Кто готовил Адаму Смиту? Женщины и мировая экономика / Катрин Марсал; Пер. со швед. — М.: Альпина Паблишер, 2017.
Вторая часть великой драмы Иоганна Вольфганга фон Гёте «Фауст» намного примечательнее первой.
На момент начала второй части драмы доктор Фауст, заключивший сделку с посредником дьявола Мефистофелем, находится при дворе императора. У империи серьёзные экономические проблемы. Валюта страны — золото, и для покрытия всех расходов его недостаточно. Император вёл себя как безответственный мот, и финансовый коллапс подполз угрожающе близко.
Но, — подсказывает императору хитроумный Мефистофель, — хотя золота мало, наверняка есть золото, которое пока не обнаружено. Золото, сокрытое в недрах земли. Золото, которое когда-нибудь найдут. И пусть этого золота пока нет, а мы лишь верим, что оно есть, но на него уже существует цена. И поскольку землей владеет император, он может составить документ о цене на пока не найденное золото.
Так посредник дьявола представляет миру бумажные деньги. Император избавляется от долгов, как по волшебству становится богачом, его страна процветает. Но фундамент его империи внезапно подменяют — теперь это не настоящее золото, а беспредметное обещание на бумаге.
Потенциал благосостояния колоссален. Риск тоже.
Гёте был не только выдающимся поэтом. Он был ещё и министром финансов Веймара.
*
История денег — это путешествие от материального к нематериальному. У истоков экономики валюта должна была иметь практическое хождение и быть легко подсчитываемой: лучше всего для этого подходили раковины фарфоровых улиток, скот и соль. Я купил у тебя землю за десять коров, которые что-то стоят по той простой причине, что я смогу их съесть и пережить холодные зимы. Киргизы в степи использовали в качестве платёжного средства лошадей уже в новое время. Меньшей купюрой была овца, а монетой — овечья шкура.
В «Философии денег» Георг Зиммель утверждает, что наше отношение к деньгам похоже на наше отношение к богу. Деньги — это абсолютное средство обмена, такое же абсолютное, как бог.
Деньгами можно измерить любой товар. Если тебе понадобится мой чайник в мире, где нет денег, ты получишь его, только если я получу твою лопату. Иначе зачем мне отдавать тебе чайник? У тебя должно быть нечто, в чём нуждаюсь я, и, чтобы торговля состоялась, необходима «взаимная договорённость заинтересованных сторон», как это называют экономисты.
Но, если существуют деньги, я могу отдать чайник, даже не желая получить твою лопату. Взамен ты дашь мне деньги, я сберегу их, а заодно и стоимость того, с чем я вступил в обмен. В будущем я смогу получить за это что-нибудь другое.
Одна из функций денег состоит в том, что они сохраняют стоимость. Торговля идёт легче и распространяется всё шире. Торговую сделку необязательно совершать на месте — её можно перенести в будущее.
Около 1200 года до нашей эры китайцы начали использовать в качестве денег раковины каури, которые добывались на мелководье Индийского и Тихого океанов. Позже люди стали изготавливать их копии из бронзы и меди — так, собственно, и родились первые монеты. Со временем они стали плоскими, а в Китае у них часто были отверстия в центре, чтобы их можно было нанизывать и собирать в длинные цепочки. За пределами Китая монеты изготавливались из кусочков серебра, и на них ставился знак кого-нибудь из богов или императоров. Возникнув там, где сейчас находится Турция, эта технология стремительно распространилась среди греков, персов, македонян, а позднее и римлян. В отличие от Китая, использовавшего простые металлы, здесь начали изготавливать монеты из золота, серебра и бронзы.
Первая в мире купюра была сделана из кожи и представляла собой тридцатисантиметровый четырёхугольник из белой оленьей кожи с цветными краями. Примерно в 800 году в Китае началось хождение бумажных денег. Это продлилось примерно пятьсот лет, после чего от системы отказались из-за инфляции. Соблазн напечатать больше денег был велик. Особенно, когда надо было финансировать войну. И вскоре ценность купюр утратила связь с какими-либо другими ценностями, и Китай перешёл к экономике, основанной на серебре.
