Отрывки из книги Максима Вильома «В дни коммуны»

До провозглашения Парижской коммуны

Площадь кишит народом. С 24 февраля она не пустеет ни на минуту. Целый день непрерывное шествие. К трехцветным знаменам, увенчанным красными фригийскими колпаками, присоединяются масонские флаги с изображением золотого храма и циркуля Нам удается протискаться сквозь толпу. Батальон, за которым мы шли, приблизился к подножию памятника. Повсюду венки из иммортелей. Бронзовое тело колонны усеяно ими, как звездами Командир поднимается на цоколь. — Граждане, поклянемся защищать республику до последней капли крови! Горе Бордосскому собранию! Долой монархистов! Толпа отвечает грозным рычаньем. Широко открытые рты кричат. Сколько может охватить глаз, видны только движущиеся кепи, сверкающие на солнце штыки, шелестящие знамена. Женщины поднимают детей над головами, чтобы они запечатлели навсегда в своей памяти чудесное зрелище.

Коммуна провозглашена

Двадцать восьмое марта. Четыре часа. Я дошел как раз до середины своей статьи. Мне небезызвестно, что в настоящую минуту на площади Ратуши происходит торжество официального провозглашения Коммуны. Но что делать: статья! Приходится оставаться дома… Бум… Пушечный выстрел… Прислушиваюсь… Браться ли снова за перо… Нет! Скорей, скорей на Гревскую площадь! Бегом спускаюсь по улице Монмартра. Улица Риволи, сколько хватает глаз, полна мундиров, развевающихся знамен, сверкающих штыков. Музыка гремит вовсю. Десять, двадцать, сто батальонов проходят, вливаясь в многоцветное море знамен, бушующее на площади Ратуши. Красавцы батальоны! Во время осады мы видели их покрытыми грязью, измученными, отдающими поражением. А сегодня какие они нарядные, свежие, блестящие. Как весело бьют барабаны! Это уже не тот тревожный, зловещий бой, как в ночь вступления пруссаков, но звонкая дробь, звучащая как крик победы. Как радостно гремит музыка! А эти широко разинутые рты, орущие Марсельезу!.. Эти красные знамена с золотой бахромой, эти кокарды из красных лент на штыках, подобные пучкам красных цветов! Тротуары запружены народом.

Падение коммуны

Улица разрыты. Дома исцарапаны снарядами и пулями. Мостовые черные или красные. Черные от пороха, красные от крови. Тротуары усеяны тысячью различных предметов, выброшенных ночью из окон… Пришлось спешно отделываться от всего, что так или иначе соприкасалось с Коммуной и могло напомнить о ней при обыске. Площадь Пантеона. Два офицера, стоя перед решеткой мэрии, читают афишу Делеклюза, призывающую народ к оружию. Я стою близко к группе и могу рассмотреть ее. Мне хотелось бы подойти и еще ближе, послушать, что они говорят.

Но я отступаю в ужасе.

В угловой нише, которая открывается передо мной, с полдюжины трупов… Один из них, перегнувшись пополам, выставляет свой раскроенный череп, окровавленный и пустой. На ступенях Пантеона солдаты. На площади также солдаты. Среди них — моряк, который кричит и поет, размахивая чем-то Мне кажется, что это разорванный женский лиф… Из переулка, идущего вдоль библиотеки св. Женевьевы, выступает отряд солдат. Он ведет с полсотни арестованных. Следом идут женщины. На улице Сен-Жак прислонен к стене винного погреба, известного под именем «Академия», труп старика с белой бородой, еще одетый в блузу федерата. Он здесь со вчерашнего дня или ночи. Босые ноги вытянуты и в крови. Я снова спускаюсь к бульвару; он весь расцвечен флагами. Уже в этот ранний час — семь часов — кафе набиты посетителями. Офицеры и штатские, говорят громко, лица возбужденные. Улицы кишат военными всех родов оружия. В улице Школ масса народу перед большим пустырем, где теперь высится новая Сорбонна… Позднее я узнал, что там расстреливали. Мне пересекает путь фургон, едущий шагом. Задняя дверца открыта, он полон трупами. На углу улица Расина и улицы Медицинской Школы разворочены обе баррикады, защищавшие вход на бульвар Сен-Мишель. На дно канавы скатилась митральеза, задавив белую лошадь; видна ее окровавленная спина. Под этой грудой — труп федерата гигантского роста, с лицом, расплющенным колесами лафета. Кафе Суффлэ разгромлено. Вчера во время атаки улицы Школ наступающие втащили туда пушку; пришлось проломать фасад для того, чтобы навести ее на баррикаду Коллеж-де-Франс. Пушка еще там, среди нагроможденных друг на друга столов, ободранных стен.

