Подражая потерпевшим поражение

«Еженедельный киножурнал шёл перед хроникально-документальным или художественным фильмом. В кинотеатре Лангфура или старогородском кинозале"Уфа-паласт» на Элизабеткирхенштрассе я видел Германию в окружении врагов; она уже вела самоотверженные оборонительные бои в степях России, в знойных песках ливийской пустыни, на рубежах Атлантического вала, немецкие подлодки сражались на всех мировых океанах, а в тылу женщины вытачивали снарядные гильзы, мужчины работали на танковых конвейерах. Защитные редуты против красных орд. Народ в решающей битве за свою судьбу. Крепость Европа, противостоящая натиску англо-американского империализма; да, жертвы велики, поэтому в газете «Данцигер нойстен нахрихтен» изо дня в день увеличивалось количество обведённых траурной рамкой объявлений с чёрным крестом, которые извещали о смерти солдат, павших за Вождя, Народ и Отечество".

Это из автобиографической книги Гюнтера Грасса «Луковица памяти». Если сегодня, в двадцать первом веке, так многие наши соотечественники легко ведутся на те же дешёвые разводки, на которые велись немцы восемдесят лет назад, то какие претензии могут быть к немцам?

«…мне было десять лет — мальчик с моими именем и фамилией вполне добровольно вступил в «Юнгфольк», детскую организацию, которая являлась подготовительной ступенью для «Гитлерюгенда». Нас называли «волчатами». Я попросил, чтобы на Рождество мне подарили форму с пилоткой, галстуком, ремнём и портупеей.

… Да, я состоял в организации «Гитлерюгенд», был юным нацистом. До конца веровал в идеи национал-социализма. Фанатиком, правда не был, не маршировал в первой шеренге, однако, подчиняясь некоему рефлексу, держал равнение на знамя, о котором говорилось, что оно значит «больше, чем смерть», и шагал в общем строю. Мою веру не омрачали сомнения, меня не может оправдать ничто, хоть сколько-нибудь похожее на саботаж или распространение листовок. Я не вызывал подозрение анекдотами о Геринге. Напротив, я действительно считал, что моё отечество находится в опасности, поскольку его окружают враги.

С тех пор, как меня ужаснула «Бромбергская резня», статьями о которой в первые дни войны полнились страницы газеты «Данцигер форпостен «, клеймившей всех поляков, как подлых убийц, любая акция Германии казалась мне оправданным возмездием.

…Оправдывая мальчика, то есть меня, даже не скажешь: «Нас совратили!» Нет, это мы, это я позволил себя совратить».

Их называли «волчатами» — привет детским утренникам пригретых властями мотоциклистов.

Есть в книге и об иеговистах, недавно признанных российским судом экстремистами.

«…исключением был рослый паренёк, голубоглазый, с пшеничными волосами и идеально-продолговатым черепом, какой обычно изображался на цветных плакатах — наглядных пособиях — как образец нордической расы. Подбородок, рот, нос, лоб — всё вычерчивалось чёткой линией, свидетельствовавшей об абсолютной расовой чистокровности. Зигфрид, копия сияющего бога Бальдра. Светлого, как ясный день. Ни малейшего изъяна, пятнышка, даже крошечной родинки на шее или на виске. никакого речевого дефекта, вроде шепелявости, не говоря уж о заикании или заминках при ответе на вопрос командира. Самый выносливый на марш-броске, самый бесстрашный при прыжках через глинистую канаву. Самый быстрый, когда надо было за несколько секунд преодолеть высокую стенку на полосе препятствий. он запросто делал полсотни приседаний. На соревнованиях он мог бы легко побить любой рекорд. Нет, у него не было ни единого недостатка. Но подлинным исключением он, чьё имя и фамилия стёрлись из моей памяти, стал из-за неподчинения приказу.

Он не хотел выполнять ружейные приёмы. Более того, он не желал даже прикасаться к стволу своего карабина. А что ещё хуже: всякий раз, когда унтер-фельдмейстер с неизменно серьёзной миной протягивал ему карабин — ронял его. Он или его руки вели себя преступно.

… Не могу сказать, сколь раз повторялась эта сцена, вызывавшая смятение начальства, пытаюсь вспомнить, какие вопросы задавали ему командиры, от офицеров вплоть до обер-фельдмейстера: «Почему вы так поступаете, рядовой? Почему, идиот?»

Его неизменный ответ сделался крылатым выражением, а для меня цитатой на все времена: «Нельзя нам этого».

Парня сажали в карцер, давили на сослуживцев, из-за чего те стали бить и издеваться над ним. Ничего не помогало.

«Однажды его шкафчик опустел: исчезли личные вещи, среди которых находились религиозные брошюрки. Потом куда-то отправили его самого. Нам было сказано: «Откомандирован».

Мы не спрашивали куда. Я не спрашивал. Но всем было ясно. Отчислили его отнюдь не из-за непригодности. А шёпотом добавляли: «Его давно должны были посадить».

Находились шутники, которым, впрочем, не слишком удавалось рассмешить остальных: «По такому чудику концлагерь плачет».

Кто-то рассказывал: «Есть такая секта, им этого нельзя. Поэтому их и запретили».

Известный результат:

«Да и позднее, когда ранение подлечили и я оказался одним из многих тысяч военнопленных, содержавшихся сначала в большом лагере Верхнего Пфальца, затем под открытым небом, в баварском лагере, я по-прежнему не горевал об утрате Вождя: его попросту не было, словно он вообще не никогда не существовал, не наличествовал в реальности, а поэтому его можно было легко забыть и прекрасно без него обходиться.

К тому же его гибель, хоть и объявленная героической, терялась в огромной массе отдельных смертей, превращаясь в своего рода второстепенную подробность. Теперь можно было рассказывать о нём анекдоты, о нём и его любовнице, про которую раньше никто даже не догадывался и которая теперь давала богатую пищу для сплетен. Гораздо реальнее, чем куда-то улетучившееся величие Вождя, была сирень в госпитальном парке, цветущая по велению весны».