Валюта большинства стран на протяжении десятилетий теперь базировалась на серебре или золоте. В 1816 году к золоту привязали валюту Англии. Бумажные деньги к тому моменту использовались уже не одну сотню лет, но теперь их ценность напрямую соотнеслась с металлом. Американский золотой стандарт был основан в 1900 году и привёл к созданию национального центрального банка США. Ты получил возможность отдавать свои бумажные деньги государству, а оно отдавало тебе золото по особому курсу.
В 1944 году была основана Бреттон-Вудская система. Сорок пять стран — членов антигитлеровской коалиции собрались в городке Бреттон-Вуд в Нью-Гэмпшире, чтобы возвести конструкцию, в которой обменный курс для валют закреплялся относительно американского доллара. Таким образом страховалась стоимость государственных валют, каждую из которых теперь можно было растворить в долларах, а доллар в свою очередь в золоте. Золото не ржавеет, оно вечно. Всё найденное на земле золото можно запихнуть в куб, сторона которого — лишь 21 метр. Редкое стоит дорого.
В 1971 году Бреттон-Вудскую систему отменили. Сегодня купюры — всего лишь бумага в вашем кошельке. Их ценность определяется так же, как ценность других товаров. Тем, что мы их хотим.
Вы хотите, чтобы у вас были деньги, потому что другие люди хотят, чтобы у них были деньги. Вы знаете, что с помощью денег сможете покупать товары и услуги. Пока вы верите, что деньги сохраняют свою ценность, вы продолжаете их зарабатывать — и система тоже продолжает работать.
Сегодня дело центробанков убеждать нас, что мы можем доверять доллару, кроне, евро или фунту стерлингов. Их больше беспокоит доверие, репутация и легитимность, а не запасы золота в каком-нибудь хранилище. Речь идёт о представлениях, надеждах, психологии. Экономика рухнет, когда мы перестанем верить в деньги.
Деньги — это социальная конструкция, а вера была в начале и религии, и финансового рынка.
*
В IV веке до нашей эры Аристотель поведал, как философу Фалесу однажды удалось предсказать рекордный урожай оливок. Фалес связался с хозяевами прессов для отжима оливкового масла и предложил им сдать ему прессы в аренду на весь урожайный сезон. На тот момент никто точно не знал, каким будет урожай, а деньги, которые предлагал Фалес, страховали хозяев от убытков. И хозяева согласились. Шли месяцы, и Фалес оказался прав: оливок в тот год уродилась тьма. Каждому крестьянину понадобился пресс. И Фалес, который приобрёл право арендовать прессы по стандартной цене, теперь мог сдавать их в аренду по повышенной. Сегодня такой договор назвали бы опционом.
Финансовые инновации во все времена предполагали изменение и игру с отношением между временем и деньгами. А человек долгое время скептически смотрел на финансовый инструментарий именно потому, что тот играет со временем.
Время принадлежит богу и только богу. Злоупотребление доверием осуждалось теологически, и считалось, что тот, кто даёт в долг под процент, «торгует временем». Я даю тебе взаймы, и ты сегодня покупаешь то, что в противном случае смог бы купить лишь в следующем году. Процент, который ты мне за это платишь, превращается в цену времени от момента займа до следующего года. А назначать цену времени — богохульство.
Аристотель считал неестественным брать процент за деньги, отданные в долг, потому что в итоге «деньги рождают деньги» — нечистые деньги, незаконные, от извращённого союза, при котором деньги совокупляются сами с собой. Деньги, рождающие другие деньги, воспринимались как сексуальное извращение.
И только Жан Кальвин и протестантская реформация изменили это отношение. Почему доходы от предприятий или магазинов не должны превышать доходы владельца земельных угодий? Прибыль купца обеспечивается его собственной расторопностью и должна принадлежать ему, так почему бы не позволить ей расти? Так рассуждал Кальвин, пытаясь приспособить христианство к потребностям быстро растущей городской буржуазии.
Злоупотребление доверием, проценты и прибыль перестали быть теологической проблемой. И, взявшись за руки, отреформированное христианство и капитализм устремились в новое время.
