Мединский и Ключевский - ученик и учитель

Вот уже который день все русские СМИ увлеченно обсуждают ситуацию с диссертацией нашего министра культуры В. Р. Мединского «Сказания иностранцев о русском государстве XVI-XVII вв».

Историки не поленились и проанализировали всю диссертацию на предмет ее соответствия параметрам научного исследования. И пришли к выводу, что — нет, совсем не соответствует. «Мединский совершенно не понимает, что есть разница между историей и художественной литературой," - вывод историка Никиты Соколова. Указали историки и на плагиат, и на странный список использованной (точнее, не использованной) диссертантом научной литературы.

А историк В. Пенской в своей объемной статье доказывает, что министр и вообще не знает материала, о котором пишет (то есть, этих самых «сказаний иностранцев»): «Закрадывается сомнение — а представляет ли себе автор, выполнения какого объема работы потребует полноценный и всесторонний анализ хотя бы 150 текстов, упомянутых в известном перечне Аделунга, не говоря уже об их последующем академическом издании с параллельными текстами на языке оригинала и на русском, комментариями и пр. …Это работа не для одного человека и не на один десяток (увы) лет!»

Действительно, обращаясь к анализу такого древнего и сложного источника, ученый должен «быть знакомым с естественными науками, в частности с геологией, палеонтологией, физической географией, антропологией и этнографией, с науками экономическими, политической экономией, историей экономических идей и экономического быта, сельско-хозяйственной экономией, наконец, историк должен быть осведомлен и в науках политико-юридических, в общем учении о праве и государстве, истории политических учений, государственном и международном праве, а также и всеобщей и национальной истории права. Он также должен быть лингвистом. Необходимо знакомство как с древними, так и с новыми языками, позволяющее изучать в подлинниках иностранные источники, а также быть в курсе текущей иностранной исторической литературы».

Посвятив свое время и внимание подробному разбору диссертации министра, и назвав уважаемые ученые-историки почему-то не упоминают, что «Отец русской истории» В. О. Ключевский тоже занимался этой темой. И тоже, якобы, в одиночку. И справился-то всего за каких-нибудь 6 лет. С чего бы это такая забывчивость?

Думаю, что мне известен ответ на этот вопрос: практически все обвинения, выдвигаемые сегодня Мединскому могут предъявлены и Ключевскому. Но только в этом случае «Отца русской истории» придется свергнуть с пьедестала, на который его втащили многочисленные поклонники. Да и — что скажут толпы историков, которые с молоком матери усвоили, что Ключевский — наш гений, первооткрыватель, Учитель с большой буквы, наставник!

Поскольку мне решительно все равно, что скажут обо мне поклонники Ключевского, придется это сделать за наших историков.

Итак, кандидатская диссертация (тогда называли — дипломное сочинение) Ключевского была посвящена, как и диссертация Мединского, исследованию сказаний иностранцев о Московском/русском государстве XVI-XVII вв.

Начну с того, что Ключевский, получивший свое образование в духовной семинарии, ни «с естественными науками, в частности с геологией, палеонтологией, физической географией, антропологией и этнографией, ни с науками экономическими, ни с политическими учениями, а также и всеобщей и национальной истории права» знаком не был. Об этом я подробно рассказываю в своей книге «Темная история историка Ключевского» (см. Сноб) Поэтому, здесь еще раз останавливаться на этой части его биографии не стану.

Далее. Любой читатель, увидев в работе Ключевского множество ссылок на литературу, написанную на немецком, французском, английском, чешском и болгарском языках, воскликнет: Ай да Ключевский, Ай да полиглот! Ведь сказания иностранцев можно было тогда читать только в подлинниках! «Современных языков знал он как минимум пять!» — утверждает горячий поклонник Ключевского А. Л. Янов.

И в самом деле, сказания иностранцев о России (все, кроме Дж. Флетчера «Of the Russe Common Wealth», изданное на русском в 1848 году, и трудов шведского ученого русского происхождения Григория Котошихина, изданных на русском в 1838 году под названием «О некоторых русских церемониях») в годы Ключевского можно было читать только в подлинниках, или в крайнем случае во французском их переводе. Можно было!

