С. БУНТМАН: Добрый вечер! Сегодня очередное дело в программе «Не так», пятьсот второе уже. Пятьсот весёлое дело у нас, как называли эти поезда, которые общие, с пятисотыми номерами: поеду на пятьсот весёлом. Но дело, судя по всему, известное и связанное с известными личностями.
А. КУЗНЕЦОВ: И именно поэтому оно у нас сегодня, я его долго держал в запасе — мы его предлагали, когда у нас были голосования, мы предлагали пару раз дело старшего фейерверкера Дементьева, оно не проходило, но я его держал в запасе, и вот очень рад, что додержал: дождались мы радостного события. Кстати, о радостных событиях: давайте поздравим коллегу Аникину, у которой сегодня день рождения.
С. БУНТМАН: Коллегу Аникину обязательно, да! Лиза Аникина, дорогая, мы тебя поздравляем с днём рождения. Будь счастлива и так же усердна, как ты всегда — ес, да? Ес, ит из.
А. КУЗНЕЦОВ: Есть, есть.
С. БУНТМАН: Всё есть.
А. КУЗНЕЦОВ: Да, я присоединяюсь к поздравлениям замечательной Лизе, вот, а у нас — у нашей передачи тоже очень радостное событие, не только у нашей передачи, конечно: неделю назад, в прошлую пятницу, в Петербурге на Васильевском острове был торжественно открыт — дайте нам, Андрей, пожалуйста, первую картинку — был торжественно открыт второй в Российской Федерации памятник адвокату. Недалеко от юрфака Петербургского университета, который он сам когда-то заканчивал и где больше десяти лет преподавал, появился памятник Владимиру Даниловичу Спасовичу, королю российской адвокатуры.
С. БУНТМАН: Прекрасно!
А. КУЗНЕЦОВ: Да, памятник — к счастью, скульптор, за что ему большое спасибо, не стал изобретать велосипед, не стал изобретать Спасовича, а взял очень хорошо знакомый всем любителям истории адвокатуры портрет. Портрет действительно незаурядный — Андрей, сразу покажите, пожалуйста, вторую нам картиночку — это портрет работы Репина, не случайно один из виднейших российских художников его писал: петербургская адвокатура к двадцатипятилетию, если я не ошибаюсь, адвокатской деятельности Спасовича скинулась, и Илье Ефимовичу заказали вот такой вот его портрет. Спасович выступает в суде, это видно не только по ораторской позе, но по фраку — адвокат обязан был в суде тогда находиться во фраке, и вот, собственно, с этого хорошо известного портрета и изваян памятник, который, вот, открыли, и в связи с этим сегодня предлагается одно из дел, которое, на мой взгляд, замечательно раскрывает сущность этого прекрасного адвоката, все его адвокатские достоинства, которые обязательно мы подчеркнём и отметим. Сразу хочу предупредить…
С. БУНТМАН: Я сразу представил.
А. КУЗНЕЦОВ: Да?
С. БУНТМАН: Ты знаешь — извини, пожалуйста, но я сразу представил знакомых нам адвокатов во фраке, я смотрю — как дивно бы сидел, фрак сидел на Калое [Ахильгове], например.
А. КУЗНЕЦОВ: Ой, ну…
С. БУНТМАН: Совершенно, представляешь?
А. КУЗНЕЦОВ: Калой просто рождён для фрака, я считаю.
С. БУНТМАН: Да. Ну и Генри! И Генри Маркович. Генри Маркович — я себе представляю во фраке, как английский джентльмен! Знаешь, с львиной…
А. КУЗНЕЦОВ: С лёгкой, с лёгкой небрежностью, да, вот?
С. БУНТМАН: Да, и львиная шевелюра, да?
А. КУЗНЕЦОВ: Конечно! Конечно.
С. БУНТМАН: Так что наши знакомые, родные адвокаты были бы великолепны во фраках, да.
А. КУЗНЕЦОВ: Да, безусловно, адвокатская корпорация кое-что потеряла вместе с этим правилом, что адвокат должен находиться в суде во фраке. Кстати, знаешь, какое очень интересное следствие имело вот это буквально в одну фразу записанное в судебных уставах положение про фрак, для чего оно было использовано? Для недопущения женщин в адвокатуру. В своё время, когда писались уставы — кстати говоря, в ближайший понедельник уставам сто шестьдесят лет, 2 декабря. И поэтому следующая передача тоже будет про дела середины 19-го века — уж извините, два праздника подряд, то густо, то пусто, точнее, в данном случае наоборот. Так вот, никому в голову не могло тогда прийти, что женщины могут начать стучаться в двери адвокатуры. Поэтому решили, что того, что требуется университетское образование — этого достаточно, ну женщин же не берут в университеты! Но в восьмидесятые годы несколько наглых тёток, закончивших Сорбонну, Бернский университет, какие-то германские университеты, юрфаки — пришли и предъявили, и мужчины, естественно, засуетились: что делать, как же так? И вот единственное, что смогли найти в законодательстве — это то, что адвокат должен быть в суде во фраке, ну, а раз так, извините, милые дамы, вы ж не придёте во фраке куда бы то ни было.
С. БУНТМАН: А зря говорят. Вот тогда, понимаешь, вот чуть-чуть бы ещё — и такие чудесные женские фраки с короткими фалдами великолепные, ну…
А. КУЗНЕЦОВ: Или наоборот — с пышными фалдами, возможно.
С. БУНТМАН: Возможно, но в каких это…
А. КУЗНЕЦОВ: С фижмами!
С. БУНТМАН: Это я просто говорю о том, что знаю и что видел.
