В дневнике Ольги Берггольц есть такие строки: «Тюрьма — исток победы над фашизмом». Или: «Неразрывно спаять тюрьму с блокадой». Как это понимать? Тюрьма и блокада — это заточение, несвобода и внутреннее сопротивление человека. Это то, что нужно преодолеть. «Мечтаю уничтожить фашизм в советской его редакции тоже», — пишет Берггольц.
В её дневниках выражена и колоссальная надежда многих — «победить фашизм, а потом изменить всё у себя». Но события развивались иначе.
Ольга Берггольц, как и многие авторы, совершенно разная. Её стихи, проза, песни и дневники прямо говорят об этом. А вот в дневниках Берггольц очень откровенна. Можно подумать, что Ольга Фёдоровна не хотела, чтобы её записи были опубликованы. Но это не так. Берггольц мечтала, чтобы её дневники дошли до потомков. Например, все её тюремные записи были закопаны во дворе по адресу: Невский проспект, 86 — там проживали родственники её мужа. «Николай закопает мои дневники завтра, там много ерунды, но пригодятся, чтобы записать правду», — гласит одна из записей.
Вообще, судьба дневников Ольги Берггольц очень интересна. При её аресте в 1938 году они были найдены, конфискованы и отправлены в «Шпалерку». На допросах следователь внимательно изучил записи, красным карандашом подчеркнул наиболее значимые (на его взгляд) места и… вернул обратно.
Когда наступила война, Ольга Берггольц, предчувствуя катастрофу, попросила мужа закопать дневники во дворе. Когда записи Ольги Фёдоровны вновь «увидели» свет, неизвестно. Видимо, после прорыва.
Дальше 1949 год, новый этап «Ленинградского дела». «Противостояние Москвы и Питера… Меня могут обвинить как идеолога блокады…», — пишет Берггольц. Всё это — прижизненная часть попыток Ольги Фёдоровны спрятать свои записи. В послевоенные годы никаким репрессиям Берггольц не подвергалась. Однако начальство её не любило, за ней постоянно следили. Об этом пишет, в частности, Даниил Гранин.
Когда Ольги Берггольц не стало, Мария Фёдоровна, её сестра, забрала дневники себе, а потом передала их в архив. На несколько лет доступ к записям был закрыт. Все панически боялись их публикации.
Говоря об Ольге Берггольц, о Ленинграде, следует отметить, что в Петербурге блокаду воспринимают совершенно иначе, чем в Москве и других городах. Это взгляд изнутри. Часть историков отстаивает, например, позицию, что 75-летие полного освобождения Ленинграда от фашистской блокады — дата, которую нужно отмечать как военную победу. Другая часть считает, что это день народной трагедии, день скорби и памяти.
Эта проблема возникла еще в 1943—1944 годах, когда память о блокаде начали очень сильно цензурировать. Это почувствовали многие. Блокадную память пытались деформировать. Борьба историков за правду началась во время оттепели с публикации «Цифры погибших». В 1965 году многие подняли голос. Эта история хорошо описана в третьей книге «Ленинград в борьбе за выживание в блокаде» Геннадия Соболева.
В борьбу за правду включились также Даниил Гранин и Алесь Адамович. Они пережили невероятную борьбу с цензурой, которая вычёркивала все данные. Там, где блокадники указывали, что «весь подъезд умер», — вычеркнуто. «1000 жертв» — вычеркнуто. Государство занижало цифры. И в таком изуродованном виде память пришла к нам.