Некоторые из писем Фонвизина были опубликованы в журнале «Вестник Европы»:

Париж, 14/25 июня 1778 года

Употребляя все время моего в Париже пребывания на осмотрение сего пространного города, медлил я уведомлять вас, мил. гос., о моих на него примечаниях для того, что хотел сделать их с большим основанием и точностью. Вот истинная причина, для которой пишу отсюда другое только письмо к в. с. В первом описывал я между прочим прием здесь Вольтера и бывший поединок. Беспокоит меня, что о получении оного не имел я счастья быть уведомлен. Весьма было бы досадно, если б оно, или ваше, было где-нибудь удержано.

Не могу конечно сказать, чтоб я и теперь знал Париж совершенно; ибо надобно жить в нем долго, чтоб хорошенько с ним познакомиться. По крайней мере в то короткое время, которое здесь живу, старался я узнать его по всей моей возможности. Беру смелость обременить в. с. весьма длинным описанием того, на что обращал я здесь мое внимание. К сему ободрен я и последним письмом вашим, которое имел я честь получить от 22 февр., и из которого к сердечному моему удовольствию вижу, что продолжение моих уведомлений вам угодно. Счастье сие приписываю главному достоинству всех моих к вам писем, что перо мое и сердце руководствуются искренним к вам усердием и правдою, которую во всех описаниях моих соблюсти стараюсь.