А. КУЗНЕЦОВ: Да. Ну, сами виноваты, на самом деле, очень сильно себе жизнь оскучнили недопущением женщин в адвокатуру, я говорю абсолютно серьёзно, доказательством…
С. БУНТМАН: Я тоже! Я тоже. Король адвокатуры
А. КУЗНЕЦОВ: Доказательством тому советское время, когда целая, целая плеяда блестящих совершенно адвокатов-женщин, начиная от Каминской и Калистратовой, там, и продолжая достаточно далеко, появилась. Ну хорошо. Так вот, значит, к Спасовичу. Поразительно, но Владимир Данилович, казалось, имел все недостатки, которые должны препятствовать человеку заниматься адвокатским ремеслом, правда, все эти недостатки касались исключительно одного внешнего момента, а именно — судебного красноречия. Во-первых, Спасович не обладал выигрышной внешностью: даже на репинском, более чем, так сказать, льстящем ему портрете видно, что это человек, не отличающийся ни красотой лица, ни стройностью фигуры, ни какими-то, ни пышностью шевелюры, там, ни какими-то другими внешними достоинствами. Но это ладно, это полбеды, много кто из адвокатов не был писаным красавцем, там, в отличие, скажем, от Карабчевского. Плевако — безусловно тоже не был. Но Спасович говорил с заметным акцентом — он беларус вообще, но родной его язык польский, и, хотя он блестяще говорил по-русски, и его речи — диссертации написаны о Спасовиче именно как об ораторе, но этот лёгкий польский акцент, он слышен был. Но куда хуже то, что Спасович заметно заикался.
С. БУНТМАН: Так!
А. КУЗНЕЦОВ: Я обнаружил свидетельство Владимира Танеева — будущего, так сказать, на тот момент студента, будущего известного адвоката, известного музыковеда-любителя, брата другого Танеева, уже профессионала.
С. БУНТМАН: Да, Сергея, да.
А. КУЗНЕЦОВ: Сергея, уже профессионала в этой области, да? Так вот, Танеев, Владимир Танеев был студентом Спасовича в Петербургском университете в середине пятидесятых годов, и он записал в дневнике, что большего мучения, чем слушать лекции профессора Спасовича, представить себе невозможно: каждое слово рождается в муках. Вот Спасович сумел, видимо, этот недостаток свой преодолеть, потому что Кони в уже посмертном очерке, написанном в память о Спасовиче, тоже говорит о том, что да, вот он начинал как-то вроде бы неуверенно свои выступления, и первую минуту недоумение — неужели это тот самый знаменитый Спасович, а через минуту, пишет Кони, да, пожалуй, он, а ещё через пять минут — да, конечно он, безусловно, восторг, да? То есть вот он, как Демосфен, видимо, да — вот он научился, преодолел эти свои доставшиеся…
С. БУНТМАН: Я многих знаю людей, которые, когда сядут на ритм своей речи, и не только пение, как говорят, а становились актёрами с некоторым заиканием — когда становятся на ритм речи, ух ты как получается здорово.
А. КУЗНЕЦОВ: Ну есть очень известный представитель авторской песни, Вадим Егоров, например, да, который замечательный певец — ну вот он в обычной жизни заикается, и достаточно заметно.
С. БУНТМАН: Да! Да.
А. КУЗНЕЦОВ: Ну вот тем не менее Спасовичу это не мешало, а может быть, даже в какие-то моменты — вот как бывает, что недостаток в речи заставляет внимательнее прислушиваться, и это в конечном итоге идёт на пользу делу. И вот несмотря на это в первые же годы существования новой корпорации Спасович приобретает неофициальное, но почётное прозвище короля адвокатуры. Некоторые потом будут — ну, злые языки, которые всегда найдутся — потом будут говорить: ну вот это всё потому, что Плевако помоложе, он не сразу пришёл в адвокатуру, а вот приди, мол, они одновременно, именно Плевако получил бы это звание. Я так не думаю, честно сказать, и я-то — бог со мной, но вот так не думал, например, прекрасно знавший и того и другого, сам большой мастер адвокатского слова Оскар Осипович Грузенберг, замечательный защитник, который, выступая с речью к десятилетию со дня смерти Спасовича в шестнадцатом году — он сказал, что вы по-прежнему остаётесь нашим общим непревзойдённым учителем. То есть вот, пожалуйста — можно было уже сравнивать, ни Плевако, ни Спасовича, но он называет именно Спасовича общим непревзойдённым учителем. У Плевако было другое, о чём мы обязательно поговорим, когда закончится сериал — мы обещали, что мы сделаем передачу, посвятим какому-нибудь делу Фёдора Никифоровича, ну, заодно поговорим о сериале, тогда поговорим мы о Плевако: у него было другое звание, он был народный адвокат, вот этого у него не отнимешь. А Спасович был, как говорят в Одессе, таки король. Таки король. А вот теперь, собственно говоря, дело. Весна 1873 года, начинается дело с мелочи, начинается с визита к мировому судье. К мировому судье приходит житель Петроградской стороны Петербурга, а именно Малой Дворянской улицы — Андрей, покажите, пожалуйста, старое фото заснеженного, такой вот перспективы заснеженного переулка: мы видим с вами (фото чуть более позднее, но дома, уверяю, стояли и тогда, в семьдесят третьем году, эти же самые), это Малая Дворянская улица, ныне Мичуринская. Представляешь себе, Серёжа, где находится в Петербурге Соборная мечеть?
С. БУНТМАН: Да!
А. КУЗНЕЦОВ: Ну это на Петроградской [стороне] - вот это за ней.
