Отвечает Алексей Дурново, постоянный автор Diletant.media и журнала «Дилетант». Спортивный обозреватель «Эхо Москвы».
Ирод Великий — царь Иудеи и местный вариант Сталина. Человек, при котором Иудея ненадолго стала очень мощным государством, а в Иерусалиме развернулась грандиозная стройка. Кровушки при этом было пролито много: не один и не два океана. Ирод был человеком мстительным, подозрительным, жестоким, и, видимо, страдал паранойей. Под конец царствования убил своих собственных сыновей, ибо подозревал их в заговоре.
Впрочем, дело не в этом, а в том, что Ирод фигурирует в Евангелие от Матфея в качестве организатора «избиения младенцев». Ну, вы должны знать эту историю. Ирод узнал, что в Вифлееме родился мальчик, который станет царем иудейским, а так как имени его царь не знал, то он велел убить всех детей в возрасте до двух лет, рассчитывая, что потенциальный конкурент будет среди них.
И вот именно от библейской истории об Ироде и пошло это выражение. Ибо детоубийство — страшное преступление. Тем более, массовое детоубийство.
Отвечает Вячеслав Бабайцев, учитель истории, куратор темы «История» на The Question.
Действительно, с первых лет правления Людовика XVI и до начала Великой французской революции Жанна Дюбарри не имела никакого веса в политической жизни королевства и не участвовала в каких-либо значимых событиях. Однако обвинения Революционного трибунала в её адрес сложно назвать необоснованными, так как связи с королевским домом и дворянами — эмигрантами были слишком очевидными. В тоже время мотивы, которые двигали Дюбарри, не дают основания называть её идейным врагом революции. Выражаясь языком суда присяжных — «виновна, но заслуживает снисхождения».
Дюбарри не приняла революцию с самого начала. Известно, что, узнав о взятии Бастилии, она сказала: «Если бы Людовик XV был жив, ничего такого бы не произошло!». В своём имении Лувесьен она продолжала хранить портреты королевской четы. Её дом стал убежищем для противников новой власти. Мадам Дюбарри укрывала раненых королевских гвардейцев, которые пострадали во время событий в Версале в октябре 1789 года, а также священников и тайком вернувшихся во Францию дворян — роялистов. Она состояла в переписке с Марией — Антуанеттой. Дюбарри предлагала королеве «передать в полное распоряжение» все драгоценности, которые получила в подарок от Людовика XV. Но Мария — Антуанетта отказалась ввиду личной неприязни к бывшей фаворитке. Тем не менее, Дюбарри оказала финансовую помощь королевскому дому. В ноябре 1789 года она продала часть своих драгоценностей и передала 133 тысячи ливров в секретный фонд, созданный для подготовки побега Людовика XVI и его семьи.
Только этого было бы вполне достаточно для ареста и казни в годы якобинского террора, когда власти преследовали даже граждан, которые лично не выступали против революции. Например, в период с ноября 1793 года по февраль 1794 — го республиканские войска убили в Нанте без суда тысячи людей обоих полов и всех возрастов лишь за родство с участниками Вандейского восстания.
Жертвой революционного насилия стал также многолетний любовник графини — герцог де Коссе — Бриссак, бригадный генерал и бывший губернатор Парижа, занимавший пост командующего Конституционной гвардией при Людовике XVI. Он погиб в ходе Сентябрьских убийств 1792 года, когда разбушевавшаяся толпа в течение нескольких дней без суда расправлялась с аристократами заключёнными в тюрьмы. Герцогу отрубили голову, насадили её на пику и демонстративно выставили под окнами Лувесьена.
Переломным моментом в судьбе мадам Дюбарри стала её поездка в Лондон. Главной целью был поиск драгоценностей, украденных из Лувесьена в январе 1791 года и переправленных в Англию. Вернуть их не удалось. Также во время пребывания в Лондоне она встречалась с французскими дворянами — эмигрантами и британским премьер — министром Уильямом Питом — младшим. Он предложил Дюбарри остаться в Англии. Но графиня отказалась. Вскоре после возвращения Дюбарри была арестована по доносу. Её управляющий дал против неё показания. Обыск в имении подтвердил симпатии графини к свергнутым Бурбонам. Революционный трибунал признал мадам Дюбарри виновной в связях с эмигрантами и жирондистами. Она была приговорена к смертной казни и обезглавлена 8 декабря 1793 года. Вместе с ней гильотинировали британского банкира Ванденивера и его сыновей. Они приехали во Францию по финансовым делам Дюбарри и были обвинены как сообщники.
