Произошли такие события, такого масштаба и такого участия людей противоречивых интересов, ошибок и побед, удач и неудач, и столько здесь различных толкований по тому, что произошло и как произошло, то, наверное, в какой-то степени мой долг сказать то, что я знаю, как понимаю, как видел происходящие события.

26 апреля 1986 года была суббота, прекрасный день, я раздумывал: поехать ли мне в Университет на свою кафедру, чтобы кое-что там доделать для кафедры, а может, на всё наплевать и поехать с Маргаритой Михайловной, моей женой и другом, отдохнуть куда-нибудь, или поехать на партийно-хозяйственный актив, который назначен на десять утра в Министерстве, которому принадлежит Институт атомной энергии им. Курчатова?

Но, естественно, по складу своего характера, по многолетней воспитанной привычке, я вызвал машину и поехал на партийно-хозяйственный актив. Перед его началом я услышал, что на Чернобыльской атомной станции произошла какая-то неприятная авария. Сообщил мне об этом начальник 16-го Главного управления Николай Иванович Ермаков.

Именно в подчинении этого Главка и этого человека находился наш Институт. Сообщил он об этом как-то достаточно спокойно, хотя и с досадой. Начался доклад Министра Славского Ефима Павловича.

Мы все уже привыкли к тому, что этот престарелый, но демагогически весьма активный, деятельно громким уверенным голосом в течении часа излагает то, как у нас в ведомстве замечательно и прекрасно. Все показатели хороши в его изложении: самые хорошие совхозы, самые хорошие предприятия, все плановые задания мы выполняем, ну и, в общем, это всё носило характер таких победных реляций. В отдельных точках, которые того заслуживали, он останавливался и ругал кого-то из руководителей, специалистов либо за то, что где-то был высокий травматизм, либо за какие-то финансовые упущения, либо за какую-то конкретную, технически неточную операцию, проведённую в том или ином месте многочисленного нашего Министерства. Как и всегда, в этот раз, воспевая гимн атомной энергетике, большие успехи в построении которой были достигнуты, он скороговоркой сказал, что сейчас, правда, в Чернобыле произошла какая-то авария. Чернобыльская станция принадлежала соседнему Министерству, Министерству энергетики. Ну, так скороговоркой сказал, что вот они там что-то натворили, какая-то там авария, но она не остановит путь развития атомной энергетики. Дальше традиционный доклад, длившийся в общем два часа.

Валерий Легасов.
Валерий Легасов. Источник: wikipedia.org

Около 12 часов был объявлен перерыв, я поднялся на второй этаж в комнату учёного секретаря Николая Сергеевича Бабая, но для того, чтобы в перерыве обсудить основные позиции доклада. Тут же в эту комнату заглянул Александр Григорьевич Мешков, первый заместитель министра, и сообщил, что создана Правительственная комиссия по Чернобыльской аварии, что я также включён в её состав и что Правительственная комиссия должна собраться в аэропорту «Внуково» к четырём часам дня. Немедленно я покинул актив, сел в машину и уехал к себе в Институт. Я пытался найти там кого-то из реакторщиков. С большим трудом мне удалось найти начальника отдела, который разрабатывал и вёл станции с реакторами типа РБМК, а именно такой реактор был установлен на Чернобыльской АЭС, Александра Константиновича Калугина, который, правда, уже знал об аварии, сообщил мне, что со станции ночью пришёл тревожный серьёзный сигнал, шифрованный по заведённому в атомной энергетике порядку, когда при всяких отклонениях от нормы станция информирует Министерство энергетики или то Министерство, которому она принадлежит, шифрованным образом о том, что случилось. В данном случае поступил сигнал 1;2;3;4, что означало, что на станции возникла ситуация с ядерной опасностью; радиационной опасностью; пожарной опасностью и взрывной опасностью, т. е. присутствовали все возможные виды опасности. Казалось бы, самая тяжёлая ситуация, но в то же время он мне сказал, что заранее определена соответствующими приказами команда, которая в зависимости от типа аварии должна немедленно собираться, либо на месте оставаясь, руководить действиями персонала на объекте, либо вылетать на место.

