Е. И. Трубецкая — А. Х. Бенкендорфу
7 июня 1830 г., Читинский острог
Генерал
в течение почти пяти лет моим единственным желанием было делить заключение с моим мужем. Пока дело касалось одной меня, это было возможно. Но теперь у меня ребенок, и я боюсь за него. Я не уверена, сможет ли он вынести сырой и нездоровый воздух темницы. Вынужденная взять его с собою в тюрьму, я, быть может, подвергаю его жизнь опасности: ведь там я буду лишена какой бы то ни было помощи, каких бы то ни было средств, чтобы ухаживать за ним в случае его болезни. Поскольку мне не на кого оставить ребенка, я должна буду жить вне тюрьмы. Но я боюсь, что последние силы меня покинут, если я смогу видеться с мужем лишь раз в три дня — этого мне не выдержать. Кроме того, внезапная болезнь, моя или ребенка, лишит меня даже этих коротких встреч с мужем, потому что, согласно предъявленному нам предписанию, в Петровском свидания будут дозволены только в тюрьме. Генерал, я все оставила, только чтобы не расставаться с мужем, я живу им одним. Ради Бога не отнимайте у меня возможность быть с ним. Умоляю Вас, постарайтесь добиться у Государя этой великой милости — разрешения видеться с мужем каждый день, как это было позволено нам в Чите. Я обратилась к Вам, генерал, в полной уверенности, что Вы не откажете сделать все от Вас зависящее, чтобы уменьшить ужас моего положения. Я осмеливаюсь рассчитывать на Вашу снисходительность и прошу принять уверения в моем глубочайшем уважении.
Всецело преданная Вам
Катерина Трубецкая
А. И. Давыдова — А. Х. Бенкендорфу
7 июня 1830 г., Читинский острог
Господин генерал!
К Вам лишь одному я могу прибегнуть с тем, чтобы просить довести до Государя мольбу несчастной женщины. Однажды Вы уже соблаговолили принять на себя этот труд. Я знаю, что Ваше сердце сострадает чужому горю, и поэтому, исполненная надежды, я обращаюсь к Вам. Больная и ослабевшая, я сама кормлю своего младенца. Доброте Его Величества и Вашему участию я обязана тем, что моему мужу позволено находиться со мной в течение дня и помогать мне ухаживать за ребенком. Но нас должны перевести в Петровский; что станет со мною и моим несчастным ребенком в крохотной комнате, без прислуги, без ухода, которого требует мое расстроенное здоровье? Вы — отец и супруг, и я уверена, что Вы не останетесь равнодушным к бедному невинному младенцу и его матери. Я умоляю Вас получить у нашего великого Государя разрешение на то, чтобы условия моего существования в Петровском остались такими же, как и в Чите. Я не могу не уповать на доброту и великодушие Его Императорского Величества. Он не отвергнет мольбы несчастной матери, женщины, лишенной какого бы то ни было покровительства в этом мире, которая будет благословлять его имя за подобное милосердие.
Благоволите извинить меня за то, что докучаю Вам своим несчастьем, и примите уверения в моем глубоком уважении и искреннем почтении. Всецело преданная Вам
А. Давыдова
Е. П. Нарышкина — А. Х. Бенкендорфу
7 июня 1830 г., Читинский острог
Сударь!
