Цезарь

Юлиан пробыл в Афинах совсем мало времени, но для его душевного развития этот период жизни оказался решающим. Главное, что с ним произошло — это посвящение в Элевсинские таинства, древний и важнейший культ эллинизма. Юлиана давно волновала проблема личного бессмертия; ранее, в Пергаме, мистик Максим подогрел этот интерес и обратил его в митраизм. Теперь, в Элевсине, он был признан жрецами Деметры достойным (еще бы они упустили такой шанс с братом Императора Рима!) и допущен к инициации. Древние обряды ясно и логично указывали на связь человека и бога, через вечный круговорот жизни и смерти.

<<Жук ел траву, жука клевала птица, Хорек пил мозг из птичьей головы, И страхом перекошенные лица Ночных существ смотрели из травы…>>

(Заболоцкий)

В Афинах Юлиан познакомился и совместно обучался с Григорием Нисским и Василием Кесарийским — будущими столпами христианского никейского богословия. (<<Василий и Юлиан явно испытывали взаимную симпатию, о чем свидетельствует, думаю, лучше всего тот пасквиль, который написал на Юлиана наиболее женственный из всей троицы и влюбленный в Василия Григорий>> Сидаш Т. Г.)

…Но всё это длилось недолго — из Медиолана прибыл посланник Императора — Констанций призывал его к себе. Суждено ему погибнуть или возвыситься? — боги не давали ответа. Сам Юлиан считал, что едет на верную смерть, как и его брат, годом ранее.

Император потряс юношу (24 г.) предложением принять титул Цезаря, жениться на его сестре Елене, дочери Константина Великого и взять в управление Галлию, пока сам Констанций будет разбираться с варварами за Дунаем. На стороне Юлиана решительно выступила императрица Евсевия, его ровесница, которая вела собственную интригу при дворе, а возможно, и любившая его.

Вскоре ликование от чудесного спасения сменилось отчаянием, т. к. положение в Галлии было катастрофическим.

<<Число городов, стены которых были снесены, доходило до сорока пяти, а сторожевых башен и небольших крепостей было разрушено вдвое больше; населенная варварами полоса земли по эту сторону Рейна тянулась от истоков его до океана. Наиболее близко расположенные к нам поселения германцев отстояли от берега Рейна на тридцать стадиев, а между ними и нами лежала полоса, еще втрое шире, обращенная в пустыню и настолько разоренная, что кельты [т.е. романизированные галлы] там даже скота не могли пасти; даже некоторые города, в окрестностях которых варвары еще не расселились, были, однако, уже покинуты жителями>> (Это сам Юлиан — письмо Афинскому Сенату).

Только что был подавлен мятеж магистра пехоты Сильвана. Деморализованные войска сидели по гарнизонам в глухой обороне. А молодому Цезарю выделялся отряд всего из нескольких десятков кирасир (не буду здесь употреблять термин катафрактарии, т. к. не считаю его корректным) и 300 пехотинцев. Впрочем, верным помощником Юлиана стал Флавий Саллюстий, опытный военный и образованнейший человек своего времени…

А потом произошло что-то непонятное ни для врагов, ни для друзей. Мечтательный, мистически настроенный неоплатоник, «вечный студент» с запачканными чернилами руками, никогда не увлекавшийся военным делом, переродился в великолепного боевого командира и искушенного политика.

С самого начала Юлиан не пожелал играть предназначенную ему роль декоративного Цезаря. На совещании у истинного правителя Галлии, префекта претория Флоренция, в присутствии полевых командиров, украшенных шрамами ветеранов, Юлиан дал понять, кто тут теперь главный. [Сценка напоминает анекдот о шляпе Бонапарта, описывающий его встречу с генералами Итальянской армии. Массена потом сказал: «ну и нагнал на меня страху этот малый!»]. При первом же признаке неподчинения, Юлиан величественно простер длань и со словами «На Нас пурпур, повинуйтесь» [носить пурпурные одежды могли лишь члены императорской семьи, в др. случаях это считалось гос. изменой и каралось смертью], поставил всех на колени. [Бывшие там командиры галльских частей Невитта и Дагалайф впоследствии стали его преданными соратниками]

Желая освоить воинское искусство, Юлиан стал заниматься физическими упражнениями и тренироваться вместе с рядовыми легионерами. Он совершал с ними многомильные марши, дрался учебным оружием (в 2 раза тяжелее боевого), нес все тяготы рядового, чем и завоевал искреннее уважение солдат. Он плохо говорил на изуродованной галльской латыни (будущий французский), за что местные его прозвали «грекулус», гречишка. Похоже, это даже льстило ему.

Из штаб-квартиры во Вьенне, Юлиан совершал вылазки, освободив несколько селений, а потом выступил с небольшой армией к Отену (базе снабжения), а затем, к Реймсу и Кёльну (Колония Агриппина) и восстановил там имперское правление. Во всех боях он был в первых рядах сражавшихся. Его любимые галльские ауксилии: корнуты [«рогатые» шлемы], петуланты [по названию племени] и бракхиаты [От лат. brachium, часть руки от лок­тя до кисти — в браслетах] шли за ним, не раздумывая.

[Ауксилии — вспомогательные части, набиравшиеся из местного населения. В те времена действовали на постоянной основе, использовали тактику старых легионов, похожее, вооружение… Боевой порядок — фаланга. Численность пехотных подразделений около 1000 чел., конных тагм — 500. Некоторые из них носили название «легион», но это было уже нечто другое…]

Пробив дорогу к Рейну, Юлиан зазимовал в Сансе. Выделенных ему войск едва хватало для обороны. Пришлось выдержать месячную осаду — расквартированные в прирейнской области подразделения военачальников Марцелла и Урсицина на помощь не пришли, и Юлиан отбился, лишь вооружив всех горожан.

Такое предательство вызвало ярость у Юлиана и гнев императора Констанция (видимо, угробить кузена в первый же год правления он, и впрямь, не собирался). Марцелл был вызван в Сирмий, к Констанцию, где постарался всячески очернить молодого Цезаря. Юлиан, понемногу осваивавший науку интриг и политиканства, упредил, послав ко двору верного ему евнуха, «препозита священных покоев» (praepositus sacri cubiculi). Евтерий поклялся головой, что лишь личный героизм Юлиана спас Галлию от ужасных несчастий, а так же передал два юлиановских панегирика Констанцию и императрице Евсевии…

См. здесь:

(http://www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Byzanz/IV/340−360/Julian_Apostata/Briefe/index.phtml)

Констанций, бывший в хорошем расположении духа, позволил себя уговорить. Сказалась и благорасположенность императрицы. Единоначалие Юлиана над галльской армией было высочайше подтверждено, а Марцелл и Урисицин отозваны.

А дальше — кончились 7000 знаков и снова придется сочинять эпопею…

В тайне свой труд продержавши, покуда он в свет не явился, Много исправишь, а выпустишь слово, назад не воротишь! Краткость нужна, чтобы речь стремилась легко и свободно, Чтобы в словах не путалась мысль и ушей не терзала". (Гораций)