Соответствующая команда была ночью собрана и примерно в течении трёх-четырёх часов вылетела к месту происшествия. Но пока туда летели, со станции стали поступать сигналы, что реактор, а это был реактор 4-го блока ЧАЭС, он, в общем-то, управляем. Операторы пытаются вести его охлаждение, правда, уже было известно, что один или два человека уже скончались. Причем один скончался от механических повреждений под обломками разрушившихся сооружений, а второй погиб от термических ожогов, то есть от пожара. О лучевых поражениях ничего не сообщалось, и мало понятного было в этой информации. Но она всё-таки вносила некоторое успокоение. Забрав все необходимые технические документы и от товарища Калугина получив некоторое представление о структуре станции, о 3 возможных неприятностях, которые могут там быть, я заскочил к себе домой. В это время водитель привёз мою жену, как мы договаривались, с её работы, мы должны были там состыковаться, как-то решить некоторые свои семейные проблемы, которые, конечно, оказались нерешёнными. Я ей кратко бросил, что уезжаю в командировку, ситуация непонятная, на сколько я еду, не знаю, и вылетел во Внуково. Во Внуково я узнал, что руководителем Правительственной комиссии утверждён заместитель Председателя СМ СССР Борис Евдокимович Щербина, председатель Бюро по топливно-энергетическому комплексу. Он был вне Москвы, находился в это время в одном из регионов страны, проводя там партийно-хозяйственный актив.

(…)

Я пытался рассказать Борису Евдокимовичу про аварию на станции «Тримайален», которая произошла в США в 1979 году. Показать, что скорее всего причина, приведшая к той аварии, никакого отношения не имеет к событиям в Чернобыле из-за принципиальной разности конструкций аппаратов. Вот в этих обсуждениях-догадках прошел часовой полет. В Киеве, когда мы вышли из самолета, первое, что бросилось в глаза — кавалькада чёрных правительственных автомобилей и тревожная толпа руководителей Украины, которую возглавлял Председатель СМ Украины тов. Ляшко Александр Петрович. Лица у всех были тревожные, точной информацией они не располагали, но говорили, что там дело плохо. Поскольку какой-то конкретной информации мы здесь не получили, то быстро погрузились в автомобили, и я оказался как раз в автомобиле с тов. Плющем. Поехали на атомную электростанцию. Расположена она в 140 км от Киева. Вечерняя дорога была. Информации было мало, готовились мы к какой-то необычной работе, и поэтому разговор носил такой отрывочный характер с длинными паузами, и вообще все были в напряжении, и каждый из нас желал побыстрее попасть на место, понять, что же там на самом деле произошло и какого масштаба событие, с которым мы должны встретиться.

Вспоминая сейчас эту дорогу, я должен сказать, что тогда мне и в голову не приходило, что мы двигаемся на встречу событию надпланетарного масштаба, событию, которое, видимо, навечно войдёт в историю человечества как извержение знаменитых вулканов, скажем, гибель людей в Помпеях или что-нибудь близкое к этому. В дороге мы этого ещё не знали, мы просто думали, какого же масштаба работа нас ждёт. Просто или сложно будет там, на месте, в общем, все мысли наши были направлены на то, что нас ждёт. Через несколько часов мы достигли города Чернобыля, хотя атомная станция называется Чернобыльской, расположена она в 18 км от этого районного города, очень зелёного, очень приятного, такого тихого, сельского такое впечатление произвел он на нас, когда мы его проезжали. Там было тихо, спокойно, всё как в обыденной жизни.

Свернули мы на дорогу, ведущую к городу Припяти, а вот город Припять — это уже город энергетиков, город, в котором жили и строители, и работники Чернобыльской АЭС. О самой станции, истории её сооружения, её эксплуатации я расскажу чуть позже, чтобы не прерывать хронологию событий. Вот в Припяти уже чувствовалась тревога, мы сразу подъехали к зданию городского комитета партии, расположенного на центральной площади города. Одним словом, гостиница, довольно приличная, находилась рядом, и вот здесь нас встретили руководители органов местной власти. Здесь уже находился Майорец, он прилетел туда раньше, чем правительственная комиссия. Находилась также группа специалистов, прибывших туда по первичному сигналу тревоги. Сразу было устроено первое заседание Правительственной комиссии.

