Когда читаешь дневники того времени, написанные разными людьми, то обнаруживаешь удивительные вещи. Например, 16 октября 1941 года, когда начался тотальный исход из Москвы, что делает Георгий Эфрон, сын Марины Цветаевой? Он идет в библиотеку иностранной литературы и меняет там книги. То есть библиотека работает. А накануне этих событий (московской паники) Эфрон пишет об открытии сезона в зале Чайковского, куда он ходил слушать классическую музыку.
Стоит отметить, что у сына Цветаевой был замечательный литературный вкус: он собирал французскую поэзию (покупал книги у букинистов и отдавал их в переплет). За несколько дней до 16 октября Эфрон получает из переплета сборники Малларме и Верлена и записывает, что все хорошо, все его устраивает, но вот за переплет подлецы содрали 20 рублей… И это тоже необычная, но повседневная жизнь города.
В другом дневнике, автором которого является Михаил Михайлович Пришвин, можно найти совершенно поразительные вещи о настроениях людей, сельских и московских. Пришвин, опасаясь бомбежек, жил то в Москве, то в деревне под Переславлем. 16 октября он приехал в столицу, чтобы забрать свой писательский архив, чем вызвал немалое удивление и даже возмущение: люди вокруг жгли все до последней бумажки, а писатель почему-то, наоборот, пытался сохранить свои записи и дневники.
Или другой момент. Пришвин был человеком глубоко верующим, поэтому в своих заметках он особое внимание обращает на мнения людей, связанные с религиозной жизнью, религиозными верованиями и так далее. Он записывает высказывание одной крестьянки, что Москву бомбить не будут, поскольку там много верующих.
У писателя также есть рассказ о женщине, которая с иконой в руках обошла целый московский квартал. Итог — ни одна бомба не упала на это место.
Одним из важнейших факторов повседневной жизни Москвы, особенно в 1941 году, были бомбежки. Первая тревога случилась 24 июня (ложная, как потом выяснилось). В ночь на 22 июля начались первые обстрелы. За время войны в столице была дана 141 воздушная тревога, на город было сброшено более 1600 фугасных и более 110 тысяч зажигательных бомб.
Что касается продовольствия, то первые карточки в Москве были введены 17 июля. Нормы, кстати сказать, были вполне приемлемыми по понятиям военного времени: рабочему — 800 грамм хлеба, служащему — 600, иждивенцу — 400. Когда позднее было нормировано мясо, то рабочему полагалось 2 килограмма 200 грамм мяса в месяц. Немного, но все же. Другое дело, что карточки далеко не всегда отоваривались, продовольствие нужно было еще завезти.
Естественно, в первую очередь снабжалась армия: боеприпасы и продовольствие шли войскам, а не жителям города. Кстати, чтобы немного облегчить жизнь москвичей, с санкции Микояна, наркома торговли, в период с конца 1941 года до начала 1942 года карточки отоваривались на месяц вперед. Жителям столицы выдавали по два пуда муки на человека. Достаточно серьезное подспорье, не правда ли?
Помимо карточной системы существовали черный, колхозный рынки, работали коммерческие магазины. Как водится, было и специальное снабжение для дипломатов.
Несколько слов следует сказать про Московский зоопарк. В самом начале войны наиболее ценные породы животных были вывезены в Свердловск, в Сталинград, на Кавказ. Однако значительная часть зверей все же осталась в Москве, включая слонов и бегемотов.
Вообще, в военной истории Московского зоопарка можно выделить много интересных моментов. Но вот что удивляет больше всего: во-первых, в 1943 году в Московском зоопарке родился первый бегемот — редчайшее событие в мировой практике, а в СССР и вовсе единственное, а во-вторых, во время войны Московский зоопарк не закрывался ни на один день, его посетило 4 миллиона человек, и он принес государству 3 миллиона рублей.
Помимо всего прочего, Московский зоопарк выполнял важную военную задачу — на его территории разводили белых мышей. Зачем? Из грызунов изготавливали вакцину против тифа, чтобы бороться с эпидемией. И еще один любопытный штришок: на корме, который оставался от белых мышей, сотрудники зоопарка выращивали цыплят, а потом передавали их на нужды народного хозяйства. 250 тысяч цыплят за время войны было выращено на территории Московского зоопарка.
До октября 1941 года в Москве оставалось 14 театров. Потом началось некое переформатирование: что-то перевели на уровень самодеятельности, что-то эвакуировали. За тем, что идет в театрах, кино, на эстраде шел довольно жесткий надзор. Существовала цензура. Например, в докладной записке помощника заместителя начальника Управления по делам искусств Мосгорисполкома некоего Гридасова от 9 сентября 1943 года можно прочесть, что репертуар 1941 года «был засорен пьесами, подчас просто враждебными советской идеологии». Представляете?! Но наибольший гнев у Гридасова вызывали пьесы Пристли, об одной из которых он пишет, что «где ни герой, то убийца, проститутка, педераст, алкоголик и тому подобное». «Под флагом критики разлагающегося буржуазного мира прививается зрителю вкус к самой извращенной эротике», — все это его слова.
Или же о репертуаре московской эстрады: «В целом в 1942 году в репертуаре московской эстрады не удалось добиться такого же решительного перелома, как в репертуаре театра. Показателем этого является появление на московской эстраде в конце 1942 года целой безыдейной программы театра Райкина. Были отдельные попытки пропаганды упадочнических стихов. Например, Яхонтов пытался выступить в открытом концерте с чтением стихов Есенина и Блока».
То есть в искусстве во всю шла борьба. Власть указывала театру, какие пьесы нужно ставить. Возражения не принимались. Тот же Гридасов добился запрета комедии «Дорога на Нью-Йорк», в которой рассказывалась история американского журналиста, который женился на дочери миллиардера. Цензор написал, что это была прекрасно поставленная пьеса, но своим блеском она явно снижала впечатления и патриотические чувства от спектакля по пьесе Симонова «Русские люди». Именно поэтому он ее и запретил.
Что касается транспорта, то метро не работало только один день, 16 октября. Такси не было. Вообще с личным транспортом были большие проблемы (за редким исключением тех людей, которым он был разрешен в силу статусного положения), поскольку он конфисковывался, мобилизовывался для военных нужд.
Возвращаясь к 16 октября. В этот день в столице царила настоящая паника. По Шоссе Энтузиастов шел непрерывный поток людей, который хватал все, что можно было схватить. Рабочих рассчитывали, выдавали им месячную зарплату, натуральный паек. Где-то что-то раздавали, разбирали. На Микояновском комбинате растащили 5 тонн колбасных изделий. То есть все, что производили, забирали.
Увы, но многие ответственные работники подавали своим подчиненным не слишком хороший пример. По данным НКВД, 779 руководящих работников 438 предприятий просто бежали, иногда — прихватив с собой денежные средства, имущество и машины. По тем же оценкам, деньгами было украдено около полутора миллионов рублей, имущества на сумму свыше миллиона, угнано около 100 автомобилей.