Середина 20-го века, Ленинград. В крошечной комнатке с большим окном, служебном помещении Кунсткамеры, живёт угрюмого вида молодой мужчина. Широкие плечи, острые скулы, пронзительный взгляд — он больше похож на гангстера из голливудского фильма, чем на учёного. Из одежды у него — только шинель и гимнастёрка, оставшиеся после Великой Отечественной войны. Комната необычная: все стены разрисованы иероглифами майя, на одной из них — большой рисунок акулы. Жилец, молодой учёный Юрий Кнорозов, создал такой экзотический антураж своими руками.
Кнорозов много пьёт и работает в Кунсткамере: водит для детей экскурсии, разбирает коллекции, помогает в архиве. Любит поболтать со своим соседом Львом Гумилёвым, который живёт от него буквально через стенку. Всё остальное время у Кнорозова уходит на главное дело — расшифровку письменности майя. Он дни напролёт проводит за книгами в своём ленинградском кабинете, в почти десяти тысячах километров от полуострова Юкатан, который был когда-то центром этой древней цивилизации.
В то время многие учёные, без особых успехов занимавшиеся той же темой, были уверены — язык этот расшифровать просто невозможно, нечего даже и пытаться. У Кнорозова — другое мнение. Себя он называл «кабинетным учёным» и говорил, что для работы с текстами ему не обязательно скакать по пирамидам. Работа эта, казалось, была обречена на провал — никому не известный молодой исследователь из Советского Союза бросил вызов виднейшими специалистами по истории древних цивилизаций. Впоследствии труд Кнорозова буквально нокаутировал мировое научное сообщество: исследователь нашёл ключ, который позволил расшифровать письменность майя.
Ленинград и древние языки
Кнорозов родился в непростое время: это была зима 1922 года, подходила к концу Гражданская война. Родной посёлок — Южный — находился недалеко от Харькова. Там жила его семья: отца, Валентина Кнорозова, ещё в царской России перевели в Южный по службе — как инженер он строил в округе железные дороги. Мать Кнорозова была уроженкой Великого Устюга. Судя по воспоминаниям родственников учёного, она воспитывала сына строго.
В детстве Юра со своими братьями и сестрой — всего в семье было пятеро детей — занимался в музыкальной школе, где играл на скрипке. Он писал стихи и рисовал. Хорошо учился — в аттестате были почти одни «пятёрки», оценка «хорошо» стояла только за украинский язык.
После школы Кнорозов поступил на исторический факультет Харьковского университета, здесь он впервые начал заниматься древними языками, его интересовали египетские иероглифы. Впрочем, закончить обучение Кнорозову было не суждено, в его планы вмешалась начавшаяся Великая Отечественная война. Юрия Валентиновича, в семье которого все мужчины сплошь были офицерами, ещё до начала войны не взяли в армию из-за состояния здоровья.
Не изменилась ситуация и теперь — воевать Кнорозову было нельзя, поэтому он в составе ополчения рыл окопы на востоке Украины. Смысла в этом было уже немного: немецкие части стремительно наступали, поэтому Кнорозов оказался на оккупированной территории. «При быстром продвижении фронта наша строительная команда была отрезана от других частей и рассеялась на оккупированной территории, после чего я стал пробираться к Харькову. До февраля 1943 г. я проживал в пос. Южный Харьковского района, проводя большую часть времени в блужданиях по Харьковской и Полтавской области, скрываясь от мобилизаций и добывая пропитание для старухи-матери», — напишет впоследствии учёный в своей автобиографии.
Когда к Харькову подошли советские войска, Кнорозов, взяв с собой мать и сестру, пересёк линию фронта, вместе они отправились в Воронежскую область, откуда молодой учёный уехал доучиваться на исторический факультет МГУ. Научный руководитель Кнорозова, которому понравилась работа студента, устроил его в Музей этнографии народов СССР — так будущий основатель советской школы майянистики оказался в Ленинграде.