Припять, 1986 год.
Припять, 1986 год. Источник: wikipedia.org

К нашему или, по крайней мере, к моему удивлению, Правительственной комиссии не было доложено сколь-нибудь точной обстановки, которая сложилась и на самой станции, и в городе. Точно было доложено только то, что это произошло на 4-м блоке ЧАЭС во время проведения внештатного испытания работы турбогенератора 4-го блока в режиме свободного выбега. Во время этого эксперимента произошли последовательно два взрыва, и было разрушено здание реакторного помещения. Пострадало заметное количество персонала. Цифра была ещё не точна, но было видно, что в масштабе сотен человек получили лучевое поражение. Доложили также, что уже два человека погибли, остальные находятся в больницах города и что радиационная обстановка на 4-м блоке довольно сложная. Радиационная обстановка в г. Припяти существенно отличалась от нормальной, но не представляла ещё сколько-нибудь существенной опасности для радиационного поражения людей, находящихся в Припяти. Правительственная Комиссия, заседание которой очень энергично, в присущей ему манере провёл Борис Евдокимович Щербина, сразу распределила всех членов Правительственной комиссии по группам, каждая из которых должна была решать свою задачу. Первая группа, возглавить которую было поручено Александру Григорьевичу Мешкову, который также был в составе Правительственной комиссии. Эта группа должна была начать определение причин, приведших к аварии.

Вторая группа во главе с тов. Абагяном должна была определить и организовать все дозиметрические измерения в районе станции и в городе Припяти и близлежащих районах, а дальше группы гражданской обороны. А в это время появился генерал Иванов, возглавлявший службу гражданской обороны того региона, и должны были начать подготовительные меры к возможной эвакуации населения и первостепенным дезактивационным работам. Генерал Бердов, возглавлявший Министерство внутренних дел республики, должен был действовать с точки зрения определения порядка нахождения в поражённой зоне людей. Сам я вошёл и возглавил группу, целью которой было выработать мероприятия, направленные на локализацию произошедшей аварии.

Группе Евгения Ивановича Воробьёва было поручено заняться больными и всем комплексом медицинских мероприятий. Уже когда мы подъезжали к городу Припяти, поразило небо, километров за 80 от Припяти. Багровое такое, точнее малиновое, зарево стояло над станцией, что делало её совсем не похожей на атомную станцию. Известно, что на атомной станции с её сооружениями, с её трубами, из которых обычно ничего видимым образом не вытекает, представляют собой сооружения очень чистые и очень аккуратные. И глазу специалиста атомная станция представляется всегда объектом, которые не имеет никаких газов. Это её отличительный признак, если не говорить о специфических конструктивных особенностях таких станций. А тут такое вдруг — как металлургический завод или крупное химпредприятие, над которым такое огромное малиновое в пол-неба зарево. Это тревожило и делало ситуацию необычной.

С одной стороны, большая часть персонала, руководители станции, руководство Минэнерго, прибывшие на место, действовали смело, готовы были к любым действиям. Скажем, операторы первого и второго блока не покидали свои посты. Не покидали своих постов операторы и все работающие на третьем блоке, а третий блок находился в том же здании, что и четвёртый блок. В готовности были различные службы этой станции, т. е. была возможность найти любого человека, была возможность дать любую команду, любое поручение. Но какие давать команды, какие давать поручения и как точно определить ситуацию до приезда Правительственной комиссии?! Она прибыла 26-го в 20 час. 20 мин.

Плана действий к этому времени какого-то ясного и осознанного не было. Всё это пришлось делать Правительственной комиссии. Ну, прежде всего, третий блок получил команду на остановку реактора и его расхолаживание. Первый и второй блоки продолжали работать несмотря на то, что его внутренние помещения имели уже достаточно высокий уровень радиационного загрязнения, измерявшийся десятками, а в отдельных точках сотнями миллирентген в час. Это внутреннее загрязнение помещений первого и второго блоков произошло за счёт приточной вентиляции, которая не была сразу же моментально отключена, и загрязнённый воздух с площадки через приточную вентиляцию попал в эти помещения. А люди продолжали там работать. И вот по инициативе Александра Егоровича Мешкова первая команда, которая туда пошла, должна была немедленно приступить к расхолаживанию и первого, и второго блока. Эту команду дал именно Мешков, а не руководство станции и не руководство Минэнерго. Команда начала немедленно выполняться.

