Немного Ренессанса в холодной воде

Месяца два назад мне пришло на ум открыть антологию французской средневековой поэзии. Рвение было спонтанным, всё ограничилось двумя именами, хотя и это был непростительный казацкий наскок с моей стороны. Захотелось написать о двух поэтах, тот случай, когда сказав "а", нельзя обойтись без "б", вернее, "К" (Карл Орлеанский) требует "Ф" (Франсуа Вийон).

Центром литературной жизни Франции XV века, конечно, являлся Карл Орлеанский и его поэтический кружок. Интеллектуал, обаяшка, неотразимый бесхитростный рыцарь и намертво преданный своим идеалам бестолочь и головотяп.

Он был захвачен в английский плен после поражения французов при Азенкуре и 25 лет провёл на острове, в Тауэре и близ него. Во многом галлы проиграли столь судьбоносное сражение именно благодаря герцогу. Как командующий и представитель короля (в 21 год) перед боем он запретил более опытным рыцарям выставлять стрелков и копейщиков впереди тяжелой артиллерии. Запретил по двум причинам бо-о-о-льшой стратегической важности: во-первых, крестьяне и горожане («чернь», составляющая пехоту и стрелков) не имели права первыми вступать в битву— это было «не по-рыцарски». Во вторых, рыцари были одеты в золото, серебро и бархат, а стрелки— ну очень скромно, так что красота рыцарского войска могла бы быть испорчена.\

Ну, а далее всё решил знаменитый длинный английский лук: 30 тысяч стрел в минуту быстро лишили франкофонных рыцарей лошадей. Потеряв «транспортное средство», французские аристократы, чем драться пешими, предпочли сдаться в плен королю Георгу для последующего выкупа себя бесценного за определенную цену. Те же, кто продолжили сражаться, стали лёгкой добычей врага: на топком от осенней распутицы поле боя воины в тяжёлых доспехах были неуклюжими и беспомощными, легко становились добычей маневренных английских пехотинцев в легких обмотках на ногах.

(Кстати, как выяснилось от друзей по ФБ, известный многозначный жест произошёл от этого исторического события… нет, само собой, я против, я ничего подобного не-не, ни-ни, не позволяю… но но ведь интересно «откуда есть пошло». Короче,сложение интересным образом подвижной конечной части кисти руки, именуемое «средний палец», берёт начало от английского лука.

Longbow — мощный лук, чью тетиву без подготовки-тренировки натянуть невозможно. Указательный обычно берегли, поэтому натягивали тетиву средним или какими-то сложными манипуляциями. Французы перед битвой грозились отрезать пойманным английским лучникам средний палец. Просчитались, проиграли. И англичане продемонстрировали побежденным французам то, что те собирались оттяпать — средний палец, целый и невредимый. Когда англичане попадали в плен, французы отрубали эти два пальца… Жест вошёл в историю, ибо кому-то показался аллегоричным.

Это первый, кажется, исторический бой, где чернь сражалась не с себе подобной частью войска врага, т. е. тоже простолюдинами, а именно с рыцарями, озверев, просто скидывая какое-нибудь его сиятельство с коня молотом на 2−3-ёх-метровой верёвке и добивая его на земле чем-то вроде тесака…

…в общем, полное фиаско дворянского кодекса, рафинированного рыцарства и изысканной утонченности, никаких тебе «защищайтесь, сударь!» и «только после Вас!»

Ошалевшего герцога англичане захватили в плен, в котором он благополучно пребывал аж 25 лет, ибо за него как представителя Арманьяков («Мерзкие арманьяки, носящие перевязь«) никто не хотел платить выкуп, да и английский король никогда бы его не взял: Карл был арманьякам, а с ними англичанами было не по пути, ибо они опирались на бургундцев, на то время признавших власть короля Англии…

Плен не был в тягость. После Тауэра Карл живёт в отдаленном тихом поместье (маноре), где предоставлен самому себе. Его английский стал лучше родного языка. Он даже жертвует регулярно на местную церковь и пишет письма разным сильным мира сего по ту и другую сторону, пытаясь их увещевать на предмет бессмысленности распрей…

