Пушкин, Пугачев и Оренбуржье - часть 4

Опубликовано: 28 ноября 2016 в 01:34 Распечатать Сохранить в PDF

Что ж — «пора, перо покоя…» (с) — пора двигаться к концу моего эпического повествования о Пугачеве и Пушкине.

2 ноября 1833 года (дата проставлена) Пушкин пишет в предисловии к своей «Истории»: «Сей исторический отрывок составлял часть труда, мною оставленного. В нем собрано все, что было обнародовано правительством касательно Пугачева, и то, что показалось мне достоверным в иностранных писателях, говоривших о нем. Также имел я случай пользоваться некоторыми рукописями, преданиями и свидетельством живых

И тут же, не удержавшись, пеняет, что следственное дело ему так и не дали: «Будущий историк, которому позволено будет распечатать дело о Пугачеве, легко исправит и дополнит мой труд — конечно, несовершенный, но добросовестный. Историческая страница (…) не должна быть затеряна для потомства».

Отметим это «труда, мною оставленного». Да, писать о семействе Шванвичей Пушкин уже не собирается. Что отмечает и в направленном в начале декабря того же года письме к Бенкендорфу: «Я думал некогда написать исторический роман, относящийся к временам Пугачева, но, нашед множество материалов, я оставил вымысел и написал Историю Пугачевщины».

Дальнейшее, в общем, хорошо известно. С рукописью лично знакомится Николай I — и лично же дозволяет печатать, переправив заглавие с «Истории Пугачева» на «Историю Пугачевского бунта». Делает еще какие-то замечания, которые Пушкин в дневниковых записях называет «очень дельными». Печатает книгу (в двух томах, где к собственно пушкинскому тексту добавлены многочисленные приложения) государственная типография. Более того, если первоначально предполагалось печатать «на собственное его, Пушкина, иждивение», то затем на издание выдается из казны беспроцентная ссуда (Пушкин отметит в дневнике: «Царь дал мне взаймы 20000 на напечатание «Пугачева». Спасибо».

В конце ноября 1834 года книга выходит в свет тиражом в 3000 экземпляров. И что же?

Запись Пушкина в феврале 1835 года: «В публике очень бранят моего «Пугачева», а что хуже — не покупают.» И далее о подводных камнях: «Уваров [президент Императорской Академии наук] большой подлец. Он кричит о моей книге как о возмутительном сочинении. Его клеврет Дундуков (дурак и бардаш) преследует меня своим ценсурным комитетом. Он не соглашается, чтобы я печатал свои сочинения с одного согласия государя. Царь любит, да псарь не любит.» И далее не удерживается от сплетен: «Кстати об Уварове: это большой негодяй и шарлатан. (…) Он крал казенные дрова, казенных слесарей употреблял в собственную работу etc. etc.».

В чем же упрекал труд Пушкина широкий читатель? А как раз в том, что это был именно исторический труд, изложение событий, выстроенное по хронологии на основе имевшихся в распоряжении автора документов и сведений — как выразился кто-то из современников, не написан «кистию Байрона». Хотя более строгие ценители «Пугачева» как раз приняли. (Утешаться Пушкин мог хотя бы тем, что похожие упреки в недостаточной занимательности доставались чуть ранее и «Истории» Карамзина.)

Но вернемся к собственно изложению событий. Пушкин завершает свой текст поимкой Пугачева (сданного властям собственными соратниками, надеявшимися через это на снисхождение) и описанной со слов очевидцев его казнью.

А мы обратимся к документу: «Сентенция, 1775 года января 10. О наказании смертною казнию изменника, бунтовщика и самозванца Пугачева и его сообщников. — С присоединением объявления прощаемым преступникам.»

Итог приговора: к смертной казни, помимо Пугачева, приговаривают еще пятерых. Восьмерых — сослать на каторгу. Еще десяток — высечь кнутом и отправить на поселение. Четверых только высечь. Еще десяток пришедших с повинной (включая тех, кто сдал Пугачева) от наказания освободить. Жен и детей Пугачева (ну да, он еще и был двоеженцем) «без наказания отдалить их, куда благоволит Правительствующий сенат».