Но — не нужно. Гораздо проще и эффективней было взять уже существовавшие на русском языке исследования на эту тему Карамзина, Соловьева и других, прочитать их и пересказать своими словами. А внизу страниц в сносках указать иностранный источник сведений. Именно этот «тяжкий и благородный труд» и взял на себя студент Ключевский.

Дело в том, что тема эта — разбор и анализ описаний иностранных путешественников была уже тогда в России далеко не нова — я бы даже сказала чрезвычайно актуальна. Записки иностранцев хотя и не были еще переведены на русский язык, но были хорошо известны и использовалась русскими историками в их трудах задолго до Ключевского. Как всегда, первым основательно высказался по этому поводу Карамзин в статье «Русская старина», составленной на основе известий, выбранных им из «чужестранных авторов, которые во время царей жили в нашей столице и которые не во всех библиотеках находятся». При этом Карамзин в основном базируется на исследованиях уникального ученого из Голштинии Адама Олеария. Позже, Карамзин написал целую главу на основе высказываний Герберштейна.

Еще больше внимания этой теме уделил профессор Соловьев, учитель и научный руководитель Ключевского — он широко цитировал Флетчера, Герберштейна, Олеария, Горсея, Коллинза, Маржерета. Также историк Н. Костомаров использовал свидетельства иностранцев в своих трудах. В 1818 году вышла большая статья Ивана Лобойко про Герберштейна. В 1845 Иван Снегирев напечатал свою работу на эту же тему. А в 1859 Ю. Толстой опубликовал сразу два своих исследования — «Сказания англичанина Горсея о России в исходе 16 столетия» и «Флетчер и его книга о Русском государстве при царе Федоре Иоановиче».

Но самое полное и детальное исследование на эту тему было сделано русским историком немецкого происхождения Фридрихом Аделунгом (тем самым, о котором упоминает В. Пенской в приведенной выше цитате). Книга Аделунга «Критико-литературное обозрение путешественников по России до 1700 г. и их сочинений».

Давайте сразу поставим точки над i — никто в мире ни до ни после Ф. П. Аделунга не проделал столь глубокого и масштабного исследования на данную тему. «Критико-литературное обозрение путешественников по России до 1700 г. и их сочинений» — это капитальное пособие по русской истории древнего и среднего периодов. В книге собраны сведения о 107-ми путешествиях по древней России. Это по сути свод этнографических, географических и других сведений о России по материалам иностранных путешественников.

По-немецки этот труд вышел в Петербурге в 1846. Его знали и читали все уважающие себя историки России. Ключевский тогда еще пешком под стол ходил. Полный русский перевод появилась лишь в 1764 году. Ключевский же приступил к написанию своего в 1765.

Ключевский Аделунга читал и использовал в своей работе — о чем он в самом начале и сообщает. При этом он ссылается, естественно, на немецкоязычное издание. Из чего каждый должен сделать вывод, что автор владеет языком. Но вывод сей будет ошибочным — полному изданию труда Аделунга предшествовали многочисленные публикации по- русски его фрагментов. Так, например, про Мейерберга был издана отдельная работа в 1827 году: «Барон Майерберг и путешествие его по России с присовокуплением рисунков, представляющих виды, обряды, портреты и т. п., в продолжение сего путешествия собранных». А потрясающие записки о Московии Барона фон Герберштейна были разобраны Аделунгом в нескольких статьях, опубликованных в 40-е. Более того, Аделунг приезжал в Москву для публичных чтения в Императорском Обществе Истории и Древностей Российских при Московском Университете в 1863 и 1864 годах. Вероятность, что студенты Соловьева, включая Ключевского, не присутствовали на этих чтениях крайне ничтожна.

Вероятность, что профессор Московского университета С. М. Соловьев, читающий курс истории России для Ключевского со товарищи, не упоминал на занятиях труда Карамзина, абсолютно исключается. Это же все-таки был Соловьев! Вероятность, что он не рассказывал своим студентам об этих сочинениях иностранцев с той или иной степенью подробности на своих лекциях -- хотя бы уж об Олеарии! — практически равна нолю.