С. БУНТМАН: Да-да-да, за ней, да? Дама с собачкой
А. КУЗНЕЦОВ: Это практически за ней, да, упирается в, эту самую, в набережную. Район не самый, прямо скажем-то, такой, престижный, там — там тоже доходные дома, но только не для богатых людей, а для, в общем, ниже среднего, то, что называется, такие скворечники по сути. И вот в одном из таких четырёх-, видимо, этажных скворечников на третьем этаже, на лучшем этаже, в бельэтаже, проживает вдова надворного советника Данилова. Ну, надворный советник — это средней руки чиновник, седьмой класс табели о рангах, подполковник на военный лад, надворные советники — это, например, учителя гимназий с большим стажем, это столоначальники, то есть начальники отделов во всяких ведомствах, вот такая вот публика. Она вдова, пожилая женщина. У неё есть собака, собака большая и вздорная. Вот есть такие собаки, которых их владельцы почему-то очень любят, а всем остальным от них — ну, ну вот сплошное это самое, недоразумение. Я когда начал вчитываться, я сразу вспомнил своё детство: мои бабушка-прабабушка жили в одном доме с Фаиной Георгиевной Раневской, она с ними приятельствовала, потому что прабабушка была её старше, бабушка моложе, и вот они так, между, значит… У неё была псина, которую звали Мальчик, и вот эта псина терроризировала всё мне подобное — то есть мелкое, неспособное ответить. Вот. А Фаина Георгиевна в нём абсолютно души не чаяла, хотя это была старая облезлая дворняга, но вот тем не менее, да? У любви — у неё свои законы.
С. БУНТМАН: Конечно, конечно.
А. КУЗНЕЦОВ: Так вот эта самая псина хватала за пятки все — все пятки, которые подвернутся, и в один нехороший день в апреле семьдесят третьего года покусала на лестнице девочку пяти лет, единственную дочку унтер-офицера Дементьева, который жил на верхнем этаже со своей семьёй: он был сверхсрочник, семейный, и таким солдатам позволялось жить не в казарме, а на квартирах. Девочка, видимо, очень кричала, значит, в подъезде — он вылетел из квартиры в чём был: был он, в общем, одет вполне прилично, на нём не было только сюртука верхнего, а так он был в сапогах, в панталонах, в нательной рубахе. Он схватил палку — ну, девочка кричит, он же не знает, собака или что-то ещё — он был с палкой в руках, и он, значит, собаку отбил, точнее девочку, дочку отбил у собаки, и собака, видимо, шмыгнула в квартиру. Он вслед за собакой в квартиру, но, правда, дальше прихожей не пошёл. Данилова потом будет жаловаться, этот хам позволил себе в квартиру — нет, он остановился в прихожей, и он укоризненно сказал: что же вы вот такую вот собаку, значит, выпускаете, что называется. На это, я думаю, ему что-нибудь сказали, из серии куда он должен идти, кто он вообще есть, одним словом: он прямо отправился к мировому судье. А мировые судьи для того и были созданы, чтоб мелкие дела решать немедленно и по возможности мировым соглашением. Значит, эту чиновницу отставную — точнее вдову отставного чиновника — её вызывают на следующий день к мировому судье. <помехи>
С. БУНТМАН: Ой, не!
А. КУЗНЕЦОВ: Что уж там ей сделали — может, какой-то небольшой штраф наложили, может быть, просто: довольно часто мировые судьи ограничивались устным выговором; может быть, потребовал судья, чтобы она, там, к собаке какие-то меры приняла, к тому, чтобы собака не шлялась без поводка, да? В любом случае она очень обиделась, Данилова, ужасно обиделась. А на следующий день после визита к мировому к ней пришёл в гости родственник — видимо, родственник довольно близкий или из разряда любимых, потому что пришёл со всей семьёй: с тёщей, женой, с детьми — пришёл некий поручик Дагаев. Кто он ей был — непонятно. Вообще дело в том, что вот мы в сегодняшней передаче — мы по сути занимаемся реконструкцией. Источник только один: речь Спасовича. Составители всех сборников в описании дела пишут — обстоятельства дела хорошо понятны из речи. И дальше…
С. БУНТМАН: Очень здорово!
А. КУЗНЕЦОВ: Очень просто.
С. БУНТМАН: А что обвинение говорило, а что вообще?..
А. КУЗНЕЦОВ: Вот, собственно говоря, нам придётся сегодня заниматься реконструкцией — в тех делах, где эта реконструкция затруднена, я буду честно признаваться: кем приходился Дагаев, мы не знаем. Но он родственник. И она ему начинает жаловаться, Данилова: дескать, хамьё, охамели солдаты, вот вы, голубчик, офицер, вы бы взяли меры. Ну, будь Дагаев поумнее, уж извините, или, может быть, даже дело не в уме, а будь он темперамента другого, вот об этом, на этом мы поподробнее остановимся через некоторое время — он бы нашёл, наверно, как выкрутиться, пообещал бы, ещё чего-нибудь, не полез бы в это дело, потому что, строго говоря, он никакого отношения к фейерверкеру Дементьеву не имеет. Но откуда-то он знал — скорее всего, это сказала сама Данилова, собственно, другого источника быть не может — что старший… Кто такой старший фейерверкер? Старший фейерверкер на нынешние деньги — это старший сержант в артиллерии. Но сегодня старший сержант совсем невелика птица, а в те времена так сказать нельзя, потому что в те времена в императорской армии командирами взводов были не офицеры, а унтер-офицеры.
С. БУНТМАН: Взвода даже?
