Брестский мир

3 марта 1918 года был подписан Брестский мир. Юбилей уже позади, но я всё же закончу свой цикл.

Итак, большевики пошли на этот мир, выполняя своё обещание перед армией и пролетариатом, которые поддержали их на пути к власти. Но никто не собирался капитулировать. Наоборот, большевики прекрасно представляли себе положение на фронтах и в тылах воюющих государств. Но прежде всего на своём фронте и в своём тылу. Других вариантов кроме мира не было. Было решено вступить в переговоры и максимально их затягивать, в надежде на революции в Германии и Австро-Венгрии.

Первую делегацию (9−15.12.1917) возглавлял Иоффе, заместитель Троцкого, в неё были демонстративно включены по одному рабочему, крестьянину, солдату и т. д. Немцы старательно заигрывали с ними, всячески льстили устраивали совместные обеды с выпивкой. Но ведь в составе делегации находились также Каменев и Сокольников, генералы Андогский, Самойло, Скалон и Данилов, контр-адмирал Альфатер. В этом домике.

Перипетии переговоров передавать не буду, но после объявленного перерыва австро-немцы, видя несговорчивость русских, решили разыграть карту украинского сепаратизма. Представители УНР были приглашены в Брест-Литовск.

В ответ большевики ускорили наступление на Киев, пытаясь лишить сепаратистов УНР даже представительских полномочий.

Второй делегацией (27.12.1917 — 28.01.1918) руководил уже сам наркоминдел Троцкий. В этот период состоялось дипломатическое столкновение с украинцами.

Напомню, что написал министр иностранных дел Австро-Венгрии Оттокар Чернин в своём дневнике: «Представители украинцев просто осыпали петербуржцев дикой бранью. Троцкий был в таком расстроенном состоянии, что на него было жалко смотреть. Он был страшно бледен. Лицо его вздрагивало… Большие капли пота струились у него со лба. Он, очевидно, тяжело переживал оскорбления, наносимые уму перед иностранцами его же собственными соотечественниками».

А вот взгляд Троцкого: «Изображая эту сцену, габсбургский граф повествует о моей растерянности, бледности, судороге, о каплях холодного пота и пр. Если отбросить преувеличения, то нужно признать, что сцена действительно была из самых тяжких. Тяжесть её состояла, однако, совсем не в том, как думает Чернин, что соотечественники оскорбляли нас в присутствии иностранцев. Нет, невыносимым было исступленное самоунижение как-никак представителей революции пред презиравшими их чванными аристократами. Высокопарная низость, захлебывающееся от восторга лакейство били фонтаном из этих несчастных национальных демократов, приобщившихся на миг к власти…»

Когда Муравьёв подошёл к Киеву, австро-немцы поняли, что дальше некуда тянуть и заставили брыкавшихся до того украинцев подписать мир на любых условиях.

Потом русско-советским предъявили эту бумажку и поставили ультиматум — не хотите? Обойдёмся без вас, украинцы нам уже предоставили свою территорию.

И вот тут Троцкий совершил свой знаменитый демарш — «Ни войны, ни мира, армию распустить». Он демонстративно покинул Брест-Литовск и был объявлен второй перерыв в переговорах.

Почему он так сделал? Очень просто. Это тактика была оговорена заранее с Лениным и ЦК. 22 января на заседании ЦК большевиков прошло его предложение: затягивать переговоры; в случае немецкого ультиматума объявить войну прекращенной, но мира не подписывать; в дальнейшем действовать в зависимости от обстоятельств. 25 января на объединённом заседании центральных комитетов большевиков и левых эсеров подавляющим большинством прошла та же формула.

За время перерыва в переговорах, в течение февраля разыгралась настоящая драма. Пока в Петрограде рядили да судили, как им поступить, немцы прервали перемирие и перешли в наступление, давая понять, что не остановятся и перед взятием столицы России.

В ответ были изданы декреты «Социалистическое отечество в опасности!» и о создании РККА, открыта запись добровольцев. Троцкий подал в отставку с поста наркома, а в Брест-Литовск отправился Сокольников.