И кто знает, чего бы лишилась мировая словесность, если бы не бургундский герцог Филипп, понятное дело, Добрый. И хотя именно арманьяки убили его батюшку, герцога Бургундского Жана Бесстрашного, он замолвил, где надо (за Ла Маншем) словечко. Правда, для справедливости, до этого наёмники Жана Бесстрашного укокошили батюшку Карла, Людовика Орлеанского… ну да тут запутаться можно и дойти до Каина с Авелем. Одним словом, Карл женится на Марии Клевской, племяннице Филиппа (не путаем века и с графиней де Бофор), её приданое идет на выкуп новоиспеченного супруга из английского плена, и вот герцог едет домой… колесо политики сделало очередной оборот, знаменуя взаимное прощение двух семейств, разделённых усобицами.

Герцог за четверть прошедшего века расстался с иллюзиями и больше ни во что не вмешивался и ничем не командовал (все бы неудавшиеся политики так).

Он вернулся во Францию под слова своей же насмешливой поэмы: (знайте) «что мышь пока ещё жива». А легкомысленные французы устроили ему радостный праздник-триумф.

Всю Францию, селенья, грады,

Слух облетел, что умер я,

Иные слуху были рады,

На сердце ненависть тая.

Но были верные друзья:

Весть услыхав, был каждый сир,

В тоску повергла их молва.

Так пусть же знает сброд задир,

Что мышь пока еще жива.

Не плохо мне. Что мне преграды?

Мила мне прелесть бытия.

В надежде жду я, как награды,

Чтоб мир, луч благости пролья,

Родные осенил края.

Тогда бы задали мы пир!

Будь проклят тот, кто скрыл едва

Всю злость, узнав, что жив кумир,

Что мышь пока еще жива.

Пиры он и стал задавать, поселившись в своем имении Блуа.

Там Карл проводил творческие состязания поэтов, являясь судьёй поэтического ристалища.

Проси огня, огня зимой,

Питья, питья ты требуй летом.

Не забываем мы об этом,

Куда бы ни пришли с тобой.

Не плут я, не игрок лихой,

Послушай доброго совета:

Проси огня, огня зимой,

Питья, питья ты требуй летом.

Приятно зимнею порой

Горячим, вкусным пообедать,

В жару — прохладный плод отведать, —

Нам дал сам бог приказ такой!

Проси огня, огня зимой.

Рондо, если упрощать, форма из 4−8 строк с двухстрочным рефреном — повторяющейся главной темой. Количество стихов-эпизодов порой достигало 22, но Карл Орлеанский вернулся к краткой форме — не более трёх, это 1−2 минуты чтения… вся красота и таинство поэзии.

Мастер баллады и рондо (123 и 400 соответственно), герцог писал лишь любовную лирику. Но он являлся и тонким ценителем чужого творческого дарования. Именно у него в Блуа состоялся знаменитый конкурс, чьим заданием было написать балладу по случаю пересохшего в замке колодца, он же и предложил строку: «От жажды умираю над ручьём». Так родилось одно из самых удивительных стихотворений, одна из самых глубоких философских баллад французской, да и не только, поэзии, когда в конкурсе принял участие Франсуа Вийон.

От жажды умираю над ручьем.

Смеюсь сквозь слезы и тружусь, играя.

Куда бы ни пошел, везде мой дом,

Чужбина мне — страна моя родная.

Я знаю все, я ничего не знаю.

Мне из людей всего понятней тот,

Кто лебедицу вороном зовет.

Я сомневаюсь в явном, верю чуду.

Нагой, как червь, пышней я Всех господ.

Я всеми принят, изгнан отовсюду.

