Смычок всё понял, он затих...

Вот тут предыдущая часть http://diletant.media/blogs/62458/173/ и там ссылка на начало.

У Гумилёва секундантами были Е. А. Зноско-Боровский и Михаил Кузмин: оба сотрудники «Аполлона», оба были в тот вечер у Головина, оба без опыта, но сразу согласились. Зноско-Боровский (шахматист, театровед, драматург) хотя бы пороху нюхал — был на русско-японской войне 1905, вернулся с крестом, а Кузмин… Кузмин запомнился в этой дуэли тем, что (после осечки у Волошина) сел, прислонившись к дереву, и заслонился хирургическим ящичком для инструментов — чтобы не видеть этого ужаса…

В «Аполлон» он пришёл из «Мира искусства», где выступал как композитор. Он закончил консерваторию, учился у Римского- Корсакова, писал музыку, например, к «Балаганчику» Блока. Правда, рекомендовался при этом — «у меня не музыка, а музычка, но в ней есть яд». Стихи стал писать поздно, в 32 года и быстро стал признанным поэтом и одиозной личностью — вызывающе не скрывал своего гейства…

Поэзия Кузмина вернулась в бытие с перестройкой, ну вот, чтоб освежить в памяти:

Вы так близки мне, так родны

Что кажетесь уж нелюбимы.

Наверно, так же холодны

В раю друг к другу серафимы…

А это портрет Кузмина 1909 года от Головина, заготовка для общего:

Но по порядку

Князь А. К. Шервашидзе привёз пистолеты на «Башню» Вяч. Иванова и уединившись с секундантами Гумилёва, предложил заменить пули бутафорскими. Может потому, что он был самый взрослый (42 года) из всех участников? И во всей царящей вокруг позы (как будто не всерьёз) понимал ситуацию и возможные последствия? Остальные секунданты с негодованием отвергли это предложение!

На Башне, кстати сказать, все были на стороне Гумилёва. Поступок Волошина представлялся странным: тебе передали, что Гумилёв «плохо говорил» о Елизавете Ивановне Дмитриевой? Ну вызови его, зачем нужна была эта крайность с пощёчиной — нужно было, чтобы вызов был от Гумилёва?

Для непосвящённых в этой истории было много непонятного. А непосвящёнными были все, кроме Гумилёва-Дмитриевой -Волошина. Гумилёва с Дмитриевой некогда связывали романтические отношения, а теперь такие же отношения (не афишируемые) — с Волошиным, с лета 1909го.

По всем правилам, за честь дамы может вступиться её близкий родственник-мужчина. Брат Дмитриевой с детства страдал падучей, так что не в счёт. Оказалось, что у Дмитриевой аж с 1906 года есть жених — Воля (Всеволод) Васильев, инженер-мелиоратор, сын профессора медицины, в 1909-м — студент института путей сообщения и отбывал в это время воинскую повинность. Этот невидимый миру жених (прочитала в чьих-то воспоминаниях - «без лица и ума») дал разрешение (!) Волошину стреляться за честь Лили. Для этого, получается, нужна была пощёчина, не раскрывать же отношения с чужой невестой. Дмитриева запишет в дневнике «Макс был великолепен».

Остальные про жениха не знали, да и сам Волошин напишет своей приятельнице-художнице в Коктебель 26 ноября — У Лили есть жених. (Дуэль была 22 ноября).

Гюнтер

Тут будет чистой воды достоевщина и чуть-чуть от Пушкина: в той части, где в отношения Онегин-Ленский вмешался посторонний человек Зарецкий и дуэль двух друзей стала неизбежной.

А достоевщина — я перечитывала Бесов, когда искала «мокрую пощёчину» и интриганство одного литератора в этой истории — ни дать ни взять Петруша Верховенский. Гюнтер:

Ну и пора на сцену выйти Черубине — блистательной мистификации Серебряного века!

Сразу скажу, мне стихи Черубины не нравятся, пожалуй, вот две строки- В быстро сдёрнутых перчатках Сохранился оттиск рук (позже Ахматова подхватит и тоже «поиграется» с перчатками). Но почему стихи «таинственной незнакомки» произвели такое умопомрачительное впечатление на Маковского? Да и на многих в редакции? Не иначе, морок.

Так вот. В первой неделе ноября на Башне все — в очередной раз — ах, де Габриак, ах, она, красавица-испанка. У Дмитриевой (это она Черубина, придуманная Волошиным) напряжение с этой мистификацией уже зашкаливает. Она читает пародии, веселится и заявляет на весь зал, что Черубина — урод, иначе давно бы уж показалась!

Дальше у меня получилось, как рапорт в следственный орган.

Иоганнес фон Гюнтер, секретарь немецкого отдела «Аполлона», что-то заподозрил в этом чрезмерном «веселье» и ночью, вызвавшись в провожатые, выведывает тайну Черубины, дав Дмитриевой честное-пречестное слово — никому.

На следующий день он всё рассказывает Кузмину, тот — Маковскому. (Ну, раскрытие Черубины, это другая линия, к дуэли отношения не имеет).

Гюнтер, заинтересовавшись Дмитриевой (много позже в своих воспоминаниях он напишет «было в ней такое, что влекло мужчин, сейчас это назвали бы сексом»), выспрашивает о ней Гумилёва; Гумилёв (якобы) говорит в ответ что-то оскорбительно-презрительное.

Гюнтер сообщает об этом Дмитриевой и подговаривает её устроить очную ставку.

Подруга Дмитриевой Лидия Брюллова устраивает обед «на четверых», куда приглашает Гумилёва и Гюнтера. Дмитриева спрашивает Гумилёва — говорил такое? Гумилёв повторяет ей в лицо. Гюнтер рассказывает обо всём на «Башне». На следующий день Волошин даёт пощёчину Гумилёву…

К барьеру!

По счастью, всё кончилось благополучно. После дуэли Шервашидзе пригласили в участок — писать объяснение. Все участники заплатили по 10 рублей штрафа. На месте дуэли была обнаружена калоша (её потерял Зноско-Боровский), что немедленно попало в прессу (вот у кого был праздник). Публиковались фельетоны за фельетоном. В том числе — сатира Саши Чёрного:

Боже, что будет с моей популярностью? Боже, что будет с моим кошельком? Назовет меня Пильский дикой бездарностью, А Вакс Калошин — разбитым горшком…

И неважно, что это было напечатано в «Сатириконе» в 1908 году, важно, что если год назад это прошло мимо, то уж сейчас к Волошину приросло надолго…

Через три дня Гумилёв уедет в Киев делать предложение Ахматовой и она примет-таки! (после двух? трёх? отказов).

А ещё через три дня на ступеньках Царскосельского вокзала в Петербурге умрёт Аннеский… Но это уже будет другая история.