Понятно, что графиня не была непримиримым врагом революции, так как не разбиралась в политике. Дюбарри не состояла в связях с жирондистами и не оказывала помощь войскам антифранцузской коалиции, лагерю принца Конде или вандейским повстанцам с целью свержения якобинцев. Её контакты с домом Бурбонов и эмигрантами были продиктованы другими устремлениями — сохранить причастность к придворным делам и свою безбедную жизнь, то есть то, к чему она привыкла за много лет. Даже понимая, что во Франции её может ожидать эшафот, Дюбарри вернулась из Лондона, поскольку не хотела оставлять своё богатое имение в Лувесьене.
Но дело не только в политике. Для Великой французской революции, как и для многих других подобных событий, помимо переустройства страны, было важно также уничтожение символов старого порядка. Даже тех, которые уже никак не могли угрожать новой власти. Так, 5 декабря 1793 года парижская толпа, исполняя приказ Конвента об уничтожении гробниц тиранов, разгромила усыпальницу кардинала Ришелье в церкви Сорбонны. Останки всесильного королевского министра растерзали и выбросили в Сену. В тот же день было уничтожено ещё 48 захоронений.
В глазах якобинцев Дюбарри олицетворяла собой одно из ненавистных явлений времён абсолютной монархии — фаворитизм, когда женщина, ставшая королевской любовницей, получала огромное влияние при дворе и могла позволить себе жить в роскоши, в то время как многие подданные государства едва сводили концы с концами. Марат в газете «Друг народа» заявлял: «У Национального собрания за год была едва ли треть тех денег, что старый распутник Людовик XV потратил на свою последнюю и самую дорогую шлюху». Похожие слова звучали и во время процесса бывшей фаворитки. Общественный обвинитель Фукье — Тенвиль говорил, что Дюбарри это «Мессалина, опутавшая сетями старого распутника короля Людовика XV и заставившая его жертвовать ради бесстыжих развлечений благосостоянием и кровью целого народа». Почти всеобщую народную неприязнь вызывала богатая жизнь графини, которую она продолжала вести в своём имении в годы революции. При обыске в Лувесьене была конфискована одна из богатейших коллекций предметов роскоши в Европе — золотая и серебряная посуда, картины, мебель и многое другое. Можно предположить, что даже если бы Дюбарри после начала революции не имела бы никаких контактов с эмигрантами и королевским домом, она всё равно стала бы жертвой террора по причине своих прошлых связей и любви к красивой жизни.
Своим поведением в ходе следствия и процесса Дюбарри не производила впечатления убеждённого врага революции. Перед трибуналом предстала немолодая женщина, запутавшаяся в своих делах и чувствах. Она искренне не понимала, за что её судят. Графиня плакала и говорила, что не могла помешать Людовику XV дарить ей подарки, поскольку любила его. Дюбарри написала покаянное письмо, в котором заявила, что не помогала врагам Франции, а отношения с герцогом де Коссе — Бриссаком поддерживала только по причине тяжёлого финансового положения. Стремясь любой ценой спасти свою жизнь, она предлагала членам Комитета общественного спасения передать им в обмен на освобождение свои драгоценности, которые не были найдены при обыске.
Перед лицом смерти она не проявила невозмутимого спокойствия, подобно тому, как это делали Шарлота Корде или Мария — Антуанетта. До последнего мгновения Жанна Дюбарри билась в истерике и вырывалась из рук Анри Сансона, умоляя его: «Encore un moment, monsieur le bourreau!» («Ещё минуточку, господин палач!»).
Разумеется, якобинцам было за что отправить на эшафот бывшую королевскую фаворитку. Однако важно понимать, что все её поступки, которые могли быть расценены как враждебные революции, она совершала исключительно из меркантильных соображений и, возможно, сама не до конца осознавала их опасность. Именно слабость к королевскому блеску и роскоши в конечном счёте и погубила её.
Отвечает Сергей Поляков.
В той или иной степени — правда. В целом, зависит от эпохи (в императорской России Екатерина отменила телесные наказания для дворян, правда Павел потом их вернул, но Александр Первый тут же отменил), но наличие телесных наказаний прослеживается с самого татаро-монгольского нашествия. Обусловлено это, в первую очередь, тем фактом, что в период русского улуса в России происходили процессы формирования абсолютной монархии по типу восточной деспотии. Основное различие между абсолютной монархией, которая была в Европе и той, что существовала в России, как раз заключается в том, что европейский абсолютизм вырос, как раз, из феодализма — а это означает то, что у феодалов чувство собственного достоинства повыше.
В России же это выросло из рабской покорности господину. А раба можно и полупцевать, не так ли?
Таким образом, телесные наказания в России были более распространены и обусловлено это как раз тем, что Русскому Царству (и ранней Империи) были присущи черты восточной деспотии, когда перед деспотом что князь, что крестьянин — всё букашки.
Задать вопросы и ответить на интересующие вы можете на сайте TheQuestion или через виджет на главной странице.