Брестское гетто было уничтожено осенью 1942 года. Уже вскоре после его создания евреи стали организовывать подпольные группы. Они тайно проносили оружие, которое находили во время принудительных работ на территории Брестской крепости. В декабре 1941-го эти группы объединились в подпольную организацию «Освобождение». В начале 1942 года в гетто стали появляться сведения, что немецкое командование разрабатывает план по уничтожению Брестского гетто, и организаторы «Освобождения» принялись за план обороны. Согласно плану, основная часть заключенных должна была прорываться самостоятельно, поэтому подпольем были сформированы группы прикрытия, маршруты отхода и места будущих встреч.
В начале 1942 года создается еще одна подпольная группа под названием «Некама́" — ее целью было убеждение узников в необходимости восстания и борьбы за жизнь.
Подготовка пленников к восстанию шла всю зиму, но первыми нанести удар им не удалось, поскольку внедренные в гетто информаторы сдали основных участников заговора нацистам и те накануне восстания провели массовые аресты. В нужный час подполье не смогло организовать вооруженное выступление.
Бронная Гора. Памятник находится на месте расстрельных рвов и захоронений жертв
Пленных евреев убивали еще до полной ликвидации гетто. Убивали как в самом городе, так и в районе станции Берёза-Картузская, на Бронной горе, в лагере смерти Собибор.
Брестская крепость на белорусской банкноте достоинством в 50 рублей
В октябре 1942 года еврейский вопрос был решен немцами окончательно. Узники об этом узнали и начали готовиться к обороне, ожидая нападения всю ночь с 14 на 15 октября. Светало, часть бойцов до этого разошлась по домам, а утром уже и все остальные. Но тем же утром гетто окружили автомобили с жандармами: грузовики встали через каждые 10 метров, а через каждые три машины стояли танкетки. В городе начались облавы, а хутора вокруг города, находившиеся около леса, были подожжены. В оцеплении оказался весь Брест, вооруженные усиленные патрули стояли на каждой улице и на каждом выезде из города.
Несмотря на то, что у части жителей были приготовлены убежища, скрыться не удалось практически никому: немцы и полицейские вламывались в дома с собаками, находили всех скрывающихся, вытаскивали их на улицу и расстреливали. Сохранились сведения, что некоторые евреи, не желая попадать в руки немцев, до их прихода убивали себя и своих детей. Выживших узников узников собирали в колонны, грузили в товарные вагоны и увозили на смерть к Бронной горе.
Мемориальный камень в память 34 000 евреев — жителей Бреста и близлежащих населённых пунктов, убитых нацистами в 1941—1942 гг.
18 октября 1942 года Брестское гетто было полностью уничтожено. В результате было убито подавляющее большинство евреев Бреста.
По данным из немецких отчётов и по результатам расследования Чрезвычайной государственной комиссии по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков, в Брестском гетто с момента его создания до ликвидации были замучены и убиты от 17 000 до 20 000 евреев. В живых из всех узников гетто осталось 17−19 (данные источников разнятся) человек.
Воспоминания очевидцев
Берта Левинова: «Еще помню, как однажды вечером в дверь постучали. Мама открыла и вошел немец с автоматом. Мы встали к стене. Он поднял меня за платье и посмотрел в лицо. Потом направил на маму автомат и сказал: юдэ. Мама в ответ: русская! Немец походил по квартире и вышел. Утром мама ушла, а когда вернулась, она молча нас собрала и куда-то повела. Мы подошли к воротам из «колючки». Оказывается, мы жили в гетто. Охранник приоткрыл ворота и спросил что-то по-немецки. Мама протянула какую-то бумажку и ответила: арбайт. Нас выпустили. Мама быстро повела нас прочь. Она больно сжимала мою ладошку. Шли не оглядываясь… Потом мы жили на втором этаже кирпичного дома, где-то недалеко от театра. Очень скоро соседи стали шепотом рассказывать, что ночью в гетто был погром. Убивали евреев. Сосед, дядя Саша, принес нам постель из гетто, т. к. мы спали на полу. Мама не хотела брать, а он сказал: «Там теперь пусто, всех угнали».