Борис Евдокимович Щербина немедленно вызвал химвойска, которые довольно оперативно прибыли во главе с генералом Пикаловым, и вертолётные части, расположенные неподалеку в г. Чернигове. Группа вертолётов прибыла во главе с генералом Антошкиным, который был начальником штаба от соответствующего подразделения ВВЭС. Начались облёты, осмотры внешнего состояния 4-го блока ЧАЭС. В первом же полёте было видно, что реактор полностью разрушен. Верхняя плита, это так называемая «Елена», герметизирующая реакторный отсек, находилась почти в строго вертикальном положении, но под некоторым углом, т. е. видно было, что она вскрыта, а для этого нужно было довольно приличное усилие. Значит, верхняя часть реакторного зала была разрушена полностью. На крышах машинного зала, на площадке территории валялись куски графитовых блоков, либо целиковые, либо разрушенные.

Борис Евдокимович Щербина.
Борис Евдокимович Щербина. Источник: wikipedia.org

Виднелись довольно крупные элементы тепловыделяющих сборок. И сразу же по состоянию, по характеру разрушения мне, например, было видно, что произошёл объёмный взрыв и мощность этого взрыва порядка, так по опыту из других работ, как я мог оценить, от трёх до четырёх тонн тринитротолуола; так в тротиловом эквиваленте это можно было оценивать. Из жерла реактора постоянно истекал такой белый, на несколько сот метров, столб продуктов горения, видимо, графита. Внутри реакторного пространства было видно отдельными крупными пятнами мощное малиновое свечение.

При этом однозначно было трудно сказать, что является причиной этого свечения, раскалённые графитовые блоки, оставшиеся на месте потому, что графит горит равномерно, выделяя белёсые продукты обычной химической реакции. А видимый всё-таки свет, который потом отражался в небе, это было свечение раскалённого графита. Такая мощная раскалённость графитовых блоков. Были быстро определены мощности излучения в различных точках вертикальных и горизонтальных плоскостей. Было видно, что активности вышло наружу 4-го блока достаточно много, но первый вопрос, который всех нас волновал, был вопрос о том, работает или не работает реактор или часть его, т. е. продолжается ли процесс наработки короткоживущих радиоактивных изотопов. Поскольку это необходимо было быстро и точно установить, была предпринята первая попытка военным бронетранспортёром, принадлежавшим химвойскам, были вмонтированы датчики, которые имеют и гамма-каналы измерений, и нейтронные каналы измерений. Первое измерение нейтронным каналом показало, что якобы существует мощное нейтронное излучение.

Это могло значить, что реактор продолжает работать. Для того, чтобы в этом разобраться, мне пришлось самому на этом бронетранспортёре подойти к реактору и разобраться в том, что в условиях тех мощных гамма-полей, которые существовали на объекте, нейтронный канал измерений, как нейтронный канал, конечно, не работает, ибо он чувствует те мощные гамма-поля, в которых этот нейтронный канал как измеритель просто неработоспособен. Поэтому наиболее достоверная информация о состоянии реактора была нами получена по соотношению коротко и долго относительно живущих изотопов йода 134 и 131, и путём радиохимических измерений, довольно быстро убедиться в том, что наработки короткоживущих изотопов йода не происходит и, следовательно, реактор не работает, и он находится в подкритическом состоянии. Впоследствии, на протяжении нескольких суток, неоднократный соответствующий анализ газовых компонентов показывал отсутствие истекающих короткоживущих изотопов. И это было для нас основным свидетельством подкритичности той топливной массы, которая осталась после разрушения реактора.