А. КУЗНЕЦОВ: Взвода! Так вот, старший фейерверкер — это командир артиллерийского взвода. То есть у него два орудия в подчинении. Но самое главное — что Дагаев знал, видимо, от Даниловой — что Дементьев не просто унтер-офицер, а он кандидат. Что такое кандидат — вот я, чтобы не быть голословным, просто зачту по этому поводу справку. «Кандидаты на классную должность в Российской Империи — нестроевые нижние чины, выполнившие условия на получение первого классного чина и ожидающие вакансии для производства». То есть он не просто унтер-офицер, который имеет право стать офицером — он уже всё выполнил, он ждёт только когда освободится конкретная должность, чтобы её занять и за должность получить первый офицерский чин. То есть через месяц, через два, может быть — через три месяца… Спасович упоминает, что Дементьев ожидал производства к Пасхе, а вот этот инцидент с собакой — это пятое апреля, ну даже если поздняя Пасха в том году…
С. БУНТМАН: Ну уж совсем да, да, да.
А. КУЗНЕЦОВ: Ну месяц ещё, может быть, да?
С. БУНТМАН: Ну максимум, да?
А. КУЗНЕЦОВ: И получается, что вот-вот, с недели на неделю, он должен был стать прапорщиком. Что мы знаем о Дементьеве? Вот из обстоятельств дела реконструируется вот такой портрет: во-первых, он очень немолод. Дело в том, что Спасович упоминает о том, что он сражался с турками и что он георгиевский кавалер, то есть он получил солдатский георгиевский крест — не говорит сколько, видимо, один, но дело в том, что георгиевских крестов четыре стало не сразу, большую часть 19-го века был один георгиевский крест.
С. БУНТМАН: Солдатский имеется в виду?
А. КУЗНЕЦОВ: Солдатский имеется в виду, да, не, не знак отличия ордена для офицеров — солдатский, конечно. Где он мог получить с турками георгиевский крест до семьдесят третьего года? Только в одном месте, это Крымская война, конечно. То есть, получается, что, если он начал службу, может быть, прямо вот собственно в год Крымской войны, получается, что он 20 лет уже служит. То есть ему за сорок. Ему за сорок. Это образцовый солдат, как мы увидим: три генерала ему дадут отличные характеристики. Надо, чтобы генерал вообще вспомнил…
С. БУНТМАН: Фейерверкера… Ещё он не был даже фейерверкером.
А. КУЗНЕЦОВ: …который Дементьев, да? Подумаешь, Дементьев. Три генерала дадут ему характеристики, одна лучше другой. И вот он, по каким-то соображениям, выслужив все положенные и неположенные сроки… Это же 1860−1870-е годы — уже милютинские реформы военные потихонечку начинаются — срок уже сильно сократился, двадцать пять давно уже никто не служит. То есть, конечно, он давно уже мог быть гражданским человеком. Но вот у Спасовича интересный в речи будет оборот. Спасович говорит, значит, о том, что… Ну сейчас быстро я не найду — скажу своими словами, что вот эта девочка, которую собака покусала, она любимая дочка, значит, Дементьева, ради счастья которой он предпочёл тяготы военной службы собственной свободе. Я задумался, как вот интерпретировать, что такое? Причём здесь военная служба и её счастье? Я думаю, что, скорее всего, вот такая тут история. Он мог, конечно, уйти на гражданку с медалью, причём не просто с юбилейной медалью, а с георгиевским крестом, уйти старшим унтер-офицером, его бы с руками оторвали в полицию, в лесную охрану, на любую другую государственную службу в унтер-офицерские чины с гораздо лучшим жалованием, чем в армии, его бы оторвали с руками дворником в богатый дом — отставной солдат…
С. БУНТМАН: Да, и ещё кое-какие знания, и, в общем-то, артиллерия — это благородное…
А. КУЗНЕЦОВ: Артиллерия, конечно. Он же не пехота — он наверняка человек грамотный. То есть, конечно, он мог, так сказать, начать на гражданке жизнь, видимо, вполне достаточно… Но он остался на сверхсрочную и вот ждёт этого первого офицерского чина. Нам может сегодня показаться — ну да, естественно, из солдат, а тут у него возможность стать офицером… Больше половины вот таких вот унтеров, которые имели право производства в офицеры, не пользовались этой привилегией. А давайте себе представим, да? Вот ты унтер-офицер, ты уважаемый человек, солдаты перед тобой заискивают, в частном общении называют тебя дядечкой, при первой возможности норовят угостить в каком-нибудь там, значит, чипке, они ищут твоего покровительства… И вот ты стал в свои 42 года прапорщиком. Ну. И что? И ты попадаешь в среду, которая не твоя…
С. БУНТМАН: Ты старше…
А. КУЗНЕЦОВ: Где над тобой подпоручик 22-летний, мальчишка, вчера, так сказать, произведённый в офицеры, да, он старше тебя по званию. Даже если тебе пальцем в это не тыкают, но ты понимаешь, что ты необразован, что ты валенок, что ты лапоть. И плюс ещё абсолютно копеечное жалование. Да, унтер-офицер получает меньше офицера, но унтер-то офицер на всём казённом — ему не надо платить ни за жильё, ни за еду, ни за обмундирование, а офицеру за всё за это платить надо. Хорошо, если ему квартирные платят, и то скорее всего квартирных офицеру не хватает на квартиру, надо доплачивать своими. То есть, на самом деле, да, конечно, почётно, но во всём остальном — сущий геморрой. И вот я думаю, что он мечтал, чтобы его девочка была личной дворянкой.
С. БУНТМАН: Да.
А. КУЗНЕЦОВ: Потому что даже одна звёздочка на погоне — личное, не потомственное дворянство давала.
С. БУНТМАН: Ну, а как же девочка тогда будет дворянка, если не потомственное?
А. КУЗНЕЦОВ: А она будет потомственная почётная гражданка. Потому что дети личных дворян автоматически получали потомственное почётное гражданство, а это всё-таки привилегированная история, да. Вот скорее всего вот эту фразу Владимира Даниловича надо понимать так: ради её будущего он рвался в офицеры, хотя самому ему вряд ли это было наилучшим, так сказать, вариантом. Ну, по крайней мере, Спасович на основании чего-то такой вывод сделал.
