«Хорошо умер!»
С конца XVI века площади европейских городов наводнили торговцы дешевыми бумажными листками — прообразом книжек для простонародья: евангельскими притчами, политическими памфлетами, фольклорными легендами, сборниками песен. Особо живой интерес вызывали извещения о преступлениях — они читались как остросюжетные романы и душераздирающие «ужастики». Одного из таких уличных разносчиков, продающего сообщения об убийстве герцога де Гиза, запечатлел швейцарский гравер Йост Амман.
Не менее популярным литературным развлечением для простого люда было самовозглашение вины преступника как часть ритуала публичной казни. Наиболее последовательно оно практиковалось в Англии и Франции XVII-XVIII веков и называлось «эшафотной речью», или «последним словом и признанием» приговоренных (англ. Last Dying Speech and Confession). Такие тексты, с одной стороны, разжигали ажиотаж вокруг «жареных» фактов, предваряя появление жанра детективного рассказа и газетной криминальной хроники. С другой стороны, служили обрядовой формой самообвинения, позволявшего моралистам надеяться на спасение душ преступников.
Шаблон эшафотных речей включал перечисление приговоренным к казни его основных прегрешений, красочное описание неправедного жизненного пути и публичное покаяние. Если зрители оставались довольны — кричали Good dying! («Хорошо умер!»), а в случае недовольства осыпали преступника бранью. Истории закоренелых злодеев превращались в театральные представления.
«Первым грехом, с которого началось мое падение, был отказ от присутствия на субботней службе. Затем я познакомился с дурной компанией и отправился в пивную и бордель. Там меня подговорили ограбить и убить моего хозяина…» (Из последнего слова Томаса Сэвиджа, повешенного в 1668 году)
Листовки с предсмертными словами нередко печатались заранее. В Англии XVII столетия их чаще всего писали не сами преступники, а священники Ньюгейтской тюрьмы за сдельную плату. Подобным ремеслом за грошовый заработок часто промышляли нищие, бродяги, опустившиеся вдовы. Они громогласно расхваливали свой товар: «Вот подлинная и правдивая последняя речь и признание, включая рождение, происхождение и образование, характеристику жизни и поведения трех или шести, или десяти несчастных злоумышленников, которые были казнены этим утром…»
Считается, что торговку «висельной литературой» впервые изобразил знаменитый английский художник Уильям Хогарт на сатирической гравюре «Казнь ленивого ученика в Тайберне» из цикла «Прилежание и леность». Посещение казней поощрялось из назидательных соображений. Этот день для лондонских подмастерьев объявлялся нерабочим, к их вящей радости. Покуда собравшиеся зеваки ожидают прибытия осужденного подмастерья Тома, снующая в толпе лоточница предлагает купить листовку с его предсмертной речью, а сидящий в тюремной телеге Том сосредоточенно зубрит слова.
Ранее Хогарт уже обращался к этому роду текстов в другом сатирическом цикле — «Модный брак». Граф застукал жену с любовником в доме свиданий, вызвал на дуэль и был смертельно ранен. В финальной сцене графиня принимает яд, получив известие о казни любовника за убийство мужа. На полу у ее ног — предсмертное слово казненного. На листовке нарисовано «Тайбернское Древо», или «трехногая кобылка» — состоявшая из трех соединенных перекладин виселица для публичных казней, получившая название от лондонского предместья Тайберн.
Затем последовали тематические рисунки Поля Сэндби и карикатуры Томаса Роулендсона из популярных серий «Крики Лондона» с собирательными портретами рыночных торговцев. Сэндби изобразил энергичную торговку в лохмотьях, чей зычный крик тонет в уличном шуме. Грузная торговка Роулендсона уныло выкликает призыв купить «последнюю предсмертную речь и исповедь несчастных злодеев, казненных сегодня утром». В это время маленький воришка вытаскивает носовой платок из кармана прохожего.