Цель финансовых инструментов заключается в различных способах обращения с экономическим риском. Снятие риска с лиц, которые не смогут его преодолеть, и перенос на тех, кто справится. Оливки в тот год могли вообще не уродиться, рощи могли сгореть в пожаре или погибнуть от заморозков. Фалес взял на себя риск крестьян, и тем самым смог остаться в выигрыше. Финансовые рынки парадоксальны — нельзя получить прибыль, не рискуя. Но они рушатся, если риск завышен.
В 1997 году легендарному рок-музыканту Дэвиду Боуи понадобились деньги. Ему исполнилось пятьдесят, и он хотел наконец откупиться от своего бывшего менеджера Тони де Фриза, у которого по-прежнему были права на часть доходов Боуи, хотя деловые отношения были разорваны несколько лет назад. Разумеется, Боуи не был беден. Деньги капали постоянно — от Space Oddity, Rebel Rebel, Jean Genie и Ziggy Stardust. И в ближайшие десятилетия должны были продолжать поступать — роялти от двадцати пяти альбомов и двухсот восьмидесяти семи мелодий, который он в общей сложности записал. Но он хотел сейчас.
Он предложил рынку так называемые облигации Боуи — финансовый продукт принципиально новой формы. Деньги — время, а время — деньги. Да, это можно перевернуть и переиграть. Боуи продал свои будущие доходы от уже сочинённой и записанной музыки. Покупатели облигаций Боуи получали в будущем право на часть его роялти, а Дэвид Боуи немедленно расписывался в получении суммы порядка полумиллиарда крон. Денег, которые поступали бы год за годом, у него больше не было — вместо этого в его немедленном распоряжении оказывалась довольная крупная сумма.
Не только другие артисты, но и американские банки начали смотреть в ту же сторону. Миллионы Боуи должны были десятилетиями медленно поступать ему в карман, а банковские миллиарды были розданы людям, купившим дома. Эти деньги тоже исправно поступали, так как семьи не менее исправно гасили кредиты. Так почему бы не продать эти кредиты — точно так же, как Боуи продал доходы от роялти?
Допустим, десять тысяч американских семей взяли в банке кредиты по сто тысяч долларов. В итоге есть миллиард долларов, который вернётся в банк в ближайшие двадцать пять лет. Банк составляет бумагу, где говорится, что предъявитель сего имеет право на деньги, выданные в кредит. Затем банк продаёт бумагу новому лицу (к примеру, пенсионному фонду) и, как по мановению волшебной палочки, получает назад новенький, свеженький миллиард, который можно выдать ста тысячам новых семей.
Магия. Ты даёшь в долг миллиард, продаёшь его и получаешь ещё один миллиард. И при этом ты продал лишь пачку долговых обязательств. Денег много, риска нет, все в выигрыше. Так работают многие банки. Но проблема в том, что риск, разумеется, есть. Скрытый где-то в системе.
Когда Дэвид Боуи в 1997 году выпускал облигации и получал полмиллиарда крон, казалось вполне вероятным, что его музыка будет продолжать генерировать деньги. Именно во столько оценивались тогда роялти от его песен. Потому что кто в 1997 году мог спрогнозировать будущий феномен снижения популярности музыки? И оценить, как в связи с этим изменятся доходы артистов? Сегодня нам это известно. Но Дэвида Боуи эта проблема не касается. Она касается тех, кто купил облигации.
Раньше последствия от невыплаты кредита на покупку дома заёмщиком принимал на себя банк. И, конечно, банк выдавал кредиты с осторожностью. Теперь это перевернулось с ног на голову. Банки всё меньше интересуются тем, кому выдают кредиты. Они в любом случае этот кредит перепродают. Чем больше кредитов банк выдал, тем больше он может продать и тем больше заработать.
Предприятия, занимающиеся оценкой кредитования, должны понимать устройство подобных финансовых продуктов и видеть риски. Но их деятельность оплачивают банки, выпускающие ценные бумаги, которые надо оценить. Кроме того, предприятие, занимающееся оценкой кредитования, — это одно из многих предприятий на данном рынке. И, если банку не понравится его оценка, он обратится к другому предприятию. Кроме того и банк, и предприятие оценки кредитования используют одни и те же экономические модели, основанные на утверждении, что любой человек — это человек экономический. Невозможно, чтобы цены на жильё неконтролируемо упали. Рынок же не ошибается, иными словами, бумаги надёжны.