С. БУНТМАН: Логичный вполне. Мы сейчас прервёмся, а потом продолжим это дело разбирать.
Реклама
А. КУЗНЕЦОВ: И вот поручик Дагаев… Я обещал, значит, вставную новеллу о его темпераменте. Спасович в конце речи упоминает вещь, которую сегодня упоминать нельзя — кодекс профессиональной этики адвоката просто не позволяет такие вещи делать, но 150 лет назад это было совершенно обычным явлением: у Плевако полно этого… Он упоминает национальность Дагаева как пример того, что этот человек необузданного темперамента.
С. БУНТМАН: Кавказ?
А. КУЗНЕЦОВ: Он говорит: он, кажется, из дворян Тифлисской губернии. Вряд ли Тифлисской: в Тифлисской губернии в гербовнике нет Дагаевых. Это вообще чеченская фамилия. То есть есть Дагаевы русские — я посмотрел. Есть Дагаевы, довольно распространённая, довольно много носителей чеченцев. Значит, русские — есть два дворянских рода: один в Московской губернии, один в Черниговской. Но раз Спасович упоминает Кавказ, видимо, этот наш Дагаев из Терской области, если он чеченец, то тогда это не Тифлисская губерния — это Терская область, область Терского казачьего войска. Вот вполне возможно, что он из казачьих офицеров, который каким-то образом там по службе перешёл в Петербург в какую-то часть. Никакого отношения по службе — ещё раз — к Дементьеву он не имеет. Значит, он велел послать кого-то из слуг за этим самым наглым унтер-офицером. Тот не явился. А чего он будет являться не к своему офицеру?
С. БУНТМАН: Действительно.
А. КУЗНЕЦОВ: Дагаева закусило, он послал к нему полицейского. Дементьев через дверь объяснил, что не пойдёт. Он послал дворника. И Дементьев сказал, что если их благородию угодно, то вот они могут, так сказать, на нейтральной территории, на колидоре встретиться. Они встретились. По итогам Дементьев был довольно сильно избит. Но, опять-таки, чтобы не быть голословным, я зачитаю, что там находится. Сейчас, прошу прощения. Вот. Второй, второй вопрос. Это прямо отрывок из речи. «О ссадине на подбородке и об отсутствии правого уса» у Дементьева.
С. БУНТМАН: Опа.
А. КУЗНЕЦОВ: «От сабли раны имеют форму линейную, а эта ссадина имеет вид кругловатый, следовательно, она произошла не от сабли; точно так же не саблей мог быть отрезан ус, она слишком тупа для этого. Чтобы вырвать ус, нужно было выдернуть его рукою. Чтобы объяснить факт исчезновения этого уса, нужно обратиться к тому порядку, в котором были нанесены раны, и по ним проследить ход событий. Первая рана, которую Дементьев получил ещё на лестнице, была рана на правом глазу, пересекающая верхнее веко правого глаза, идущая через висок и теряющаяся в волосах». То есть он его ударил шпагой, потом руками вырвал ус. Что было из повреждений у Дагаева? На самом Дагаеве повреждений не было. Но остались на поле боя его погоны. По крайне мере один погон. И когда драка закончилась и Дагаев, видимо, ретировался, простодушный Дементьев, всё ещё верящий в законность… Правильно верящий, суд встанет на его сторону, сразу скажу. Дементьев пошёл в полицию, сказал: вот, на меня офицер напал, вот его погон, давайте попробуем его по этому погону найти.
С. БУНТМАН: Хм.
А. КУЗНЕЦОВ: Чем, надо сказать, выкопал себе ямку очень неслабого размера.
С. БУНТМАН: Сорвал погоны с офицера.
А. КУЗНЕЦОВ: Дело в том, что погоны — это особая часть офицерской формы. Известен случай, когда офицер был оправдан военным судом за то, что он застрелил штатского, в споре положившего руку на его погоны. Не сорвавшего — положившего руку на погоны. Тот из табельного оружия застрелил, военный суд сказал: да, это нападение на офицера, это марает его честь, он отстоял честь, он молодец. И конечно, большая была доля вероятности, что в этом случае пошло бы примерно таким же путём. Собственно говоря, дело-то называлось официально — Дементьев обвинялся в отказе исполнить приказание поручика Дагаева и в оскорблении последнего словами и в высшей степени дерзким поступком. Понятно, что речь идёт об этом самом погоне. В высшей степени дерзкий поступок. Дагаева в суде не было, его не допрашивали в качестве свидетеля в суде. Зачитывались его показания на следствии, но в суде его не было. Почему? Очень интересная формулировка. Вот что говорит Спасович: «подсудимый находится в очень трудном положении вследствие особенностей военного судопроизводства, вследствие примечания к статье 769, в силу которого», — Андрей, дайте нам, пожалуйста, картинку, это обложка военного судебного устава, — «в силу которого ввиду соображений высшего порядка поручик Дагаев не может быть вызван в суд». Что же это за «соображение высшего порядка»? Давайте прочитаем статью, статья коротенькая. Только я её прочитаю в обратном порядке для интриги. «769. Не допускаются к свидетельству. 3) присяжные поверенные и другие лица, исполнявшие обязанности защитников подсудимых, — в отношении к признанию, сделанному им доверителями во время производства о них дел». Понятно. «2) священники — в отношении к признанию, сделанному им на исповеди». Понятно. И «1) безумные и сумасшедшие». Похоже, что поручик сбрендил.
С. БУНТМАН: Ой!