А вот интересней всего нам в этой «Сентенции» пункт 8: «Подпоручика Михаила Швановича [фамилия — о чем речь пойдет и дальше — нередко искажалась], за учиненное им преступление, что он, будучи в толпе злодейской, забыв долг присяги, слепо повиновался самозванцовым приказам, предпочитая гнусную жизнь честной смерти, лишив чинов и дворянства, ошельмовать, переломя над ним шпагу.»

Согласитесь, наказание единственному предателю из потомственных дворян более чем мягкое. Чем же оно объяснялось?

В записях Пушкина мы находим такую версию: «Сын Шванвича, находившийся в команде Чернышева, имел малодушие пристать к Пугачеву и глупость служить ему со всеусердием. Граф Алексей Орлов выпросил у государыни смягчение приговора».

Пушкинисты не оставили, разумеется, эту трактовку без внимании (мы помним, что Александр Шванвич, отец виновного, действительно был, что называется, знаком с Алексеем Орловым — так, что даже оставил тому шрам на щеке. В дальнейшем, впрочем, оба лихих гвардейца, как утверждает предание, помирились). Однако — как отмечал, в частности, уже в ХХ веке историк Р. В.Овчинников — в период суда над Пугачевым и его сообщниками, а именно в декабре 1774 — январе 1775 года, Алексей Орлов находился за границей (дело княжны Таракановой). При тогдашних способах связи он явно не смог бы как-то поучаствовать во внутренней интриге.

Но тут возникает еще более лихая версия. Нашлись мемуаристы, утверждавшие, что Шванвич-отец якобы не только принял участие в перевороте 1762 года, но даже и был как раз тем человеком, который нанес Петру III роковой удар табакеркой. Что вроде бы объясняет снисходительность обязанной ему Екатерины? Но и тут нестыковки. Дело в том, что буйный нрав Александра Шванвича привел его за пару лет до переворота к отправке из Петербурга в Пензенский пехотный полк (расквартированный, по некоей иронии судьбы, в Оренбурге). Правда, как раз в 1762 году Шванвич, испросив отпуск, приехал в Петербург просить о переводе. Но не только не участвовал в перевороте, а наоборот, угодил под арест, будучи заподозренным в приверженности Петру III. Впрочем, разобрались, выпустили, даже повысили в чине — но опять отправили служить подальше. Его пребывание в тюрьме зафиксировано документально.

Правда, из всего этого следует, что Екатерина Шванвича-отца все-таки знала. И версия более банальная — что отец «валялся в ногах» у императрицы, вымаливая снисхождение сыну, — вполне вероятна.

Как достаточно вероятно и то, что Екатерина просто не хотела давать серьезное наказание представителю дворянства, на которое опиралась.

Как бы то ни было, после гражданской казни с преломлением над головой Михаила Шванвича шпаги его отправили в распоряжение сибирского губернатора в Тобольск. Оттуда — в Сургут (это в 800 верстах от Тобольска). Но Правительствующий сенат посчитал и это недостаточным — «и вот сижу я в Туруханском крае» ©.

Да, именно в Туруханске пришлось Михаилу Шванвичу отбывать ссылку. Где-то мелькнули смутные утверждения, что он занимался там торговым посредничеством через подставных лиц (как-то уж совсем неприлично для дворянина, пусть и лишенного дворянства) — но на этот счет точных сведений нет.

Вспомнили о ссыльном при воцарении Александра I — не персонально, а в ходе рассмотрения старых уголовных дел. Однако комиссия порекомендовала молодому императору не предпринимать в отношении экс-пугачевцев никаких мер. Александр и начертал «Быть по сему». Так Михаил Шванвич и умер в Туруханске.

Тут можно задаться и другим вопросом: а пришлось ли отцу (да и прочим родственникам) отвечать за сына. Любопытно, что информация на этот счет обнаружилась на портале «Немцы России».