Национальный американский банк поддерживал самые низкие за всю историю процентные ставки, вместо того, чтобы как-то изменить сложившуюся ситуацию.
С 1970-х годов уровень жизни американского среднего класса повысился весьма незначительно. Для политика любой масти было важно, вопреки растущим разногласиям, чувствовать себя победителем. Ведь что есть США, как не история о росте благосостояние среднего класса. Решением стала мечта о собственном доме. Каждая американская семья должна иметь возможность — не средства — купить собственный дом. Идея основывалась как раз на том, что время можно продать. Если цены на жильё поднимутся, то почему долги не могут вырасти в том же темпе?
В 1997 — 2006 годах цены на недвижимость в США возросли на 124%. На пике ситуации каждую неделю дома покупали 160 000 человек. Это был самый большой экономический пузырь за всю историю человечества. Банки одалживали деньги людям, которые не могли их вернуть, плюс к этому, они одалживали слишком много денег и в итоге часто выкупали кредиты сами у себя, потому что эксперты по кредитованию оценивали эти кредиты как реалистичные. Когда пузырь лопнул, банки остались без денег и с обесценившимися бумагами. Бумаги к тому же разошлись по всему миру. И никто их больше не хотел.
15 сентября обанкротился инвестиционный банк Lehman Brothers. Это был стартовый выстрел. Американские банки потянули за собой глобальную экономику.
Спекуляции и финансовое безумие привело к беспрецедентной финансовой катастрофе. «"На это раз всё будет иначе», — всякий раз говорим мы", — пишут Кармен М. Рейнхард и Кеннет С. Рогофф в исследовании «На этот раз всё будет иначе: Восемь столетий финансового безрассудства». Спекуляции возникают, когда наша коллективная фантазия замыкается на чём-то, что кажется нам совершенно новым и уникальным. Мы наделяем ценностью те обнаруживаемые объекты, которые от нас отдалены, после чего пытаемся преодолеть это расстояние.
Когда становится известно, что на определённом рынке люди хорошо зарабатывают, там начинает увеличиваться число инвесторов. Это подстёгивает цены, и, чем больше рост цен, тем больше люди инвестируют. А чем больше они инвестируют, тем больше рост цен. Даже когда люди начинают понимать, что происходит, это не оказывает на них особенного влияния. Они продолжают вбрасывать деньги прямиком в пузырь.
В конце концов наступает момент, когда всё переворачивается, и раздаётся чей-то крик: «Продавайте!» Паника нарастает, все одновременно устремляются к выходу. Цены падают быстро, зачастую даже быстрее, чем когда-то росли. Из-за этого ещё больше народу мчится на выход, и цены падают ещё сильней. Преувеличенный оптимизм сменяется преувеличенным пессимизмом. Все хотят найти горшок золота на конце радуги. А она превращается в дым.
Если ты веришь, что можешь создать что-то из ничего, тебе трудно остановиться.
Экономическая ценность рождается и погибает в коллективных галлюцинациях, быстрее и быстрее. Капитал пересекает границы со скоростью света. Он больше не живёт на заводах, где производятся товары и добывается сырьё. Он охотится за прибылью, но не за той, которая получается, когда предприятия конкурируют друг с другом из-за клиентов или когда одно техническое средство конкурирует с другим. Его интересует прибыль в виде спекуляции как таковой. Большие колебания, быстрые деньги, высокие риски, огромные убытки. Это пари о пари о пари.
Получается, по словам Гордона Гекко из вышедшего в 1987 году фильма Оливера Стоуна «Уолл-стрит», игра с нулевой суммой. Вы не теряете и не приобретаете деньги, вы переносите их из одного ощущения в другое. «Иллюзия стала реальностью. И чем она реальней, тем больше хочется получить», — жёстко утверждал герой фильма.