А. КУЗНЕЦОВ: Или, поняв, что дело пахнет керосином, поняв, что офицер выглядит некрасиво в этой истории, узнав, что подсудимого будет защищать король адвокатуры, армейское начальство уложило его в больничку со словами: сиди и не рыпайся. Заварил кашу — вот теперь сиди, морда. Да? А то мы все из-за тебя тут будем бледно выглядеть. Я допускаю, что именно вот такой вариант развития событий был. Или действительно у него на почве переживаний что-то там соскочило. Ну тоже отрицать вероятность такого нельзя. Я уже сказал, что Дементьеву дали самые лучшие характеристики три офицера. И собственно говоря, благодаря тому, что эти три генерала названы поимённо, мы сегодня можем реконструировать место службы Дементьева. Спасович упоминает так: «если по отзывам одного из генералов, Осипова, он характера тихого, смирного, если по отзыву генерала Платова он строго исполняет свои служебные обязанности, если по отзыву генерала Фриде это такой человек, в котором военная дисциплина въелась до мозга костей, то решительно невероятно, как такой человек мог совершить то, что ему приписывают». У нас есть три фамилии, мы понимаем, что это всё генералы артиллерийского ведомства, мы без труда их находим. Платов Александр Степанович, генерал-лейтенант, начальник Михайловского артиллерийского училища. Осипов Василий Григорьевич, генерал-майор, командир Санкт-Петербургской крепостной артиллерии. Фриде Александр Яковлевич, генерал-майор, в недавнем прошлом командир батареи Михайловского артиллерийского училища. Дайте, пожалуйста, Андрей, фотографию генерала. Только от одного из них нашлась фотография. Это генерал Фриде.
С. БУНТМАН: Угу.
А. КУЗНЕЦОВ: Совершенно очевидно, что Дементьев служил, видимо, довольно долгое время в Михайловском артиллерийском училище, где его знали два из трёх. А в данный момент он служил под началом третьего. Он служил в Петербургской крепостной артиллерийской роте. Полтора года назад, в мае двадцать третьего года, у нас была передача. Помнишь, дело поручика Имшенецкого, который с молодой женой катался на лодочке по Неве, и она у него выпала?
С. БУНТМАН: Да. Случайно.
А. КУЗНЕЦОВ: Имшенецкий служил в этой же самой роте, но, правда, через 20 лет после описываемых событий. Дайте, Андрей, пожалуйста, последнюю…
С. БУНТМАН: А почему рота, а не батарея?
А. КУЗНЕЦОВ: …последнюю картинку. Я не знаю. Вполне допускаю, что крепостная артиллерия делилась на роты. Как драгунские части считались не кавалерией, а конной пехотой. Да?
С. БУНТМАН: Да. Конной пехотой, да.
А. КУЗНЕЦОВ: Где тут логика? Рота крепостной артиллерии — так она называлась. Между прочим, элитное место службы. Командир роты подполковник.
С. БУНТМАН: Ого!
А. КУЗНЕЦОВ: По штату. Да. А в один из моментов этой ротой командует, вот как раз в этот момент, генерал-майор Осипов. Он по должности командир роты. Вот представь себе, да? И в этой роте всего-навсего — я тут залез в штатное расписание — в этой роте всего-навсего шесть старших фейерверкеров. То есть Дементьев, конечно, на виду. Дементьева, конечно, все генералы, под которыми он служил, знают. Потому что это не артиллерийская бригада, где этих фейерверкеров, там, бочкой солить можно, а тут каждый человек на виду со всеми своими недостатками и достоинствами. И если несмотря на корпоративную этику, которая у военных просто исключительно сильно развита, солидарность офицера с офицером, если, зная суть дела, три генерала вступились за солдата — наверное, это свидетельствует о том, что солдат был действительно совершенно незаурядный. Что сделал Спасович? Спасович блестяще совершенно размотал последовательность событий, используя медицинские знания. Он великолепно разбирался в судебной медицине. Следил за этим, состоял в обществах, выписывал журналы, в том числе на иностранных языках, по судебной медицине. Во-вторых, он дал блестящую психологическую характеристику — и тому, почему старушка так взъелась, да, и почему Дементьев так реагирует. Он ждёт производства в офицеры, ему особенно не хочется, чтобы сейчас — сколько раз его наверняка по морде били за его двадцать-то лет службы. И вот сейчас ему через несколько недель офицерские эполеты светят, и опять его сейчас будут мордой возить и кричать: ты скотина, позволяешь себе! И конечно, он старался всячески этого избежать. Что привело, видимо, к нескольким дополнительным травмам. Ну вот, опять же, чтобы не быть голословным — к вопросу о том, как Спасович описывает мотивы: «С дамами пожилыми, воспитанными в старых понятиях, чрезвычайно трудно бывает рассуждать об обстоятельствах, касающихся их лично. Дама может быть очень благородная, очень сердобольная, но ей трудно втолковать, что право, что не право, трудно заставить её стать на объективную точку зрения по личному вопросу, трудно дать почувствовать что-то, что не больно ей, а другим может быть больно. В семействе Даниловой сложилось, вероятно, такого рода представление: собака нас не кусает, на нас не лает — невероятно, чтобы она могла кусаться и пугать кого-нибудь. Собака невинна, а люди, которые возводят всё это на неё — кляузники. Данилова никого не зовёт к мировому судье. Почему же её зовут? Это кровная обида. По всей вероятности, тут и образовалось такое представление, что не жильцы — жертвы собаки, а сама владелица её — жертва людской злобы. Она, надворная советница, страдает от какого-то нижнего чина, от солдата. Все эти соображения, конечно, были переданы Дагаеву, когда он пришёл 7 числа с тёщей, служанкой и женой». Ну, и ещё одно, что можно считать фирменным знаком Владимира Даниловича Спасовича — он всегда либо начинал, либо чаще завершал речь таким вот обобщением, в котором показывал, какое данное конкретное дело имеет значение для установления справедливости вообще. Да, вот какое это…
С. БУНТМАН: Угу. Как пример.