Это судьба населения, количество персонала, которое должно быть на станции и которое должно её, даже в таком положении обслуживать первые вопросы. Прогнозирование возможного поведения той топливной массы, которая осталась после разрушения реактора, определение геометрических размеров и всяких возможных ситуаций и избрание способа действия. К вечеру 26-го все возможные способы залива активной зоны были испробованы, но они ничего не давали, кроме довольно высокого парообразования и распространения воды по различным транспортным коридорам на соседнем блоке. Ясно было, что пожарники, в первую же ночь ликвидировав пожары и очаги пожаров в машинном зале, сделали это очень оперативно и точно.

Иногда вот думают, что значительная часть пожарников получила высокие дозы облучения потому, что они стояли в определённых точках как наблюдатели за тем, не возникнут ли новые очаги пожаров, и кое-кто их осуждал за это, считая, что это решение было неграмотным, неправильным. Это не так, потому что в машинном зале находилось много масла, и водород в генераторах, и много было источников, которые могли вызвать не только пожар, но и взрывные процессы, которые могли привести к разрушению, скажем, и третьего блока ЧАЭС. Поэтому действия пожарных в этих конкретных условиях были не просто героическими, но и грамотными, правильными и эффективными в том смысле, что они обеспечивали первые точные мероприятия по локализации возможного распространения случившейся аварии.

Следующий вопрос возник перед нами, когда стало ясно, что из кратера разрушенного четвёртого энергоблока выносится довольно мощный поток аэрозольной газовой радиоактивности. Ясно было, что горит графит, и каждая частица графита несёт на себе достаточно большое количество радиоактивных источников. Значит, стала перед нами сложная задача: скорость, обычная скорость горения графита где-то составляет тонну в час. В 4-м блоке было заложено около двух с половиной тысяч тонн графита. Следовательно 240 часов, при нормальном горении эта масса могла бы гореть, унося с продуктами своего горения ту радиоактивность которую могла набрать и распространить на большие территории. При этом температура внутри разрушенного блока, скорее всего, была бы ограничена температурой горения графита, то есть в районе полутора тысяч градусов или чуть выше, но выше бы не поднималась.

Установилось бы некоторое такое равновесие. Следовательно, топливо, таблетки окиси урана, могли бы расплавиться и не давать дополнительного источника радиоактивных частиц. Но этот многодневный вынос радиоактивности с продуктами горения значит, конечно, привёл бы к тому, что огромные территории оказались бы интенсивно заражёнными различными радионуклидами. Поскольку радиационная обстановка какие-то эффективные действия предполагала, делать их представлялось возможным — производить только с воздуха и с высоты не менее чем двести метров над реактором, то соответствующей техники, которая позволяла бы, скажем, традиционно, с помощью воды и пены и других средств, завершить гашение графита, не было. Надо было искать нетрадиционные решения, и мы начали думать об этих нетрадиционных решениях.

(…)

К счастью, на складе оказалось незагрязненным достаточно большое количество (сорок тонн) карбида бора, который и был, прежде всего, с вертолётов сверху заброшен в жерло разрушенного реактора. Таким образом, первая задача введения нейтронного поглотителя максимального размера и количества была выполнена быстро и оперативно. Вторая задача, связанная с введением таких средств, которые стабилизировали бы температуру, заставляя энергию, выделяющуюся при распаде мощной топливной массы, затрачиваться на фазовые переходы. Первое предложение, которое, скажем, мне пришло в голову, и которое было мною предложено, забросать в реактор максимальное количество железной дроби.

Это железная дробь, которая вводится обычно в бетон при строительстве, чтобы сделать его тяжёлым, но оказалось, что склад, на котором эта железная дробь хранится, во-первых оказался накрытым проходящим первичным облаком после взрыва, и работать с сильно заражённой дробью было практически невозможно. Во-вторых, нам не была известна температура, при которой возможно стабилизировать, допустим, скажем, что там температура средне-массовая была бы существенно меньше, чем температура плавления железа. Тогда введения железа в этом смысле, ну, было бы недостаточно. По крайней мере, потому, что мы пропустили бы момент возможной стабилизации температуры на более низком уровне. Поэтому в качестве таких стабилизаторов температуры были предложены и после многочисленных консультаций и обсуждений выбраны два компонента: свинец и доломит.