Третий этап переговоров (1−3.03.1918) прошёл без обсуждений и консультаций и состоял только в проведении церемонии подписания мира на германских условиях в Белом дворце. И секретных протоколов к нему.

Ещё раз: мир был подписан, когда немцы уже заняли Киев!

Кстати, в самой Германии прошли торжества по случаю «победы над Россией», сопровождаемые вспышкой патриотизма.

Вскоре была одержана такая же победа над Румынией, увенчанная Бухарестским договором, для Западного фронта высвободилось огромное количество живой силы и техники, после чего Людендорф заявил: «У немецкого народа теперь только один выбор — победить или умереть». И германская армия пошла в первое своё наступление в 1918 г. (всего будет 5).

Этот настрой сильно вдохновил ефрейтора Адольфа Гитлера и сделал Людендорфа его кумиром (не взаимно). Спустя 20 лет, когда Людендорф умрёт, Гитлер воздаст ему все почести. А лозунг сделает и своим.

22 марта грабительский мир был ратифицирован германским рейхстагом при поддержке социал-демократов. Троцкий, спустя 2 года: «Германские социал-демократы авансом одобрили будущие принципы Версаля».

Но вернёмся чуть назад. Итак, 18 февраля немцы и австро-венгры численностью войск до 450 тыс. человек начали наступление на Киев. В Луцке без боя был захвачен огромный арсенал, но некоторые боеспособные части под угрозой окружения достойно отступали вглубь Украины. В телеграмме из Киева 27 февраля сообщалось, в частности, что «в Ровно по занятии его германцами и гайдамаками, отступающая с фронта кавалерийская дивизия вдребезги… разбила части противника», у Шепетовки «части 6 сибирского корпуса, разбив противника, двинулись дальше».

ЦИК Советов Украины решил объявить в Киеве осадное положение и выпустил «воззвание к населению: «единый фронт… императора Вильгельма и изменников своему народу, украинских социал-демократов, Винниченок, Поршей и Петлюр» несёт угрозу восстановления старых земельных и полицейских порядков. «Товарищи и граждане» призывались к партизанской борьбе. «Никакое соглашение невозможно, либо мы погибнем… либо продержимся до того момента, когда весь мир охватит пожар великой последней социальной революции».

Тем временем правительство Центральной рады скиталось от станции к станции в железнодорожном составе на Волыни, но предвкушало крупные барыши. Унровцы мечтали, что немцы передадут им часть Кубани, часть Ростовского округа, Таганрогский округ, Черноморскую и Ставропольскую губернии, Путивльский уезд Курской губернии, четыре уезда Воронежской губернии. А дальше фантазия разыгрывалась — планировалось установить суверенитет над украинской колонией в Сибири — Зелёный клин на Амуре. Да и вообще… обеспечить дело колонизации Сибири. Весь флот на Чёрном море, включая торговый, будет принадлежит только Украине. Но что характерно, даже тогда Крым «оставили» России.

Украинцы даже хотели тут же с Сокольниковым подписать и договор на отделение от России «украинских земель», но Сокольников отказался — не отрицая обусловленного германским ультиматумом обязательства заключить мир с Украинской народной республикой, объяснил «господину председателю украинской делегации… что советская делегация уполномочена на подписание договора с Четверным союзом, но не имеет полномочий на переговоры с делегацией украинского Совета народных министров»

Севрюк, Любинский и Левицкий отправили грозную радиограмму в Смольный: «По сообщению Генерального штаба украинской армии, большевики, оставшиеся в Киеве… угрожают, что на случай осады города Киева украинско-немецкими войсками они взорвут все вокзалы и публичные здания… Мы предупреждаем Вас, что за всякий вред, сделанный большевиками в Киеве, будут отвечать своею жизнью все большевистские части, попавшие в плен».

Но можно ли было назвать отряды эсера Муравьёва «большевистскими частями»? При приближении немцев к Киеву, его «армия» вместе с командующим самовольно разбежалась.