Париж может до справедливости назваться сокращением целого мира. Сие титло заслуживает он, по своему пространству и по бесконечному множеству чужестранных, стекающихся в него от всех концов земли. Жители парижские почитают свой город столицею света, а свет своею, провинцию Бургонию, например, счищают близкою провинциею, а Россию дальнею. Француз, приехавший сюда из Бурдо, и россиянин из Петербурга, называются равномерно чужестранными. По ух мнению, имеют они не только наилучшие в свете обычаи, но наилучший вид лица, осанку и ухватки, так что первый и учтивейший комплимент чужестранному состоит не в других словах, как точно в сих: Monsieur, vouе n’avez point l’air étranger du tout, je vous en fais bien men compliment. Возмечтание их о своем разуме дошло до такой глупости, что редкий француз не скажет сам о себе, что он преразумен. — Видя, что разум везде редок, и что в одной Франции имеет его всякой, примечал я весьма прилежно, нет ли какой разницы между разумом французским и разумом человеческим; ибо казалось мне, что весьма унизительно б было для человеческого рода, рожденного не во Франции, если б надобно было необходимо родиться французом, чтоб быть неминуемо умным человеком. Дабы сделать сие изыскание, применял я к здешним умницам знаменование разума в целом свете. Я нашел, что для них оно слишком длинно; они гораздо его для себя поукоротили. Чрез слово разум по большей части понимают они одно его качество, а именно остроту его, не требуя, отнюдь, чтоб она управляема была здравым смыслом. Сию остроту имеет здесь всякий без выключения, следственно всякий без затруднения умным здесь признается. Все сии умные люди на две части разделяются: те, которые не очень словоохотны, и каких однако весьма мало, называются Philosophes; а тем, которые врут неумолкно, и каковы почти все, дается титул aimables. Судят все обо всем решительно. Мнение первого есть мнение наилучшее, ибо спорить не любят, и тотчас с великими комплиментами соглашаются; потому что не быть одного мнения с тем, кто сказал уже свое, хотя бы и преглупое, почитается здесь совершенным незнанием жить: и так, чтоб слыть умеющим жить, всякий отказался иметь о вещах свое собственное мнение. Из сего заключить можно, что за истиною не весьма здесь гоняются. Не о том дело, что сказать, а о том, как сказать. Я часто примечал, что иной говорит целый час к удовольствию своих слушателей, не будучи ими вовсе понимаем, и точно для того, что сам себя не разумеет. Со всем тем по окончании вранья называют его nimable et plein a’esprit. Сколько излишне здесь говоря думать, столь нужно как наискорее перенять самые мелочи в обычаях, потому что нет вернее способа прослыть навек дураком, потерять репутацию, погибнуть невозвратно, как если, например, спросить при людях пить между обедом и ужином. Кто не согласится скорее умереть с жажды, нежели напившись влачить в презрении остаток своей жизни? Сии мелочи составляют целую науку, занимающую время и умы большей части путешественников. Они тем ревностнее в нее углубляются, что живут между нациею, где ridicule всего страшнее. Нужды нет, если говорят о человеке, что он имеет злое сердце, негодный нрав; но если скажут, что он ridicule, то человек действительно пропал, ибо всякий убегает его общества Нет способнее французов усматривать смешное и нет нации, в которой бы самой было столь много смешного. Разум их никогда сам на себя не обращается, а всегда устремлен на внешние предметы, так что всякий, осмеивая другого, никак не чувствует, сколько сам смешон. Упражняясь весь свой век, можно сказать, не в себе, но вне себя, никто следственно не проницает в подробность, а довольствуется смотреть на одну вещей поверхность, ибо познавать подробности невозможно, не рассматривая операции своего собственного разума; чтоб видеть, не ошибаюсь ли сам в моих рассуждениях. Я думаю, что сия причина мешает здешней нации успевать в науках, требующих постоянного внимания, и что оттого считают здесь одного математика на двести стихотворцев, разумеется дурных и хороших. Европа почитает французов хитрыми. Не знаю, не предрассудок ли заставляет иметь о них сие мнение. Кажется, что вся их прославляемая хитрость отнюдь не та, которая располагается и производится рассудком, а та, которая объемлется вдруг воображением и очень скоро наружу выходит. Слушаться рассудка и во всем прибегать к его суду, скучно; а французы скуки терпеть не могут. Чего не делают они, чтоб избежать скуки, т. е. чтоб ничего не делать! И действительно всякий день здесь праздник. Видя с утра до ночи бесчисленное множество людей в непрестанной праздности, удивиться надобно, когда что здесь делается. Не упоминая о садах, всякий день пять театров наполнены. Все столько любят забавы, сколько трудов ненавидят; а особливо черной работы народ терпеть не может. Зато нечистота в городе такая, какую людям, не вовсе оскотинившимся, переносить весьма трудно. Почти нигде нельзя отворить окошка летом от зараженного воздуха. Чтоб иметь все под руками и ни за чем далеко не ходить, под всяким домом поделаны лавки. В одной блистает золото и наряды, а подле нее в другой вывешена битая скотина с текущей кровью. Есть улицы, где в сделанных по бокам стоках течет кровь, потому что не отведено для бойни особливого места. Такую же мерзость нашел я и в прочих французских городах, которые все так однообразны, что кто был в одном городе, тот все города видел. Париж перед прочими имеет только то преимущество, что наружность его несказанно величественнее, а внутренность сквернее. Напрасно говорят, что причиною нечистоты многолюдство. Во Франции множество маленьких деревень, но ни в одну нельзя въезжать не зажав носа. Со всем тем привычка, от самого младенчества жить в грязи по уши, делает, что обоняние французов нимало от того не страждет. Вообще сказать можно, что в рассуждении чистоты перенимать здесь нечего, а в рассуждении благонравия еще меньше. Удостоверясь в сей истине, искал я причины, что привлекает сюда такое множество чужестранных.

Общество: но смело скажу, что нет ничего труднее, как чужестранцу войти в здешнее общество; следственно и вошло их очень мало. Внутреннее ощущение здешних господ, что они дают тон всей Европе, вселяет в них гордость, от которой защититься не могут всею добротою душ своих; ибо действительно в большей их части душевные расположения весьма похваляются. Сколько надобно стараний, исканий, низостей, чтоб впущенным быть в знатный дом, где однако ни словом гостя не удостаивают. Имея сей пример пред собой в моих любезных согражданах, расчел я, что по краткости времени моего здесь пребывания не для чего покупать так дорого знакомство, или, справедливее сказать, собственное свое унижение. Я нашел множество других интереснейших вещей к моему упражнению; а видеть здешних вельмож и их обращение довольствовался я при случаях, удачею мне представлявшихся. Впрочем, чтоб в. с. иметь ясное понятие, как здесь наши и прочие вояжеры принимаются, то надлежит себе представить в Петербурге К. К. М. и сему подобное. Всякий, увидясь с ними, взглянет на них ласково, за визит пришлет карточку, равно как и дамы наши отдают женам их визиты: но кто имеет или иметь захочет с ними всегдашнее общество? Вот точное здесь положение между прочими и наших господ и госпож, относительно знатных здешних домов. Чувствуя, что Бог создал нас не хуже их людьми, каково же быть волохами? Не понимаю, как можно, почитая самого себя, кланяться, добиваться и ставить за превеличайшее счастье и честь такие знакомства, в которых не может быть никакого удовольствия, потому что есть большое унижение.