А. КУЗНЕЦОВ: Да. И вот, как он в данном случае… А надо напомнить, что дело рассматривается в военно-окружном суде: ни тебе присяжных, ни тебе гражданских судей. Судьи — юристы, но военные. Вот эта самая корпоративная солидарность, вот эта самая офицерская фанаберия, уж будем так называть — всё это из военного суда никто не забирал и не отменял. И вот Спасовичу нужно психологически очень точно произнести что-то, что подействует вот именно на этих людей. И вот какие слова он выбирает: «Дисциплина нарушается одинаково, когда подчинённые бунтуют и волнуются, и в совершенно равной степени, когда начальник совершает то, что ему не подобает, когда человеку заслуженному приходится труднее в мирное время перед офицером своей же армии, нежели под выстрелами турок, когда георгиевскому кавалеру, который изъят по закону от телесного наказания…» — а это правда: когда был учреждён вот этот солдатский Георгий, в статуте сказано, что награждённые этим знаком телесным наказаниям ни при каких условиях не подвергаются. Сначала лишить знака, — а лишить знака может только государь по представлению Георгиевской Думы, а уже потом телесное наказание. То есть такая вот сверхпривилегия. «…когда георгиевскому кавалеру, который изъят по закону от телесного наказания, наносят оскорбление по лицу, отрывают ус, когда лицо его покрывается бесславными рубцами. Я вас прошу о правосудии». И вот, судя по результату, слова попали, что называется, в точку, потому что вот эти вот офицеры, — а председателем суда был полковник целый, — вот эти вот офицеры в данном случае решили, что солидарность, которую они должны проявить, должна быть не узкоофицерская, как я себе представляю, а общеармейская. Вот этот завтрашний почти офицер, герой войны, георгиевский кавалер, да — вот они вошли в его положение, вероятно, поставили себя на его место. А если про поручика принесли справку, что он, так сказать, временно безумен, то это, конечно, дополнительный аргумент: ну что вы хотите, он же ни с того ни с сего ку-ку. Значит, месяц назад, когда он на этого солдата набросился, видимо, он уже был… не вполне себя контролировал. Да, так сказать, всё в результате можно понять. Сам Дементьев — ну, помимо ответа на вопросы на допросе, которые, безусловно, был, не мог не быть — вот что сказано в судебном отчёте. Судебный отчёт, ещё раз повторю, почти полностью состоит из речи Спасовича, только один абзац сначала — там дата и всё прочее, и вот в конце такой вот абзац. «На вопрос председателя, что может подсудимый прибавить в своё оправдание, подсудимый Дементьев произнёс: «Ваше высокоблагородие, обратите на мои лета, и на мою службу, и на семейные обстоятельства ваше милостивое внимание. Больше я ничего не могу дополнить»». И военный суд оправдал его за недоказанностью совершения им вот этих вот проступков. Более того, Спасович высказал предположение в своей речи, оговорившись, что это именно предположение — он всегда был аккуратен в таких вопросах, — что не Дементьев сорвал с Дагаева погон, а что, ну, по сути, что Дагаев инсценировал эту историю. Я не знаю, как это вообще возможно. Ну, погоны в то время, насколько я могу судить, не пришивались…
С. БУНТМАН: Нет-нет-нет, они на петли…
А. КУЗНЕЦОВ: Они привязывались такими специальными этими самыми… Мог ли он сбросить погон специально для того, чтобы потом, чувствуя, что что-то пошло не так, для того чтобы потом это обвинение перекрыло всё остальное… Ну, если это так, тогда, конечно, не работает аргумент о его особой горячности — тут уж какая горячность, тут такой холодный, подлый расчёт получается. Такой прям… заранее обдуманное намерение, как бы нагадить побольше. Я думаю, что на самом деле, конечно, в возне, в драке погон слетел, скорее всего…
С. БУНТМАН: Вполне возможно, да.
А. КУЗНЕЦОВ: Тем более что возиться… это потом уже драка продолжилась во дворе — ну они, видимо, по лестнице, как я понимаю, кубарем скатились просто-напросто. А началась-то она на узком явно совершенно лестничном пролёте — в этих домах широким лестницам откуда взяться, ну и понятно, что там возня началась, да, два мужика, естественно, там хватались за всё, за что можно: за погон, за портупею, за грудки, за усы, как вот так вот выяснилось. А вообще, я хотел бы… Вот, собственно говоря, дело Дементьева. Ничего не находится. Я искал, может, есть какие-то следы приказа о его производстве в офицеры — ничего.
С. БУНТМАН: Да. Ничего? А известно, из каких, собственно, войск был Дагаев?
А. КУЗНЕЦОВ: Нет.
С. БУНТМАН: Тоже неизвестно, да?
А. КУЗНЕЦОВ: Если он с Кавказа и если он произведён в офицеры как казачий офицер, а затем переведён в Петербург по месту службы — скорее всего, какая-нибудь кавалерия, но, конечно, не гвардейская. Потому что в Петербургском гарнизоне кавалерийские части — это в основном гвардейские полки.
С. БУНТМАН: Ну да.
