Из истории школьной парты

На этот сюжет меня натолкнула, вообще-то, «кадетская» выставка в Манеже. Где, среди прочего, была показана и парта — с указанием, что подобные использовались в России со второй половины XIX века как в школах, так и в кадетских корпусах.

Ну, это-то, собственно, ни у кого из нас вопросов вызвать не может. Меня же заинтересовала «экспликация» к экспонату: «автор школьной парты — русский ученый, профессор Московского университета Федор Федорович Эрисман».

Кто такой, почему не знаю? — подумала я. И полезла выяснять.

Ну, вообще-то, «русский ученый» — это сильно сказано. Хотя, разумеется, как посмотреть. Но в Россию наш Федор Федорович (отнюдь не потомок давно обрусевших немцев петровской или екатерининской эпохи, а прирожденный швейцарец Фридрих Гульдрейх Эрисман) попал в возрасте вполне сознательном (хотя и значительно более молодом, чем на сохранившемся портрете).

Отучился на медицинском факультете Цюрихского университета, там же начал преподавать. Там же женился на русской студентке (в России женщинам высшее образование было в то время недоступно, приходилось ехать за границу). Ее звали Надежда Суслова.

На такое имя мы, конечно, все подпрыгиваем. Действительно — это сестра. Сестра той самой знаменитой Аполлинарии, немало потрепавшей нервы Достоевскому и ставшей прототипом целого ряда женских персонажей его книг.

Но и от сестрички профессору Эрисману тоже досталось. Сначала, впрочем, все вроде бы гладко — супруги вместе едут в Россию, в Санкт-Петербург, где Надежде удается даже подтвердить свой швейцарский диплом, а потом и опубликовать ряд научных работ (в этом-то плане она была особой вполне серьезной).

Фридрих Эрисман принимает после переезда в Россию православие (вот когда он официально становится «Федором Федоровичем»). Начинает заниматься частной практикой как окулист. И… пишет труд «О влиянии школы на происхождение близорукости» (для чего исследовал зрение учащихся средних учебных заведений). Вот тогда (это конец 1860-х годов) он и начинает работать над проблемой рациональной конструкции школьной мебели. И создает парту, главное в которой — наклон столешницы, благодаря которому текст в любой части страницы можно читать только под прямым углом. Ну, а подбор высоты парты по росту детей был призван обеспечивать правильную осанку и бороться с сутулостью.

На чем наш Федор Федорович оставляет частную практику и полностью посвящает себя вопросам гигиены. Пишет ряд основополагающих (и многотомных) трудов в этой области. Во время русско-турецкой войны руководит дезинфекционными работами в русской армии. Преподает на кафедре гигиены Московского университета (Антон Чехов, кстати, был одним из его студентов). Выполняет обязанности санитарного врача Московского уезда, ведает организацией земско-санитарного надзора, руководит санитарной станцией по исследованию пищевых продуктов. Словом, почти на три десятка лет вся его профессиональная деятельность прочно связана с Россией.

А что же семейная жизнь? А вот тут парадокс: не прошло и двух лет после свадьбы, как молодая супруга уезжает работать в Нижний Новгород. Да не одна, а с новым другом — причем тоже врачом. Как практикующий медик добивается, впрочем, немалых успехов — так что в Нижнем даже есть улица ее имени.

А вот формально разводиться с Эрисманом Надежда Суслова не торопится — до развода (и возможности каждому из них вступить в новый брак) пройдет еще добрый десяток лет.

Парадокс-то, конечно, вовсе не в этом, а в том, что Федор-Фридрих Эрисман, несмотря на фактический провал его брака, Россию, куда приехал вслед за женой, не покидает и почти еще четверть века продолжает здесь работать.

Кончилось все это, правда, увольнением в 1896 году из Московского университета за попытку защитить участников студенческих волнений. И вот тут уже Эрисман окончательно оставляет Россию и возвращается в Цюрих. Где еще полтора десятилетия будет возглавлять санитарную часть городского управления.

Справедливости ради — в Москве ему в конце концов (уже в 1930-х) поставили памятник близ того здания на Пироговке, где он преподавал (тогда это был гигиенический корпус медицинского факультета Императорского Московского университета, сейчас — медико-профилактический факультет Первого Меда).

Ну, а школьная парта фасона Эрисмана, с легкими изменениями, дожила в российской, а потом и советской школьной практике до 1960-х — 1970-х годов. Сейчас, правда, такие можно увидеть скорее в музеях. Но целых сто лет российские школьники сидели именно за партой Федора Федоровича Эрисмана.