Ключевский в своей дипломной работе всего лишь бегло и ловко пересказал часть работы Аделунга. Весьма небольшую часть. Ибо Аделунг проанализировал 109 докладов путешественников.

А Ключевский бегло прошелся по 17-ти. Мединский, кстати, выбрал несколько десятков — и то больше, чем Ключевский.

Кроме Аделунга, не упоминать которого видимо было просто невозможно — слишком хорошо знали его работу в Московском университете, ни одно из имен предшественников, чьими трудами он пользовался, упомянуто диссертантом в качестве источника не было.

Но в отличии от Мединского, Ключевского ни в коем случае нельзя обвинить в плагиате. Плагиат — это для простаков. А Ключевский таковым не был. Да и не нужно ему было переписывать чьи-то слова и выражения — у него своих слов было достаточно и намного лучше, чем у немца Аделунга. Поэтому он не переписывал труды предшественников, он их ПЕРЕСКАЗЫВАЛ своими словами и, увлекшись процессом, взлетал выше и улетал дальше скромных и обстоятельных авторов.

Так что, утверждения поклонников, что работа Ключевского «первый и единственный труд» обобщающего характера на тему сказаний иностранцев о России — это полный бред. Никаким первооткрывателем Ключевский не был. Как и Мединский, который утверждает, что им «впервые проведено комплексное, системное исследование и сформировано целостное представление о восприятии и оценке общей картины повседневной жизни московского общества европейцами, побывавшими в нашей стране во второй половине XV—XVII веках».

Как и Мединский, Ключевский не знает, что такое историческая наука, не знает материала, о котором пишет, и использует некорректные заимствования

Очевидные недостатки работы Ключевского назвала его преданный биограф Мелица Нечкина: эклектизм, отсутствие ссылок на русскоязычные источники, отрывочность изложения, недоведенность практически ни одной мысли до конца, поверхносность. Казалось бы, сказав, А следует сказать и Б. Но нет. Покритиковав своего кумира, которому по всем меркам вообще-то за такую работу просто не следовало присуждать диплом, она с восторженным пафосом заключает: «вот так происходило становление великого историка!»

Итак, о научной ценности работы Ключевского можно говорить только с оговоркой, что это переработка трудов Карамзина, Аделунга и других, сделанная при участии и с подачи Соловьева. Ну так и что? Ведь это была всего лишь первая студенческая работа! Кто из нас в студенческие годы не списывал работы авторитетных предшественников, стараясь сделать хорошую мину при плохой игре — пусть, как говорится, бросит камнем. Да, позаимствовал, да схитрил — ну и ладно. Забудем, и давайте работать дальше. Но нет. Словно потеряв всяческий разум, поклонники и биографы Ключевского делают вид, что он чуть ли не революцию в историографии совершил. Почему? Зачем? Для чего это нужно, делать Божество из весьма среднего студента, а потом обычного преподавателя истории? Ответа нет.

Что же касается литературной ценности — то таки да. Написано, как и у Мединского, увлекательно и вполне читабельно. Потому, наверное, и было опубликовано. Как сообщает Нечкина, немедленно после того как «Ученые записки Московского университета» напечатали отрывки работы Ключевского, «Общество распространения полезных книг» поспешило переиздать этот текст отдельной книгой, тираж которой был буквально проглочен читающей публикой. Получилось, что Ключевский — победитель. А победителей как известно не судят.

Кстати, как и Мединский, Ключевский защищался у своего научного руководителя. А научные руководители обычно поддерживают своих учеников. Поэтому, я не очень удивлена тем, что никаких критических замечаний Соловьева по поводу слабой работы ученика не обнаружено. Правда, нет и похвалы. Он просто решил промолчать. А зря. Через несколько лет, когда Ключевский примет активное участие в травле учителя, которая приведет к ранней его смерти, Соловьев, наверное, пожалел о своем мягкосердечии. Но будет уже поздно.

Так стоит ли пенять яблочкам на то, что они не откатились далеко от яблони? Или тогда придется еще пару сотен признанных историков уличить в том, что они «не понимают разницы между историей и художественной литературой»?