А. КУЗНЕЦОВ: Если бы он был офицером гвардии, наверняка это звучало бы не раз, потому что это вообще совсем другое положение в обществе. Он какой-то, видимо, вот такой вот… Опять же, судя по тому, что он, видимо, тоже человек не совсем юный — он уже женат, а я напомню, что офицеру вообще-то разрешалось жениться, когда ему уже под тридцать было, иначе надо было получать специальное разрешение. Государство не было заинтересовано в том, чтобы вчерашние, так сказать, произведённые в прапорщики, чтобы они тут же женились.
С. БУНТМАН: Ну, а может, он вообще не в Петербурге служил, а приехал в отпуск?
А. КУЗНЕЦОВ: Очень может быть; очень может быть, что он недавно перевёлся, поэтому, собственно говоря, он и ходит по родственникам. Легко же себе представить — что обедать ходит, да? К тётушке какой-нибудь там, потому что с его офицерским жалованием в столице жить дорого, он обычный поручик, да. Что это он явился к ней и с женой, и с тёщей, и со служанкой? Ох, я подозреваю такой студенческий приём, когда не только сами приходили к тётушке из общежития подъесться, но и пару приятелей с собой прихватывали, чтобы они тоже…
С. БУНТМАН: Ну да, как бы вскладчину, да?
А. КУЗНЕЦОВ: Как бы подкормились, подкормились немножко.
С. БУНТМАН: Ну конечно, да.
А. КУЗНЕЦОВ: У них тоже тётушки есть.
С. БУНТМАН: Да!
А. КУЗНЕЦОВ: Вот. Я думаю, что реконструируется вот такая вот эта самая, почему он ещё так взбесился — возможно, что он почувствовал, что его вот этому шаткому благополучию что-то угрожает, надо её прихоть-то исполнить, причём так, чтобы она видела.
С. БУНТМАН: Ну конечно, да!
А. КУЗНЕЦОВ: Как героически он, там.
С. БУНТМАН: Показать, показать перед ней, форс, да, весь там, и так далее, да. Конечно, это, это важно. Да, да.
А. КУЗНЕЦОВ: Я понимаю, что все эти реконструкции — они, конечно, может быть, не очень дорогого стоят, но, во-первых, это очень увлекательное занятие, во-вторых — действительно ничего другого у нас нет.
С. БУНТМАН: Ну да, да.
А. КУЗНЕЦОВ: А тут хоть на чём, хоть на чём-то это, в принципе, может быть обосновано. Вот. И что я ещё хочу сказать о Спасовиче — вот ещё, ещё одна вещь, которую совсем нетрудно реконструировать: представить себе, что Дементьев мог мало-мальски серьёзную сумму заплатить — невозможно, он не по интендантству служит. Не могло у него быть никаких там серьёзных сбережений. Представить себе, что солдаты роты скинулись — ну, во-первых, можно, конечно, представить, но у них тоже рублик-другой там, за душой, нет у них никаких больших запасов. Офицеры роты — не сомневаюсь, что нет: очень щекотливое дело, да, скидываться на адвоката для солдата, ударившего офицера — это, по моим понятиям, совсем вот за рамками, да? Спасович, по сути, защищал его бесплатно.
С. БУНТМАН: Я думаю — да. Очень похоже на то. Да.
А. КУЗНЕЦОВ: И вот это и делает его королём адвокатуры: не то что он всегда защищал всех бесплатно — нет, конечно.
С. БУНТМАН: Нет!
А. КУЗНЕЦОВ: Когда у него случался купец или что-нибудь такое в этом роде — ну понятно, так сказать, здесь деньги сами в руки плывут, об этом, собственно, тогдашние адвокаты говорили честно: что с купцов они берут в десятки раз больше, чем, там, с обычного человека. Но вот умение такому простому, обычному человеку защитить — ну, во-первых, свободу, потому что в случае обвинительного заключения Дементьев бы в лучшем случае в штрафные роты отправился, а то и на каторгу, да? Но ещё и вернуть чувство собственного достоинства — вот в этом смысле судебные уставы совершенно, конечно, потрясающая штука: они и про чувство собственного достоинства тоже. Я рылся в газетах, думал — может, найду какой-нибудь отчётец, там, да, на 16 мая семьдесят третьего года: отчётца не нашёл, газет почти нет в сети, но случайно «Кронштадтский вестник» мне попался.
С. БУНТМАН: Так!
А. КУЗНЕЦОВ: И там на четвёртой странице анонс дел, которые на следующей неделе будут слушаться в Кронштадтском военно-морском суде — это отдельный суд, да: есть Петербургский гарнизонный окружной, а есть Кронштадтский военно-морской, военно-морской базы. Так вот там разбиралось дело двух матросов, отнявших у солдата платяную щётку.
С. БУНТМАН: Ой. В военном, а не в мировом ни в каком там, и так далее?
А. КУЗНЕЦОВ: А вот потому что во время службы совершено военнослужащими!
С. БУНТМАН: Понятно.
А. КУЗНЕЦОВ: Изъятие из мировой юрисдикции — да, это военные. Но я к тому, что — вот реформа, да? Можно солдату, которого обидели, да, два здоровых матроса, а он, видимо, новобранец, отняли у него платяную щётку — вот можно обратиться в суд, я надеюсь, что суд ему эту щётку вернул.
С. БУНТМАН: Я тоже надеюсь, и здесь всё интересно, в этом деле, которое сегодня было, потому что очень интересно, как Спасович узнал об этом деле, как сообщалось, как он за него взялся, и вот здесь — насколько внимательно он следил за тем, что попадает в суды, кто ему сказал, если что, совсем…
А. КУЗНЕЦОВ: К сожалению, он не оставил мемуаров — в отличие от, скажем, Кони, который оставил обширные мемуары, он не оставил мемуаров. К сожалению.
С. БУНТМАН: Ну да, да, да. Это, это жаль. И вот, и вот реконструкция и эта была бы очень интересна, конечно, да.