Первый — ясно. Он плавится при низкой температуре. Во-первых, легкоплавкий металл. Во-вторых, обладает некоторой способностью экстрагировать радиоактивные элементы. В-третьих, он способен, застывая, относительно в холодных местах создавать защитный экран от гамма-излучения, и поэтому это решение правильное. Конечно, оставалась опасность того, что температуры существенно более высокие, то заметная часть свинца может испариться, и где-то там при обыкновенной температуре 1600−1700 градусов в дополнение к радиоактивному загрязнению может возникнуть свинцовое загрязнение местности, и с эффективной стороны роли этот компонент не сыграет.

Поэтому группа из Донецка, принадлежащая Министерству энергетики Украины, была отдана в моё распоряжение. Они располагали шведской фирменной (фирмы «Ада») техникой, тепловизорами, начали постоянные облёты четвёртого блока, фиксируя температуру поверхности. Задача была непростая потому, что датчиками в этих тепловизорах служат полупроводники, и нужно было ухитриться правильно интерпретировать результат, имея ввиду, что мощное гамма-излучение, попадающее на полупроводник, существенно искажало результаты измерения. Поэтому я предложил наряду с вот с такими тепловизорными измерениями температуры 4-го блока, производимыми с воздуха, дополнить эти измерения с земли прямыми термопарными измерениями. Эту операцию осуществлял Евгений Петрович Рязанцев вместе с вертолётчиками. На длинных фалах опускали термопары. Это тоже была непростая работа — измерить температуру поверхности. И, наконец, поскольку продолжалось горение графита, то мною было предложено осуществлять в различных точках разрушенного реактора — производить воздухозабор проб и направлять в Киев для определения компонент СО и СО2 и их соотношение, по которым хотя и с не очень большой точностью, но всё-таки можно было судить о максимальных температурах, в которых находится разрушенный 4-й блок. Совокупность всех данных привела нас к тому, что в зоне реактора существуют, но небольшие области высокой температуры, максимальной, которую нам удалось обнаружить, две тысячи градусов. Ну, а основные поверхности проявляли себя в области температуры, не превышающей триста градусов Цельсия.

Поэтому в этом смысле заброс свинца мог быть эффективным. После таких оценок было принято соответствующее решение, и 2400 тонн свинца в различных его формах были введены с высокой точностью и с большим мастерством вертолётными службами. Количество вводимого свинца возрастало день ото дня. Я был поражён тому темпу, тому масштабу, с которым весь необходимый материал был доставлен для выполнения этой операции. Но учитывая, что были высокотемпературные области, было решено использовать и карбонат, содержащий породы, в частности, доломит, назначением которого было то же самое.

(…)

26-го апреля Борис Евдокимович, прослушав нашу дискуссию, принял решение об обязательной эвакуации.

После этого представители Украины — тов. Плющ и тов. Николаев — приступили к немедленной подготовке эвакуации города на следующий день. Это была непростая процедура, нужно было организовать необходимое количество транспорта. Оно было вызвано из Киева. Нужно было точно разведать маршруты, по которым вести население, а генерал Бердов возглавил работу по их определению и оповещению населения с тем, чтобы они не выходили из каменных домов. К сожалению, это значит, что информация шла путём устного информирования через заходы в подъезды, вывешивания всяких объявлений и, видимо, не до всех дошла, потому, что утром 27 на улицах города можно было видеть и матерей, везущих в колясках своих детей, детишек, перемещающихся по городу и вообще некоторые, так сказать, признаки такой обычной воскресной жизни.

Нам в одиннадцать часов утра уже было официально объявлено, что весь город будет эвакуирован к 14 часам. Был полностью собран весь необходимый транспорт, определены маршруты следования, и прямо в два, два с половиной часа, практически весь город, за исключением персонала, также определённого, только который был необходим для функционирования коммунальных служб города и для тех 13 людей, которые были связаны со станцией, вся остальная часть населения город покинула.

(…)

Орфография и пунктуация автора сохранены

Источники

  • Фото анонса и лида: wikipedia.org

Сборник: Чернобыль

В результате аварии на ЧАЭС жертвами облучения стали миллионы жителей Белоруссии, России и Украины. Это самая крупная катастрофа в истории мирного атома.

Рекомендовано вам

Лучшие материалы