Гуманность Вашего характера так хорошо известна, что я осмеливаюсь обратиться к Вам в обстоятельствах, ставших поистине ужасными для меня. Мое здоровье полностью разрушено, и я стала совершенно беспомощной. Но так как моя жизнь не принадлежит мне, мой долг — принять меры для ее сохранения. Я предвижу, что не смогу дышать в сыром и лишенном воздуха помещении, которое нам назначено занять; я не знаю, как избежать того, что эта печаль прибавится к страданиям моего мужа при виде этого. Когда я последовала за своим мужем в Сибирь, у меня не было иного желания, кроме как находиться в тюрьме рядом с ним. И сегодня в моем сердце нет иного желания. Но мои силы так подорваны, что мне не обойтись без посторонней помощи. Я поставлена перед выбором: умереть в темнице — или же видеться с мужем всего лишь несколько часов в неделю. Последнее явится ударом, которого мне не перенести. Генерал! Соблаговолите хоть с каким-то сочувствием рассмотреть мое нынешнее положение и сообщить о нем Его Императорскому Величеству, который, быть может, снизойдет к моей смиреннейшей просьбе и проявит милосердие, разрешив мне продолжать встречаться с мужем в Петровском так же, как и в Чите. Это будет актом истинного великодушия со стороны Его Императорского Величества, воле которого я полностью доверяюсь, ибо подлинное горе, подобное моему, не может не вызвать желания его смягчить. Я надеюсь, генерал, что дерзость, с которой я докучаю Вам своей просьбою, не вызовет Вашего неудовольствия; я полагаюсь на Ваше доброе сердце, которое побудит Вас сделать все возможное, чтобы облегчить мое положение; я надеюсь, что Вы добьетесь для меня той милости, о которой и осмеливаюсь ходатайствовать сейчас. Позвольте мне еще paз напомнить Вам о том, что, если это не будет мне предоставлено, я решила всем рискнуть и поселиться в тюрьме вместе с мужем; тогда в будущем мне не в чем будет себя упрекнуть. Господь зачтет мне это, и да свершится Его святая воля. Соблаговолите, генерал, принять выражение совершеннейшего к Вам почтения.
Елизавета Нарышкина
М. Н. Волконская — А. Х. Бенкендорфу
7 июня 1830 г., Читинский острог
Генерал!
Я беспокою Вас по настоятельной просьбе моих подруг, которые возлагают на Вас все свои надежды. Что касается меня, то, уверенная в вашей справедливости, я надеюсь, что Вы и без особой просьбы с моей стороны примите во мне участие и распространите на меня милость, о которой они ходатайствуют. Поэтому я воздерживаюсь, генерал, от повторения тех подробностей, которые уже изложены ими. Не скрою от Вас, что я сама не обольщаюсь надеждою воспользоваться этой милостью. Я в отчаяньи: мне только что сообщили о нашем спором переводе в Петровский и предъявили приказ не помышлять следовать вместе с мужем по этапу. Я убеждена, что он прибудет к месту своего нового заключения лишь спустя три недели после моих родов.
Генерал, мысль о разлуке с мужем в столь важный для меня момент убивает меня. Я потеряла голову; я не знаю, зачем пишу к Вам, возможно, что письмо мое прибудет слишком поздно, чтобы облегчить мое тяжелое положение. Я уже испытала все несчастья, которые только может предложить жизнь, потеряв сына и моего несравненного отца; следует ли мне еще опасаться лишения моего мужа? Я чувствую, что мое слабое здоровье и беспрестанно повторяемые испытания, которым я повергаюсь, лишают меня сил, необходимых в моем положении. Генерал, я смущена тем, что посылаю Вам письмо, переполненное горем; его содержание должно было бы быть совсем иным. Но я не более оставаться в подобном состоянии и сдержать крик души; Вы это поймете, я уверена.
Я заканчиваю, умоляя Вас рассмотреть во всех деталях то, что описали вам мои подруги. Генерал! Я покорюсь любому решению, но неужели после четырех лет испытаний мы будем осуждены к приумножению наших страданий? Неужели придется подвергнуться в нашей жизни новым испытаниям: дышать сырым воздухом, жить в так плохо освещенной тюрьме и обречь на подобное существование ребенка? Если Вы добьетесь той милости, о которой мы просим все вместе, я умоляю Вас дать ясное и положительное распоряжение, которое могло бы быть истолковано однозначно.