Задал стрекача и Народный секретариат ЦИКа Советов, до того собиравшийся стоять насмерть. Он переехал сначала в Полтаву, затем в Екатеринослав и, наконец, в Таганрог, где аж 18 апреля был преобразован в Бюро по руководству повстанческой борьбой в тылу у оккупантов.

1 марта немцы вошли Киев (фото), и в общем продвинулись в глубь российской территории на 300 км. «Мне ещё не доводилось видеть такой нелепой войны, — писал генерал Макс фон Гофман. — Мы вели её практически на поездах и автомобилях. Сажаешь на поезд горстку пехоты с пулеметами и одной пушкой и едешь до следующей станции. Берёшь вокзал, арестовываешь большевиков, сажаешь на поезд ещё солдат и едешь дальше».

«Армия бросилась бежать, бросая всё, сметая на своем пути», — написал об этих событиях в том же 1918 году первый советский главнокомандующий Н. В. Крыленко. Сбежал и сам Крыленко. Обнаружился позже на железнодорожной станции в Самаре, где со своим штабом захватил цистерну спирта и взял её во временное пользование.

Впрочем, не избежали позора и сепаратисты УНР. Менее чем через 2 месяца, 29 апреля к зданию Центральной рады подошла рота немецких солдат и перекрыла подходы к нему с двух сторон улицы, напротив входа был установлен броневик. Солдаты с пулемётами, револьверами и винтовками наизготовку ворвались в здание. В зале заседаний перед столом президиума немецкий офицер «именем германского правительства» приказал всем присутствующим поднять руки вверх. «Halt! Hände hoch!» — кричали солдаты и стучали прикладами об пол. Самых буйных арестовали и вывели из зала.

18 марта на подписанный мир отреагировали бывшие союзники: «Брестский мир — политическое преступление, которое было совершено против русского народа».

Есть и другое мнение. Историк Ричард Пайпс: «Прозорливо пойдя на унизительный мир, который дал ему выиграть необходимое время, а затем обрушился под действием собственной тяжести, Ленин заслужил широкое доверие большевиков. Когда 13 ноября 1918 года они разорвали Брестский мир, вслед за чем Германия капитулировала перед западными союзниками, авторитет Ленина был вознесён в большевистском движении на беспрецедентную высоту».

Вот как Троцкий объяснял позицию большевиков: «Оглядываясь на пройденный путь, я обрисовал на седьмом съезде партии (март 1918 г.) свою позицию с достаточной ясностью и полнотой. «Если бы мы действительно хотели», — говорил я, — получить наиболее благоприятный мир, мы должны были бы согласиться на него ещё в ноябре. Но никто (кроме Зиновьева) не поднимал голоса за это: мы все стояли за агитацию, за революционизирование германского, австро-венгерского и всего европейского рабочего класса. … бывший австро-венгерский министр Грац говорил, что немцам нужен только какой-либо повод, чтобы поставить нам ультиматум. Они считали, что мы сами напрашиваемся на ультиматум… что мы заранее обязываемся подписать всё, что мы разыгрываем лишь революционную комедию. При таком положении нам, в случае неподписания, грозила потеря Ревеля и других мест, в случае же преждевременного подписания нам грозила потеря симпатий мирового пролетариата».

Ещё Троцкий, 3 октября 1918 г., на заседании ВЦИК: «Ни в ком из нас нет сейчас ни капли злорадства по поводу того, что Германия переживает колоссальную катастрофу. Нет надобности доказывать, что значительная доля этой катастрофы была подготовлена в Бресте немецкой дипломатией, военной, как и штатской».

Большевикам и сейчас бросают обвинение, что они подписали мир ради сохранения власти. Но странно ведь идти к власти с якобы предательским лозунгом о мире, получить эту власть, а потом ради её сохранения подписать обещанный мир. Как-то слишком сложно и запутанно. А вот искренне верить в светлую идею коммунизма, счастье всего человечества, свободу и равенство — это очень просто и логично. «Исконных земель» России никто не раздавал, все мнимые грехи материализовались совсем недалеко от Бреста в 1991 г., в Беловежской пуще.