Ученые люди: но из невероятного множества чужестранных может быть тысячный человек приехал сюда с намерением воспользоваться своим здесь пребыванием для приращения знаний своих. А притом и о здешних ученых можно по справедливости сказать, что весьма мало из них соединили свои знания с поведением. Томас, сочинитель переведенного мною Похвального слова Марку Аврелию, Мармонтель и еще некоторые, ходят ко мне в дом. Весьма учтивое и приятельское их со мною обхождение не ослепило глаз моих на их пороки. Исключая Томаса, которого кротость и честность мне очень понравились, нашел я почти во всех других много высокомерия, лжи, корыстолюбия и подлейшей лести. Конечно ни один из них не поколеблется сделать презрительнейшую подлость для корысти или тщеславия. Я не нахожу, чтоб в свете так мало друг на друга походило, как философия на философов.

По точном рассмотрении, вижу я только две вещи, кои привлекают сюда чужестранных в таком множестве. Спектакли и — с позволения сказать — девки. Если две сии приманки отнять сегодня, то завтра две трети чужестранных разъедутся из Парижа. Бесчинство дошло до такой степени, что знатнейшие люди не стыдятся сидеть с девками в ложах публично. Сии твари осыпаны бриллиантами. Великолепные дома, столы, экипажи… словом, они одни наслаждаются всеми благами мира сего. С каким искусством умеют они соединять прелести красоты с приятностью разума, чтоб уловить в сети жертву свою! Сею жертвою по большей части бывают чужестранцы, кои привозят с собою обыкновенно денег сколь можно больше, и если не всегда здравый ум, то по крайней мере часто здравое тело; а из Парижа выезжают, потеряв и то и другое, часто невозвратно. Я думаю, что если отец не хочет погубить своего сына, то не должен посылать его сюда ранее двадцати пяти лет, и то под присмотром человека, знающего все опасности Парижа. Сей город есть истинная зараза, которая хотя молодого человека не умерщвляет физически, но делает его навек шалуном и ни к чему неспособным, вопреки тому, как его сделала природа и каким бы он мог быть не ездя во Францию.

Что же надлежит до спектаклей, то комедия возведена здесь на возможную степень совершенства. Нельзя, смотря ее, не забыться до того, чтоб не почесть ее истинною историею в тот момент происходящею. Я никогда себе не воображал видеть подражание натуре столь совершенным. Словом, комедия в своем роде есть лучшее, что я в Париже видел. Напротив того трагедию нашел я посредственною. По смерти Лекеневой она гораздо поупала. Оперу можно назвать великолепнейшим зрелищем. Декорации и танцы прекрасны, но певцы прескверны. Удивился я, как можно бесстыдно так реветь, а еще более, как можно такой рев слушать с восхищением!

Обременил я в. с. моим пространным описанием. Чувствую, что письмо мое сколь длинно, столь и нескладно, но посылаю его, будучи уверен, что вы, мил. госуд. взирать будете не на слог его, но на усердие, с которым я хотел исполнить повеление ваше в доставлении вам моих примечаний на Францию.


Сборник: Антониу Салазар

Премьер-министру Португалии удалось победить экономический кризис в стране. Режим Антониу ди Салазара обычно относят к фашистским. Идеология «Нового государства» включала элементы национализма.

Рекомендовано вам

Лучшие материалы