Тротуары усыпаны листвой и ветками, начисто срезанными снарядами. Повсюду кровь большими лужами. Брошенное обмундирование. Кучи изломанного оружия. Площадь Сен-Мишель загорожена баррикадой, высотою с фонтан, которую накануне защищал 248-й батальон. На дне канавы — десяток трупов с окровавленными и покрытыми грязью лицами. В их застывшие мертвые губы воткнуты горлышки бутылок, обкуренные трубки… Низость! Поминутно вскачь проносятся ординарцы. Проезжает верхом морской стрелок с ружьем поперек седла; к поясу его прицеплено кепи командира федератов с четырьмя серебряными галунами.

Фото1.jpg
Париж в апреле 1871 года. (wikipedia.org)

Двор сената, — маленький дворик, выходящий на улицу Вожирар, а не большой парадный двор, обращенный на улицу Турнон, — заполнен солдатами, полицейскими, людьми всех возрастов и во всевозможных костюмах. Одни загнаны по углам, неподвижные, с неописуемой скорбью на лицах. Другие проходят беглым шагом под конвоем солдат с примкнутыми штыками. Офицеры в походной форме, с револьверами у пояса, стоят, облокотившись о стену, или прохаживаются покуривая.

Едва лишь я несколько успокоился и приободрился, как был возвращен к действительности появлением группы солдат, полицейских и арестованных, которая шумно ввалилась в зал. Я насчитал с полдюжины несчастных, которых, вероятно, только что обчистили при обыске. Я еще вижу их перед собой.

(…)

Со времени вступления войск расстреливали без передышки. Расстреливали за купами деревьев, зеленая листва которых казалась покрытой каплями крови. Там был простой взвод. По четыре в ряд против стены, против скамьи. И солдаты спокойно отходили, вновь заряжали ружья, проводя ладонью по запылившемуся дулу и оставляя мертвых на месте. Я представил себе ужасную сцену. Груду мертвых, тех, что были расстреляны первыми, раздавленных тяжестью наваленных после них трупов, все это истерзанное, кровоточащее мясо на забрызганной кровью лужайке. Сержант продолжал свой рассказ. Он описывал подробности бойни место за местом, взвод за взводом. Арестованных, которых вели из Коллеж-де-Франс, было около пятидесяти. Они ш л и между двумя рядами солдат. Весь этот народ шел ускоренным шагом. Я успел разглядеть обнаженные головы, руки прижатые к телу, лица бледные и убитые. Три женщины шли, держась под руки. Следом шла толпа, испуская яростные крики.

(…)

Мне рассказывали по поводу доносов историю, не лишенную доли комизма. Один парикмахер, который 4 сентября выставлял напоказ свое республиканское рвение и простирал его до того, что требовал ареста полицейского комиссара своего квартала, — после падения Коммуны почувствовал вдруг потребность проявить усердие. Он доносил, доносил, доносил. Его видели повсюду при проходе партий арестованных, — он жестикулировал, требовал казней… Как-то раз он заметил прохожего, вид которого показался ему подозрительным.

— Арестуйте его, — кричит он полицейскому, одному из любезных охранников майских дней, вооруженному револьвером, — арестуйте этого субъекта. Он участвовал в Коммуне! Блюститель порядка смотрит на нашего героя доносчика и вдруг берет его за шиворот: — А вы-то сами, не заставили ли вы в свое время арестовать моего комиссара? Я вас узнал. И парикмахера втолкнули в группу арестованных. Он был отведен в Версаль, предстал перед военным судом и был приговорен к ссылке.

Источники

  • Изображение для лида: wikipedia.org
  • Изображение для анонса материала на главной странице: livejournal.com
  • М. Вильом «В дни коммуны»

Сборник: Антониу Салазар

Премьер-министру Португалии удалось победить экономический кризис в стране. Режим Антониу ди Салазара обычно относят к фашистским. Идеология «Нового государства» включала элементы национализма.

Рекомендовано вам

Лучшие материалы