Владимир Левинов: «Помню, к маме пришел какой-то высокий дядя, с совершенно белой головой, а до этого он был темноволосый. Я у него спросил, почему он так побелел, и он сказал, что полез головой в бидон со сметаной и перепачкал волосы. После войны, вспоминая этот эпизод, мама мне разъяснила, что он чудом спасся, когда каратели оцепили их деревню и в местной церкви сожгли всех жителей и всю его родню. В этом же доме я узнал, что гетто больше нет. С мальчишками я лазил под «колючку». Зашли в один дом — дверь раскрыта, на полу опрокинутый детский горшок и никого нет. Стало страшно и мы убежали. В Мухавце что-то плавало и я решил, что это мяч, а оказалось — лысая голова мертвого старика, плечи и туловище уходили в черную воду. Если бы мама не вывела нас вовремя из гетто, мы бы все погибли во время ликвидации».
Брестчанин Анатолий Гарай: «В Брест наша семья приехала в марте 1940 г. из Гомеля. Отца направили сюда служить. Поселились мы в квартире по ул. Маяковского. Напротив нас, в маленьком желтом домике, жила семья еврейского мальчика Лейбы. Он часто к нам прибегал, был шустрым, веселым мальчишкой. Было ему лет 6—7. Мы вместе гоняли мяч, играли, и в нашей ребячьей команде он был всегда заводилой — самым смелым, ловким, сильным, всегда защищал слабых, словом, как сейчас принято говорить, был прирожденным лидером. Мы всегда были вместе на нашей улице — евреи, белорусы, русские, поляки. Но вот началась война и нашу улицу разгородили. Дом Лейбы оказался в «гетто». Сквозь наше детство прошла колючая проволока. Мы подходили к изгороди, разговаривали с Лейбой, мы не понимали, почему он там, а мы здесь. Ведь мы всегда — вместе. Иногда Лейба перелезал через проволоку и забегал к нам во двор. Но гетто охранялось и лезть через «колючку» становилось все опасней и опасней. Наконец, осенью 1942 года оккупанты оцепили гетто, поставив вокруг свои машины, мотоциклы, броневики. Было холодно. Накануне выпал первый снег. Немцы ходили по улице, посмеивались, постукивая сапогами, чтобы согреться. Стало ясно — что-то готовится. Мои домашние сразу притихли, стали говорить вполголоса, закрыли изнутри окна ставнями. В гетто тоже стояла мертвая тишина. А когда стемнело, раздались первые выстрелы. Мы испуганно прижались к матери. Стрельба была страшная и длилась долго. Немцы бегали по улице. Кто-то пробежал по двору. И вдруг раздался громкий стук в дверь. Мы долго не открывали. Наконец, бабушка решилась, вбежал немец с пистолетом и какой-то штатский. Они кричали: «Юдэ?! Где юдэ!?». Отшвырнули мать, бабушку и стали разглядывать нас — детей. Я стоял в кроватке, напуганный и вдруг заплакал. Тогда немец с размаху ударил меня по лицу. Было очень больно, я ревел не переставая, и мать, защищая, прижала меня к себе. Они ушли… К утру стрельба стала затихать. Наступила тишина. А когда мы открыли ставни и выглянули на улицу, то увидели страшную картину: разбитые дома, обгоревшие оконные проемы, развалины еврейского гетто. На улице было пустынно и тихо. Я сидел у окна и смотрел на разгромленную улицу. Гулять меня не пускали и я все дни проводил на подоконнике. Прошло несколько дней. Выпавший снег немного припорошил развалины. По улице ходил полицейский. Взад и вперед. Потом заворачивал за угол и возвращался. Так продолжалось несколько дней. Пустое гетто, полицейский и мертвая тишина. И вот однажды я сидел у окна и вдруг увидел — Лейба. Он появился у ворот гетто с ведерком и высматривал — где полицейский. Я встрепенулся, вцепился руками в оконную раму, я смотрел на него и понимал, насколько это опасно для него. Ему нужна была вода. В это время полицейский завернул на ул. Карбышева, и Лейба помчался к колонке. Я смотрел на него и шептал: «Успей, Лейба, добеги!». Но полицейский уже возвращался, он увидел бегущего, закричал: «Стой! Стой!». Лейба бежал. Тогда полицейский снял винтовку и выстрелил. Мальчишка взмахнул руками и упал навзничь…
Этот случай я запомнил на всю жизнь. Образ невинно погибшего парнишки постоянно преследовал меня и к чему-то обязывал».