Поэты и цари

«Стоят три фонаря — для вешанья трёх лиц: Середний — для царя, а сбоку — для цариц». Эти «весёленькие» стишата были в 1905 году нарасхват, без подписи, но автора многие знали: Фёдор Сологуб — знакомый нам по 1909 году, помните, он тогда резко обиделся на статью Анненского в «Аполлоне» — http://diletant.media/blogs/62458/173/

А вот ещё, звучит как зачитывание приговора, это от Бальмонта (который «я — облачко, я — ветерка дыханье» и весь — «внезапный излом»):

Наш царь — Мукден, наш царь — Цусима,

Наш царь — кровавое пятно,

Зловонье пороха и дыма,

В котором разуму - темно.

Наш царь — убожество слепое,

Тюрьма и кнут, подсуд, расстрел,

Царь — висельник, тем низкий вдвое,

Что обещал, но дать не смел.

Он трус, он чувствует с запинкой,

Но будет, час расплаты ждет.

Кто начал царствовать — Ходынкой,

Тот кончит — встав на эшафот.

Обе декламации были написаны в октябре 1905 года, когда уже и с 9 января «разобрались» и жестокими репрессиями ответили на всероссийскую политическую стачку, а народ осознал, что «Витте родиной живёт и себя не любит. Вся страна с надеждой ждет, кто ее погубит»…

Но по порядку

Обычно тема «поэт и царь» ассоциируется с «золотым веком» поэзии, а Серебряный век — чаще всего так: принял такой-то или такой-то революцию или не принял. А про царя, который — был — рядом во времени и пространстве вроде как забывается. А между тем, он (С_век) и схлопнулся после 1917…

Ну вот. Пушкину было легче (что ли) ужиться с царизмом, чем его собратьям из Серебряного века. Монаршая власть была всегда. И до него. И ещё 80 лет после.

Царизм царизму рознь, в эпоху Николая I обошлись без катастрофического разлома истории и глобальных перемен — до основанья, а за тем… А тут — Ходынка, 9 января, две войны, три революции…

Да, у Пушкина его царь жестоко покарал декабристов, но ведь — бунтовщики, убийцы? Правда, до цареубийства у них не дошло. Но замышлялось — всю семью. А что? Выстрелил же дворянин Каховский в прославленного генерала-героя 1812 года 54-летнего графа Милорадовича? В спину — легко! Потом так же легко — в упор, не отводя глаз — в другого прославленного командира лейб-гвардии Гренадерского полка Н. К. Стюрлера. И что примечательно, никакого аффекта. Как там будет спустя 12 лет у МихалЮрича про пустое сердце? Который не дрогнувшим пистолетом в — нашу славу? Но ведь то пустое сердце было у чужака-иностранца…

А заговоры Пушкин отрицал и про (набивший оскомину) русский бунт предупреждал. Так что хоть и упёк Николай I нашего Пушкина в камер-пажи (а нечего жениться на «украшении балов»), но менять его Пушкин не хотел: от добра добра не ищут. И под цензурой у царя ходил (царская была посвободнее, чем не царская) и стихи в его честь слагал, оправдываясь перед друзьями —

Нет, я не льстец, когда царю

Хвалу свободную слагаю:

Я смело чувства выражаю,

Языком сердца говорю.

Его я просто полюбил:

Он бодро, честно правит нами;

Россию вдруг он оживил

Войной, надеждами, трудами… ну и тдтп

Это послание, написанное в 1828, при жизни Пушкина напечатано не было: царь, хоть и был стихами совершенно доволен, но не пожелал, чтобы было напечатано, отдал Бенкендорфу с припиской — может ходить по рукам…

Если верить воспоминаниям современников, и сам Николай I и его семейство были чрезвычайно начитанными, литературных новинок не пропускали. Например, «Героя нашего времени» Николай I прочитал в первых рядах и, говорят, удивился (разочаровался), что «героем нашего времени» оказался не Максим Максимыч… И про «надменных потомков, жадною толпою стоящих у трона», которые «свободы, гения и славы палачи!» тоже прочитал и повелел отправить в Царское Село к управляющему генерал-лейтенанту Захаржевскому (хороший был журфикс, без ложной скромности) целую комиссию для освидетельствования автора стихов — не «помешан ли этот господин»…

И портрет моего государя…

Тут у нас на «Блоги» чуть-чуть упала тень крыла (говорят, с моей подачи — http://diletant.media/blogs/62458/190/) и то прямо аж захолодало… А что тогда говорить про Серебряный век, который практически «весь век» — под таким крылом?

Блок так и записал: — «Двадцатый век… Ещё бездомней, Ещё страшнее жизни мгла (Еще чернее и огромней Тень Люциферова крыла)»

Блоку можно верить. Он в 1905 на одной из рабочих демонстраций нёс впереди процессии красный флаг. Об этом вспоминает его тётка-биограф М. А. Бекетова.

А в «Двенадцати»? «- Кто там машет красным флагом?- Приглядись-ка…». То-то и оно. Вспомнил Блок себя в октябре 1905 и — потому — не могло быть в концовке никакого Другого…

«Двенадцать» с царём никак не связаны. Правда, у меня бывает мысль — а если бы Блок писал свою поэму не в январе 1918, а, допустим, в конце года, когда узнал не только о расстреле Николая II, но и всей семьи — тогда, содрогнувшись сердцем, изменил бы концовку? Или по-прежнему шёл бы Христос?

А может, все уже ко всему были равнодушны, никого не жаль, как у Зинаиды Гиппиус в дневнике — «Щупленького офицерика не жаль, конечно (где тут ещё, кого тут ещё «жаль»!), он давно был с мертвечинкой, но отвратительное уродство (курсив З. Г.) всего этого — непереносно».

Эту запись она сделала 6 июля (н.с.), когда советские газеты сообщили о расстреле Николая Романова, сказав при этом — «Жена и сын его в надёжном месте»…

А вот 22 октября (тоже из дневника З. Г.) — «Ещё слух, что расстреляли и эту безумицу несчастную — Александру Фёдоровну с ее мальчиком. Да и дочерей. Держат это, однако, в тайне»…

У Блока в его дневниках нет никакой реакции на это известие, возможно, что-то было в записных книжках, которые он уничтожил перед смертью. Но, оказывается, у Николая II однажды возникли вопросы к творчеству Блока и он (царь) делал запрос по поводу одного стихотворения. Об этом Блок узнал уже в 1917, когда после Февральской революции работал в следственной комиссии по «тёмным силам» при дворе.

Продолжу скоро. И про Тетерникова с Бальмонтом расскажу — в 1905 они отчаянно хотели «царя повесить», а как царя не стало и революция пришла, так они её и не приняли…

Иллюстрации к «Двенадцати» художник А. Иткин; «Александр Блок. Поэмы», изд-во Детская литература, 1980