Вы извините мне, генерал, мою назойливость, но по этому письму Вы легко представите себе мое состояние. Если молчание, которое Вы хранили, когда я прежде обращалась к Вам, должно было служить мне предостережением не писать к Вам более, то примите мои удвоенные извинения. То, что я Вам писала в объяснение официального документа, прочитанного мне, было необходимым оправданием поступков, за которые я не ответственна. Мое настоящее письмо — это, как я уже сказала, крик горя человека, матери, раздавленной обрушившимся на нее ударом.
Примите, генерал, выражение чувств почтения и уважения, которые Вам приносит
Мария Волконская
А. Г. Муравьева — А. Х. Бенкендорфу
9 июня 1830 г., Чита
Генерал,
господин комендант объявил мне, что предстоящий нам переезд в Петровский состоится не позднее конца июля. Эта новость побудила меня обратиться к Вам. Имеющий, как и я, семью, Вы поймете ужас моего положения, и, полная уверенности в этом, я обращаюсь к Вам. Если бы дело касалось только меня, я могла бы переносить вместе с мужем темноту, сырость и духоту. Но мой ребенок болен падучей, а няни, которой его можно было бы поручить, нет. Я почти уверена, что, приведя его с собою в эту тюрьму, я стану причиною его гибели; одна только перекличка часовых ночью вызовет у него бесконечные судороги. Кроме того, я беременна и этой зимой ожидаю родов. Мне будет очень тяжело ухаживать за больным ребенком совсем одной и с грудным младенцем на руках. Единственная милость, о которой я молю, — позволить мне проводить с мужем все то время, когда он будет свободен от работ, как это было в Чите. Я не в состоянии перенести даже самую мысль о том, что смогу его видеть всего лишь раз в два дня. Мой муж — это все, что у меня осталось, он один поддерживает по мне жизнь. Я никогда не питала иллюзий относительно Сибири; мне было хорошо известно, что мои дети, мой отец и мать, сестры умерли для меня. Но если я буду разлучена с мужем, то последние силы оставят меня и я не смогу более длить ту жить, которой я жила в первые два года моего существования здесь.
Я изложила Вам, генерал, все, что у меня на сердце, и, может быть, даже чересчур подробно. Может показаться странным, что я теряю выдержку. Но я, как и мои подруги, подобна утопающему, который цепляется за любую возможность. Теперь моя жизнь зависит от вашего ответа, и я жду его с сильнейшим нетерпением. Приношу Вам выражения глубочайшего уважения. Преданнейшая Вам
А. Муравьева
Н. Д. Фонвизина — А. Х. Бенкендорфу
10 июня 1830 г.
Однажды я уже обращалась к Вам за помощью, генерал, и не напрасно. Я ничуть не сомневаюсь, что несчастие моего положения дает мне право надеяться, что Вы благосклонно примите просьбу, с которой я к Вам теперь обращаюсь. Господин комендант дал мне понять, что муж мой вскоре будет переведен в Петровский. Я просила дать мне возможность разделить с ним тюрьму.
Сейчас, как и всегда, это — единственное желание моего сердца; но то, что я узнала о месте заключения, делает это невозможным. Условия эти таковы, что я, с моим расстроенным здоровьем, ослабевшая и зависящая от посторонней помощи, не только не смогу утешать своего несчастного мужа, но стану ему только в тягость. Я прошу лишь об одном: позволить мне оставаться в Петровском на тех же основаниях, что и здесь, или, по меньшей мере, дать моему мужу возможность ухаживать за мною у меня дома в случае серьезной болезни. С полным доверием я обращаюсь к Вам, генерал, чтобы просить снова сделать для меня все возможное и добиться у Его Величества Императора этого разрешения. Я не сомневаюсь, что Вы мне не откажете, а известный характер нашего Государя позволяет мне надеяться, что он соизволит рассмотреть мою просьбу. Прошу Вас принять уверения в моем глубоком уважении. Преданнейшая Вам
Наталья Фонвизина