врагов» Влад. Ходасевич для газеты «Возрождение» — не спектакль, а агитка, с одной стороны — только дураки и мерзавцы, с другой — сплошь герои и умники. И об игре Книппер-Чеховой и Качалова — «жаль было этой прелести, растраченной на убогие роли в дубовой пьесе»…

А «Иллюстрированная Россия» не оставила камня на камне от «Анны Карениной» —

«Мы ждали Художественный театр с нежностью и тревогой. Мы хотели с гордостью показать нашим детям и младшим братьям наш старый прославленный театр… который любил Лев Толстой, театр Чехова… Мы увидели «Анну Каренину» — грузную, крикливую Аллу Тарасову, заламывающую руки, не способную произнести просто, по-человечески ни одной фразы… артистку, место которой — покорять своими трагическими завываниями провинциальных телеграфистов».

(Не сказать, чтобы я подпрыгнула, когда наткнулась эту цитату про Тарасову. Но всё настолько совпало с моим давним (юношеским) театральным отвращением от «гениальной» игры Тарасовой, про которую мне ахали в уши мои немолодые тётки-театралки, мхатовские завсегдатайши… Собственно, мне тогда хватило одного кусочка из записанного для ТВ спектакля — Он… не отдаааааст… мне Серь-о-о-о-жу…)

Но — к Яровой. Этот спектакль не видели ни старое эмигрантское поколение, ни новое. В Малый театр Тренёв принёс свою «Любовь Яровую» в 1925 году, там в 1926 году была премьера с Верой Пашенной в главной роли:

Сталин смотрел пьесу в Малом 28 раз! (ну, сам Немирович — Данченко об этом пишет). Во МХАТе премьера состоялась под занавес 1936 года, так что в Париж привезли, можно сказать, с пылу, с жару «Любовь Яровую». В роли Яровой — Еланская Клавдия Николаевна:

Отступление, или Перечитывая заново

Даже и не перечитывая, а просто взяла и прочитала (а в школе проходила). И мне понравилось. К тому же, я представила себе, как на это смотрят в зале театра на Елисейских полях парижские русские юноши-барышни, которые про 1919−20 год знают (если знают) только по рассказам старших.

А тут реальный исторический период. Городок на юге России, уставший и от красных, и от белых. Залихватский матрос Швандя, который «Маркса видел»; комиссар Роман Кошкин, сторож Чир, который, когда белые в городе — он за белых, когда красные — за красных, стенографистка-авантюристка Панова, профессор Горностаев с женой (сколько их таких сейчас сидит в зале?), девушка Махора — Махорочка (нынешние Монеточки с Гречками бледнеют), спекулянтка-хамка Дунька (- Уеду в Европу, не с хамьём же тут оставаться!). В массовых сценах занято чуть ли не сто человек, жители, красноармейцы, белогвардейцы, спекулянты, рабочие, почти каждому Тренёв написал реплику, словом, эпохальное действо…

Правда, на мой взгляд, сама линия Яровая — Яровой невразумительная. Непонятно, почему дворянка (в пьесе — учительница) уж так стала за красных, когда её — так за белых, что расходятся как два непримиримых классовых врага, бесповоротно. Хоть и любят друг друга (- как ты исхудал, Миша! — Ты в моём сердце, Люба!).

Ну и обратила внимание на занятную трансформацию в образе Яровой. В начале пьесы она, узнав погибшего мужа, падает в обморок. Ну, то есть как и положено настоящей буржуйской даме. А вскоре скажет Чиру: — так ты с ними, гад…

Дайте посмотреть!

Немирович-Данченко не зря опасался провокаций со стороны белоэмигрантов. Один раз они чуть было не сорвали спектакль. Когда во время прихода белых в город, Чир меняет красное знамя на Императорский штандарт, белая часть публики начала бешено аплодировать, другая — бешено свистеть, шум не прекращался. Пока не вмешался молодняк (которых было немало) и криками на французском языке — Перестаньте, прекратите! Это позор! Здесь искусство! — успокоили зал. Победа была за МХАТом, младороссам спектакль понравился.

А что мои, так сказать, главные парижские сидельцы, где они, почему не в театре?

У Лидии Бердяевой как раз в это время слегла мать, да и вообще они редко куда выходили на увеселительные мероприятия, Бердяев этого не любил. Политикой интересовались очень, радио, газеты, рассказы гостей.

Есть в дневнике у Лидии запись про огромное значение спорта, парадов и манифестаций в современной жизни (1934−1937), про то, что правительства очень хитро поощряют это, чтобы отвлекать массы от иных выявлений своих страстей… Бердяев с ней согласится — «Русское самодержавие было так глупо в этом отношении, что вместо того, чтобы давать выход накопляющейся энергии, оно душило её и этим направляло по руслу революций, бунта, восстаний».

Бунин почти весь 1937 год ездил с чтениями («Труднее этого заработка — чтениями — кажется, ничего нет», — из письма жене, в цитате курсив бунинский) по Балтийским странам, в Италию, Швейцарию.

Мережковские (в постоянной нужде) хлопотали об устройстве им лекции. Кроме того, у 68-летней Зинаиды Николаевны начало резко ухудшаться зрение. Впрочем, за культурной жизнью советских следят усердно, встречались с Рахманиновым, он рассказал про конкурс скрипачей в Брюсселе. Запись «Советские получили первый приз».

Следят и за Гитлером. Был у них проездом из Германии Фёдор Степун, рассказывал о ситуации в стране, что «команда фюрера хорошо поняла менталитет мещанства и быстро заполучила на свою сторону всех мясников, зеленщиков и парикмахеров… Может быть, это не так глупо, потому что в большинстве средних немцев, включая профессорские круги, скрывается много мещанства»…

Прервусь, а то длинно, фото из свободных источников интернета