Да, именно так. Schwanwitz — так выглядела изначально фамилия дворянского рода немецкого происхождения из города Торн (ныне Торунь в Польше). Первым его представителем, перебравшимся в начале XVIII века в Россию, был Мартин Шванвиц (быстро превратившийся на русской почве в Мартына). Уже упомянутый Александр — его сын. И вот смотрим: уже после осуждения сына Михаила Александр Шванвич получает новое назначение (причем не в глушь, а в Кронштадт) и служит на должности пусть не очень высокой, но вполне приличной, до самой своей смерти в 1792 году.

Между тем два младших сына Александра Шванвича, Николай и Василий, тоже благополучно служат, один по статской, другой по военной линии. Род, кстати, по-прежнему существует в России, и портал прослеживает потомков Николая Александровича Шванвича практически до наших дней. В декабристы никто из них, надо отметить, не подался. Кто-то в сталинские времена подпал под репрессии, кто-то стал доктором наук. Последняя связанная с семьей запись на странице портала датирована 2003 годом. Так что вполне возможно, что потомки рода Шванвичей живут в России и сегодня.

А что же наш Александр Сергеевич? Он все-таки берется за беллетристику на пугачевскую тему — и вышедшая в конце 1836 года «Капитанская» дочка" имеет успех. Но главное — Пушкин все же добился возможности ознакомиться со следственным делом Пугачева.

Это ордер обер-прокурора Московских департаментов Сената в Московский государственный архив старых дел: «Государь Император высочайше повелеть изволил: камер-юнкера Александра Сергеевича Пушкина допускать в Архив Правительствующего Сената для прочтения дела о пугачевском бунте и составления из оного выписки». Это 1835 год, и Пушкин изучает дело в течение примерно полугода.

Знакомый Пушкина, этнограф, археолог и фольклорист Иван Петрович Сахаров, свидетельствовал, что поэт показывал ему дополнения к «Пугачеву», собранные уже после выхода книги. Пушкин планировал подготовить новое, доработанное издание.

Этот разговор с И. П. Сахаровым случился за несколько дней до пушкинской дуэли.


Комментарии 8

Чтобы добавить комментарий, необходимо авторизоваться или зарегистрироваться на сайте
Алла Златомрежева 01.12.2016 | 12:2812:28

Удивляет малый масштаб репрессий после восстания, в сравнении с декабристами, например. Не наказала одного дворянина, видя в дворянстве опору, ну, потом в 1825 получили "опору"...
Насчёт Уварова с его цензурным комитетом любопытно - получается, против царя шли. И ничего :)

Татьяна Пелипейко 01.12.2016 | 12:5312:53

Дворянин из потомственных действительно был он один. Были из выслужившихся офицеров, доросших до личного дворянства. Но и там были решения мягкие - например: "Инвалидной команды прапорщика Ивана Юматова, за гнусную по чину офицерскому робость, при разорении города Петровска, хотя строжайшего достоин он наказания, но за старостию лет уменьшая оное, лишить его чинов." (это из той же "Сентенции").

Инга Инга 29.11.2016 | 00:1200:12

Да уж..."сентенция"...А неплохо звучит:камер-юнкера допускать в Архив Правительствующего Сената ))Очень интересно было, как побывала.
А Александру Сергеевичу силы воли было не занимать: после неуспеха, планировать второе издание!

Татьяна Пелипейко 30.11.2016 | 16:2816:28

Ну, знающие-то люди его хвалили. Но все-таки соблазнился и беллетризованным вариантом, написал "Дочку".

Сергей Черкевич 28.11.2016 | 23:5423:54

Видимо продолжения не будет. Пушкин здесь представлен как исследователь. Ну что же , такова эта выставка. Две небольших витрины, где выставлены зарубежные издания "Капитанской дочки", не меняют концепцию выставки. Было бы интересно почитать Пушкина в переводах, просто из любопытства - как звучит "Corka kapitana" A. Puszkinowi.

Татьяна Пелипейко 30.11.2016 | 16:2716:27

Будет небольшое, но уже в связи с иллюстрациями.