Загадка индейцев майя
По стечению обстоятельств молодому учёному в руки попала статья немецкого исследователя Пауля Шелльхаса, которая называлась «Дешифровка письма майя — неразрешимая проблема?». Публикацию зарубежного коллеги Кнорозов воспринял как вызов. «То, что создано одним человеческим умом, не может не быть не разгадано другим», — заявил он и приступил к научным изысканиям. Многие учёные на Западе, в том числе глава американской школы майянистики Эрик Томпсон, в то время были уверены, что дешифровать язык майя практически невозможно, поскольку знаки передают не буквы алфавита, а обозначают сами слова. То есть символы майя, считал Томпсон, — это некие символические картинки, которые со звучанием слов в самом языке не связаны. Кнорозов с этой теорией не согласился.
В Советском Союзе на тот момент цивилизацию майя серьёзно практически никто не исследовал — специалистов в этой области можно было пересчитать по пальцам. Открытию способствовало то, что Кнорозов обнаружил редкую книгу Диего де Ланды «Сообщение о делах в Юкатане». Диего де Ланда был одним из миссионеров, приехавших в 16-м веке на Юкатан вместе с испанскими завоевателями. Пытаясь обратить индейцев в христианство, он уничтожил большое количество их рукописей — документы сожгли, посчитав их еретическими. В то же время Диего де Ланда оказал науке большую услугу: он в своей книге зафиксировал некоторые знаки из языка майя, которые впоследствии помогли расшифровать и остальные.
Кнорозов специально освоил сложнейший старо-испанский язык и перевёл «Сообщение о делах в Юкатане» на русский. В тексте был так называемый «алфавит»: из него Кнорозов понял, что один и тот же знак одинаково читается в разных иероглифах. Учёный составил полный список всех символов майя, которые когда-либо встречались ему в текстах, и стал сравнивать их с уже имевшимся алфавитом. Так Кнорозов понял, что знаки в языке майя соответствовали не произношению испанских букв, а их названию. В некоторых словах учёный обнаружил одинаковые корни, в других — предлоги.
Исследование заняло немало времени: в 1955 году Кнорозов решил защищать диссертацию, основанную как раз на тексте испанского миссионера. В этой диссертации уже содержались основы дешифровки древнего языка — выступление Кнорозова поразило ленинградских учёных: ему сразу же вместо кандидатской степени присвоили докторскую.
Сам Кнорозов до защиты переживал: говорил, что не знает, чего ему ждать — ареста или учёной степени. Дело в том, что в своей работе он доказывал — у майя был свой язык, письменность, а значит, были государство и общество, поделённое на классы. Это противоречило тому, что писал в своих трудах Фридрих Энгельс: с точки зрения одного из основоположников марксизма, на Юкатане, как и вообще у индейцев, классового общества быть не могло. Впрочем, опасения учёного были напрасными: столкнуться с чекистами из-за своих взглядов Кнорозову тогда не пришлось.
Советский Шампольон
По вкладу в изучение древних языков Кнорозова часто сравнивают с Жаном-Франсуа Шампольоном, который первым смог прочитать древнеегипетские иероглифы на Розеттском камне. Впрочем, у француза перед глазами был текст, записанный как на знакомом древнегреческом, так и на незнакомом египетском. У Кнорозова такого подспорья в работе не было.
Громкое открытие Кнорозова в западных странах фурора не произвело: исследователи из Соединённых Штатов в большинстве своём на публикацию отреагировали гневно. Томпсон даже сравнил немногочисленных последователей Кнорозова со «сборищем ведьм». Сам учёный очень хотел всё-таки выехать в Мексику и посмотреть своими глазами на то, что осталось от древней цивилизации, но в советское время за границу его так и не отпустили: возможно, сыграла свою роль строка в биографии о том, что Кнорозов во время войны находился на оккупированной территории.
Как бы то ни было, время показывало, что советский учёный прав: воспользовавшись его ключом к разгадке языка майя, учёные по всему миру стали делать успехи в чтении древних текстов.
Сам Кнорозов до конца жизни проработал в Кунсткамере, после 1989 года ему открылась дорога на Запад. Учёный побывал в Мексике и Гватемале, где его встречали со всевозможными почестями. «Сердцем я всегда остаюсь мексиканцем», — сказал Кнорозов, когда ему вручали серебряный орден Ацтекского орла. В 1999 году Юрий Кнорозов умер в Санкт-Петербурге. Смерть застала его в коридоре одной из городских больниц.