Многие предсмертные речи — наивные образчики высокого красноречия. «Свернув с изначальных путей, ведущих к Добродетели и Чистоте, где Цветы Невинности могли быть собраны, он заблудился среди Распутства и Развязности и стал разбойником с большой дороги… Он стал Хвастливым Подонком и завел с полдюжины шлюх, которые опустошали его карманы быстрее, чем он их наполнял…»
Гримасы сатиры
Сочинения висельников обыгрывались и как язвительно-сатирические детали. Яркий пример — карикатура Джеймса Гилрея на Эдмунда Берка — английского политика, родоначальника идеологии консерватизма. Одетый в изорванный виндзорский мундир, Берк предстает в облике жалкого нищего с кипой листков «Последней предсмертной речи старого честного иезуита». Из кармана торчит книга «Размышления о политическом отступничестве». Берк протягивает шляпу выглядывающему из ворот герцогу Бедфордскому со словами: «Пожалейте бедного старика, добавьте немного к тому, что было даровано служением. <…> Позвольте мне купаться в океане вашей королевской щедрости…» Бедфорд отвечает: «Слушай, старая двуличная морда, тебе нет никакого смысла стоять здесь и тараторить!..»
А вот специальный суд Общего совета, созванный для рассмотрения обращения принцессе Уэльской. Нестройная процессия лондонских карет движется из Кенсингтона по Пикадилли. На заднем плане красуется виселица. Сидящий на ступеньке палач ворчит: «Я хочу свой обед, но вы не позволяете мне начать дело!» Ребенок показывает на виселицу пальцем со словами: «Папа, почему джентльмены выглядят такими испуганными?» Отец отвечает: «Не води плохую компанию из-за страха перед Тайберном!» В центре на переднем плане уродливый оборванец трясет «Последней предсмертной речью и исповедью».
Теневой бизнес
Другое направление «висельной литературы» — аукционные распродажи личных библиотек после казни их владельцев. Первый книжный аукцион состоялся в Англии в 1676 году, положив начало быстрому сбыту печатных изданий по сниженным ценам. Это вызвало снобскую критику библиофилов-аристократов и ревнивое брюзжание рядовых книготорговцев. Аукционистов уничижительно называли лоточниками и обвиняли не только в финансовом, но и культурном обесценивании книг. «Чрезвычайные» распродажи считались опорочиванием репутации и оскорблением памяти умерших.
Графическая сатира английского рисовальщика и гравера Саттона Николлса представляет стоящего за прилавком аукциониста и потенциальных покупателей. Бывший владелец библиотеки — известный в то время лондонский шарлатан — нагло объявил себя «выдающимся доктором медицины, только что приехавшим из Польши». Позади торговца ветвится нарисованное дерево с объявлением о распродаже. «Избранная коллекция книг, являющаяся библиотекой покойного знаменитого доктора, должна быть выставлена на продажу в этот день и продолжаться до тех пор, пока все не будет продано на аукционе в Северо-западном округе Мидл-Мурфилдс. Каталоги можно получить у большинства ведущих книготорговцев в четырех кварталах Мурфилдса бесплатно, книги можно увидеть до или во время продажи».
Выставленные на продажу тома демонстративно обращены названиями к зрителю. Мы видим латинский труд о сифилисе и английский «Справочник для акушерок», собрание частично вымышленных биографических историй Джеймса Хита «Жизнь и смерть, рождение и похороны Оливера Кромвеля, последнего узурпатора» и скандальные «Позы» ренессансного автора Пьетро Аретино, пьесу Джона Уилмота «Содом, или Квинтэссенция разврата» и продававшееся из-под полы анонимное руководство для интимной жизни «Шедевр Аристотеля»…
Объявление дополнено язвительным стишком, высмеивая недалекого покупателя: «Придите, господа, и посмотрите на эту знаменитую библиотеку… Поторопитесь и вырвите у меня из рук… Как бы дело ни обернулось, кто бы ни покупал у меня — я учу их остроумию». Карикатура обличает бездумных собирателей библиотек ради моды.