Жизнь Вийона — отличный пример русской поговорки «охота — пуще неволи». Его стремление ходить по краю было едва ли не маниакальным, а умение влипать в истории — универсальным. Его просто тянуло в тюрьму и на эшафот. В какой-то степени эта алогичная баллада — оксюморон, соединившись с жизнью поэта и искусством эпохи Ренессанса, явила миру зеркало того времени… мы смотрим в него и по сию пору. Гуманизм и антропоцентризм сочетался с самыми диким казнями и наказаниями, воровство и пьянство — с изысканнейшими и утонченными произведениями поэзии, философии и живописи, войны, свинство, грязь и вульгарность быта, шарлатанство, корысть, интриги с высочайшими проявлениями высоты духа, рождением светского этикета и изысканных манер. Это время великих биографий, когда ренессансный человек был политалантен (речь о сразу в нескольких сферах наук и искусства), о чём нам нынешним почти и не мечтается, эпоха свершений, уникальных примеров самоотречения, святости духа и красоты души, невероятных творческих взлетов. Столкновение античности и христианства мучительной болью высекло искру новой традиции: поиск пути от познания души к одиночеству, отчуждению, противоречивости (именно в таком направлении), не Бог покинул человека, а он его, он сам избрал свой жребий: «умирать от жажды над ручьем«…Ну да стихи Вийона вы и сами, конечно, хорошо знаете. Я лишь напомню биографию и некоторые подробности житейского пути.

Сирота, воспитанник капеллана, Франсуа в 12 лет поступил в парижский Университет, стал бакалавром искусств, потом получил степень магистра в Сорбоне, но итоги Столетней войны и кризис отбросили Вийона в слой «деклассированных» элементов. Далее его жизненный путь неплохо соответствует триаде из одной советской комедии: «украл, выпил, в тюрьму», но с небольшими вариациями в подпунктах. К украл следовало и кое-кого даже убил, выпил — и плотно сочно пообедал, в тюрьму — с дальнейшим приговором к смертной казни с последующей её отменой.

В первый раз он ограбил церковную сокровищницу, на него донесли, он сбежал. В Анжере скитался с разбойничьей шайкой, обучился воровскому жаргону и, чтобы закрепить бесценные знания, написал несколько баллад на блатном арго. В 1455 дрался из-за женщины, убил соперника (священника), успел бежать. Был помилован королём, вернулся в Париж и продолжил предаваться радостям жизни в том же стиле и темпе, к которым привык. Он воровал себе на радость и выживание, а так же на прокорм целого квартала Горы святой Женевьевы, ибо вкушая краденный окорок и вино, щедро делился с жителями окрестностей тем, что стянул, за что получил прозвище «отец-кормилец».

Карл Орлеанский в этот период, пожалуй, только и занимался тем, что доставал своего «бродягу», своего любимого поэта из очередной щекотливой ситуации и очередной же тюрьмы в самых разных городах Франции… Один раз не смог, но попросил аж нового короля Людовика XI помиловать поэта, что тот и сделал, ибо стал поклонником Вийона благодаря герцогу. Выйдя из тюрьмы в Менге, Вийон вскоре снова попал в тюрьму в Париже, откуда его сумел достать уже Университет, взяв расписку о немыслимом выкупе в 120 золотых… наивные, они думали, что образумят любимца. Далее последовало ещё одно ограбление с убийством, в котором (убийстве), вот те на! Вийон участие не принимал, но именно за это (с учётом прошлых боевых заслуг, по совокупности, так сказать) он и был приговорен к виселице. Его даже подвергли пытке холодной водой…

Я— Франсуа, чему не рад,

Увы, ждет смерть злодея,

И сколько весит этот зад,

Узнает скоро шея.

Но он пишет «Балладу повешенных» и поэтическое обращение «Парламент» (т.е. к религиозному суду). Результатом стала замена смертного приговора на десятилетние изгнание из Парижа.

Гарнье, ну что тебя гнетёт?

Не апелляция моя ли?

Но даже зверь плененный рвёт

Сеть, коею его поймали.

Меня же так к стене прижали,

Что удержаться от проклятья

Святой — и тот бы смог едва ли.

Неужто должен был молчать я?

На прощание одарив столицу ещё одним задорным и скептическим трудом «Балладой об апелляции» Вийон исчезает из города… и из истории. Ему было 32. Именно поэтому многие полагают, что его всё-таки втайне повесили… просто так такой редкостный талант и неискоренимое хулиганское поведение, бьющее фонтаном, невозможно закрыть подобно крану на кухне, а про Вийона более никто не слышал, и ничего им написанного мир для себя потом не открыл, а ведь при изгнании писать ему не запрещалось…

Он родился в тот самый год, когда была сожжена Жанна д’Арк…

…такие вот лики Ренессанса.