Царица в красных пятнах

Всё что было до нас — история, и значит это не плохо и не хорошо, а никак. Все события хронология, а лица лишь исторические персонажи. Относиться с пристрастием к персонажам всё равно, что ненавидеть исполнителя роли в кино, за то, что он сыграл отрицательного персонажа. И только с момента нашего рождения лица перестают быть персонажами истории, являясь частью нашей жизни. Мы уже можем от своего имени судить действующих лиц переворота августа 1991 г., но судить персонажей русской революции 1917 года нет. Это маломыслие.

Итак, 14 февраля 1917 года открывалась двенадцатидневная сессия Государственной Думы, по новому стилю примерно на этих днях. Интнеллигенция ждала этого события прямо как начала революции.

Загадкой для меня остаётся вот такое настроение в обществе накануне падения романовщины. Апокалиптичность, ожидание катастрофы. Свидетельств куча в разных дневниках, но зловещий смысл все эти предчувствия обрели лишь после. Однако также после можно заметить, что под ожиданиями беды не было никакой почвы. Логистический кризис с подвозом продовольствия был, некоторый товарный дефицит тоже, но катастрофы в экономике страны никак не было, наоборот в структуре полный порядок, в макроэкономике финансовый, инвестиционный бум. Впервые после начала войны открылась Петроградская биржа, а Сити оф Нью-Йорк банк открыл в столице России свой филиал.

К сожалению или к счастью, здесь революции случаются прежде всего в головах. Царь расстрелял народ 9 января, проиграл войну японцам, не победил Германию за 3 месяца, значит он не царь и должен убраться вон. Любой его промах, даже то, что можно представить за промах, быстро подвергались осмеянию и освистанию толпой шкурников и мародёров, каковой я считаю всегда столичную т. н. «интеллигенцию».

Объективные причины антиромановской революции понятны, но ещё более понятны возможности её легко утопить в крови, ну, или изящней — в собственном дерьме. Как и в 91-м. Но понятно, Николай Романов и никто тогда этого не мог знать.

Напомню, что Дума в прошлый раз собралась 1 ноября, выслушала вздорный спич фата Милюкова «Глупость или измена?», активировала правительственный кризис и опять отправилась на каникулы. Теперь ждали программного доклада Голицына, а тот взял время на подготовку.

14 февраля Дума открыла занятия, как следовало ждать, бессмысленно. Состоялось несколько выступлений «всёпропальшиков» и на том умолкли.

Литературовед Зинаида Николаевна Гиппиус накануне:

«Во вторник откроется Дума. Положение ее унизительно и безвыходно. При любом поведении (в рамках либерального блока) ее достоинство опять ущербится. Minimum не достигнут; а ради него было пожертвовано решительно всем. Даже не приблизились к minimumy, a для него не побоялись вырыть пропасть между умеренными государственными политиками и революционной интеллигенцией, вместе со смутными русскими революционными низами (всех последних я, для краткости, и беру под один знак «левых элементов»).

Эти левые, от которых блок не уставал публично отрекаться, готовят свои выпады своими средствами (что же им делать, одним? ничего не делать?). А эти средства сегодня, для сегодняшнего часа не полезны, а вредны. Да в свое время отметится — что бы не свершилось далее — это «безумство мудрых», это упорство отталкивания, это «гонение» — как большая политическая ошибка».

Видно, что в головах интеллигенции всё плохо. Буйная фантазия подменяла реальное восприятие происходящего. Как Гиппиус думали многие, речь Милюкова хоть и была запрещена, но расходилась в листовках миллионными тиражами, её напечатали даже французские газеты.

На следующие сутки на арену революции вышел Керенский, чтобы сойти с неё только 25 октября. Керенский поднялся на думскую трибуну и сказал: «Разруха страны была делом не министров, которые приходит и уходят, а и той власти, которая их назначает, т. е. монарха и династии». Подобные утверждения по меркам времени не проходили цензуру, а значит опять печатались в листовках. А дальше в топку революции.

Точно выразился Василий Витальевич Шульгин, тогда депутат:

«Они, революционеры, не были готовы, но она, революция, была готова. Они, думцы, сами раскачивали массы на революционное выступление. Вся серая толпа, вся средняя интеллигенция, многие военные, бывшие военными только по одежде, все смотрели на Гос. Думу с каким-то упованием. Все радовались ее нападкам на правительство и сами приходили в волнение. Создавалось общее революционное настроение. Было ощущение близости революции. Революционный микроб отравлял столицу, заражал толпу на улице, проникал на заводы и фабрики, в казармы и канцелярии, в частные дома обывателей».

А Романов говел с 13 февраля. 17-го он исповедался перед отцом Александром (А.Васильев, настоятель Федоровского собора в Царском, духовник царской семьи), а 18-го причастился Святых Тайн. Символично перед смертью династии.

19 февраля вызвал дворцового коменданта Воейкова и объявил о желании отправиться в Ставку. Владимир Николаевич Воейков попробовал отговорить, но тщетно. Все последние дни Романов слушал на личном приёме многочисленных «всадников Апокалипсиса», и счёл, что страхи преувеличены. На худой конец Романов снабдил своего премьера князя Голицына указом о роспуске Думы с открытой датой. Жена, которой передали речь Керенского, уговаривала его это сделать немедля, а Керенского отправить в Сибирь (так болтали царедворцы).

Романов был спокоен. Ещё 15 февраля в Царское прибыл снятый с фронта батальон Гвардейского экипажа для усиления охраны. Ещё один символ. Гвардейский экипаж участвовал в восстании декабристов, а вскоре, будучи под командой Кирилла Владимировича, явится присягать Временному правительству. Бедный Коля Романов!

Вечером 21-го числа царь принял Протопопова. Следом царица. Обоих Протопопов заверил, что столица под контролем и царь может спокойно ехать в Могилёв. Всё будет хорошо!

Утро 22 февраля в ярких красках описал Александр Иванович Спиридович:

«В Царском Селе ясный, солнечный, крепкий, морозный день.

. К завтраку приехал Вел. Кн. Михаил Александрович. Он был очень доволен поездкой Государя. Распрощавшись после завтрака с семьей и А. А. Вырубовой, Государь выехал из дворца с Императрицей.

… Проехали в церковь Знамения. Приложились к чудотворной иконе Божией Матери.

… В два часа Императорский поезд тронулся в путь. По сторонам, как вкопанные, часовые Железнодорожного полка. Вдали на лыжах «охрана второй линии». Царский поезд скрылся, повернув на Гатчину.

… Царица в красных пятнах от волнения вернулась во дворец. Неясное предчувствие чего-то нехорошего угнетало её. Её Величество долго молилась и плакала. Плакали и на детской половине. Вечером слегла в постель А. А. Вырубова».