Солженицын vs Сахарова. Часть 3.

Отметим для себя — к моменту написания статьи время знаменитой «оттепели» истекло. Пришло время гонений, безусловно отразившееся на работе писателя над литературными произведениями. Поэтому Солженицын легко соглашается с Сахаровым: «Действительно, в нашей стране интеллектуальная свобода преобразила бы многое сейчас, помогла бы очиститься от многого».

Продолжая о репрессиях Сталина, мы просто обязаны отметить, что количеством в 350 000 профессиональных революционенров список жертв вовсе не ограничился. В справке, составленной Генпрокурором СССР р. Руденко на имя Н. С.Хрущева от 1.02.54 г. приводится цифра в десять раз большая: 3 777 380 человек; из них к высшей мере приговорено 642 980 чел. Чувствуете разницу цифр? И это уже не ленинские гвардейцы, а совершенно иные люди, попавшие в смертельный водоворот: чиновники, инженеры, военные, служащие, рабочие, крестьяне.

Вопрос вопросов: во имя чего? Неужели цели, заявленные рукодителем страны, были не достижимы, без этиз жертв? И другая часть — а если бы их не изолировали, могли бы эти самые задачи выпониться с другим, лучшим качеством? Ответы на эти вопросы нам не известны; похоже на то, что мы оставим их будущемим поколениям, которые и смогут использовать по назначению интеллектуальную свободу без пристрастия и лжи.

Горько и опреденно у Солженицына:

«Главная часть нашей свободы — внутренняя — всегда в нашей воле. Если мы сами отдаём её на разврат — нам нет людского звания.

Но заметим: коль скоро абсолютно необходимая задача сводится не к политическому освобождению, но к освобождению нашей души от участия в навязываемой лжи, она и не требует никаких физических, революционных, общественных, организационных действий, митингов, забастовок или союзов, о чём нам и подумать страшно и от чего отговориться условиями вполне естественно. Нет! Она есть всего лишь доступный нравственный шаг каждого отдельного человека».

Заканчивая статью, Солженицын журит самого себя:

«Упрекнут, что, критикуя полезную статью академика Сахарова, мы сами как будто не предложили ничего конструктивного. Если так — будем считать эти строки не легкомысленным концом, а лишь удобным началом разговора».

И верно, продолжение состоялось в виде дополнения к статье — уже в 1973 г. Критиковать Сахарова в этот момент было неудобно: подписанное 31 августа 1973 г. «Письмо писателей» (по сути дела собратьями Александра Исаевича по перу — Ч. Айтматовым, Ю. Бондаревым, В. Быковым, Р. Гамзатовым, О. Гончаром и другими, всего 31 подпись) открыло сезон травли Сахарова, растянувшийся на двадцать лет. Солженицын делится теми наблюдениями, которые его волновали в частности проблемы государственного устройства:

«У авторитарных государственных систем при достоинствах устойчивости, преемственности, независимости от политической трясучки, само собой, есть свои большие опасности и пороки: опасность ложных авторитетов, насильственное поддержание их, опасность произвольных решений, трудность исправить такие решения, опасность сползания в тиранию. Страшны не авторитарные режимы, но режимы, не отвечающие ни перед кем, ни перед чем. Самодержцы прошлых, религиозных, веков при видимой неограниченности власти ощущали свою ответственность перед Богом и собственной совестью. Самодержцы нашего времени опасны тем, что трудно найти обязательные для них высшие ценности». Длинный отрывок, но он заслуживает внимания.

Удобный момент для продолжения разговора Солженицын находит в ноябре 1973 г. и пишет статью «Раскаяние и самоограничение как категории национальной жизни».

Именно раскаяние, по его мнению, крайне необходимо советскому обществу для самоочищения и преодоления последствий чудовищных времен больших чисток:

«Даже когда большинство населения вовсе бессильно помешать своим государственным руководителям — оно обречено на ответственность за грехи и ошибки тех».

На самом деле это тяжелейший, даже не столько личный, сколько общенациональный процесс: «кто взялся выразить раскаяние национальное, всегда будет подвергаться веским отговорам, укорам, предостережениям: как бы не опозорить свою страну, как бы не дать пищу ее врагам». Знакомый тезис, не так ли?

Есть в его суждениях и опрометчивость: «Социально-экономическими преобразованиями,

даже самыми мудрыми и угаданными, не перестроить царство всеобщей лжи в царство всеобщей правды: кубики не те». Спускаясь с высоты слога и времени, возразим: как раз они и отвлекли народ: конец двадцатого века для страны, до и после распада, стал временем превалирования холодильника. Только поправив материальную сторону, люди вновь обрели интерес к делам общественным и духовным. Многое безвозвратно упустив.

Раскаяние, по Солженицыну, чувство врожденное:

«И если не вернем себе дара раскаяния, то погибнет и наша страна и увлечет за собою весь мир.

Раскаяние — всем всегда тяжело. И не только через порог себялюбия, но еще и потому, что свои вины себе хуже видны.

Кто — не виновен? Виновны — все. Но где-то должен быть пресечён бесконечный счёт обид, уж не сравнивая их по давности, по весу и по объему жертв. Ни сроки, ни сила обид сравняться никогда не могут, ни между какими соседями. Но могут сравняться чувства раскаяния».

Раскаяние не состоялось. Кто помнит замечательную ленту Тенгиза Абуладзе 1984 г. «Покаяние», помнит и поиск дороги к раскаянию только по дороге в храм — если дорога не ведет к храму — зачем нужна такая дорога? Казалось бы — на тебе и храмы, и дороги к ним — а нет раскаяния, скорее наоборот — тяга к возврату в то самое время, которое требует покаяния!

Что до самостеснения, что Солженицын понимает под этим свободу, вернее ограничения собственной свободы ради других. В этом он перекликается, между прочим, с Лениным: «Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя».

Третьей статьей темы обычно считают знаменитую «Образованщину» — мне кажется, что она выходит за её пределы. По меткому определению Марии Розановой:

Что до образованщины, думается, масштабы этого явления Солженицын преувеличил. Он интеллигенции боялся и не любил… Думаю, потому что сознавал, насколько он хуже смотрится на ее фоне. Ему это не было дано — так же, как и вкуса".

Остается добавить, что Сахаров на критические замечания Солженицына так никогда и не отреагировал — сказалось увлечение правозащитной деятельностью — Нобелевская премия 1974 года за это — гонения, ссылка в Горький, участие в политической деятельности в перестроечное время. Более активным оппонентом Солженицына по теме был Григорий Померанц, но это уже иная история.