И Мефистофель из «Фауста» Гёте это тоже понимал. В конце концов, он же был представителем дьявола и искал подходящий случай, чтобы прихватить душу Фауста с собой в ад. А Фауст просто хотел стать счастливым. Завладеть удовольствиями и знаниями, которые заставляют умолять: «Остановись, мгновенье». Разве он хотел слишком многого?
Сегодня профессиональные функции биржевых маклеров всё чаще заменяют абстрактные алгоритмы. Компьютеры покупают и продают автоматически в соответствии с математическими моделями. Взмокшие от пота маклеры в белых рубашках, кричащие и машущие руками в сторону цифр на больших экранах, как в фильме «Уолл-стрит», практически вымерли. Вместо них теперь специализированные предприятия со сверхбыстрыми компьютерами, которые ведут автоматическую оптовую торговлю на основе сложнейшей математики. Крупные банки уже не расположены на Уолл-стрит. Они переехали в помещения, которые лучше приспособлены для больших компьютерных систем. Самые крупные ресурсы для самых крупных компьютеров. Самая скорая прибыль. Деньги делаются на секундном колебании цен на различных рынках. Время от времени в этой безответственной вселенной случаются сбои — заказ на 10,8 млрд долларов может превратиться в заказ на 10,8 млн из-за технической неполадки. Так называемые алгоритмы могут обезуметь, впасть в амок — купить всю вселенную, пока мы и глазом моргнуть не успеем. Поэтому механизмы безопасности хорошо смазаны, а маневры хорошо отработаны. Эта торговля идёт в тысячу раз быстрее, чем моргает человеческий глаз. Техническая ошибка на вершине финансовой фантазии может вызвать новую великую катастрофу, и на это потребуется несколько минут. В волнах от гипервентилятора мировой биржи потонут миллионы безработных. Миллионы безработных в свою очередь станут причиной серьёзного дефицита государственных бюджетов, и правительства будут вынуждены с кислой миной урезать средства на содержание пожилых граждан. Но число пожилых граждан, которых надо кормить, переворачивать в кровати и держать за ручку, не уменьшится. Меньшему числу санитарок придётся выполнять прежний объём работы. И, возможно, их спины и суставы не выдержат. Таким образом платить за проигрыш пари о секундном изменении цены на вершине финансового казино всё время приходится левой коленке санитарки. Коленке, о которой ни Адам Смит, ни финансовые бонзы никогда даже не задумывались.
Осенью 2008 года, когда кризис уже был свершившимся фактом, Алану Гринспену, председателю совета управляющих Федеральной резервной системы США, задали вопрос.
— Вы имеете в виду, что вся ваша картина мира и вся ваша идеология были ошибочны? — поинтересовался демократ Генри Ваксман.
— Безусловно. Именно так.
Экономика стала игрой для собственной вселенной. Человек превратился в человека экономического: в индивидуальное выражение одного непогрешимого экономического сознания, и всё происходящее стало рациональным.
Благосостояние создавалось где-то в иной финансовой вселенной, практически лишённой какой бы то ни было связи с тем, как вы используете кредит на покупку дома, или с тем, насколько эффективно на самом деле работают предприятия. Стоимость могла увеличиться в любом случае. Всё происходило на ином уровне — золото появлялось и исчезало в ходе мистических процессов. Словно ни экономика, ни рынок не имели к нам никакого отношения — к тому, что мы производим, как мы работаем, к нашим открытиям и нуждам.
Технологические открытия всегда изменяли рынок. Когда деньги становятся всё более абстрактными — сначала оленья шкура и металлические кусочки, потом пачки проданных кредитов, — многим людям начинает казаться, что деньги близко. Возможность стать богатым велика, но и риск тоже. Особенно, когда ты с самого начала не вполне понимаешь, что происходит.
Потому что, независимо от того, что мы создали компьютерную систему, которая может за триста микросекунд купить и перепродать весь мир самой себе двенадцать раз, совершенно независимо от этой изощрённейшей математической элегантности, нам не уйти от того, что по своей сути экономика основана на человеческом теле. Эти тела работают, нуждаются в уходе, создают новые тела. Тела рождаются, стареют и умирают. У них есть пол. Им нужна помощь на разных этапах жизни. И общество, которое может всё это организовать.
Купить полную книгу