Представляем вашему вниманию фрагмент из книги Джоэла Харрингтона «Праведный палач: жизнь, смерть, честь и позор в XVI веке».

Мы ничего не знаем о детстве и юности Франца Шмидта в Хофе. Большинство его впечатлений, несмотря на бесславное занятие отца, могли быть схожи с опытом любого мальчика из семьи среднего достатка Германии XVI века. Первые шесть или семь лет он провел в основном в обществе взрослых женщин, а также других детей. Мать Франца умерла до того, как ему исполнилось шесть лет, возможно во время или вскоре после рождения ребенка, что было нередко, и ее роль, скорее всего, взяли на себя тетя или бабушка малыша. В 1560 году Франц, и это тоже было обычным делом, обрел мачеху, когда его вдовствующий отец женился на Анне Блехшмидт, происходившей, судя по всему, из семьи палачей, проживающей в соседнем Байройте. Несмотря на образ, созданный братьями Гримм, многие мачехи эпохи раннего Нового времени имели хорошие, даже нежные отношения со своими приемными детьми. Нам остается только надеяться, что так было и в случае Франца.

Если социальная изоляция семьи в Хофе была действительно столь суровой, какой позже ее описывал Франц, то детство его должно было быть одиноким. За младенцами и маленькими детьми в то время почти не присматривали (по крайней мере, по современным западным стандартам), и они могли свободно исследовать открытые колодцы, очаги и множество других опасных мест, которые часто забирали юные жизни. Возможно, эта свобода подарила Францу несколько приятелей, не обладавших предрассудками своих родителей. Мы знаем, что у него была по крайней мере одна старшая сестра, Кунигунда, которая достигла совершеннолетия; возможно, и даже вероятно, что были и другие братья и сестры, которые попали в те ужасные 50% детской смертности в возрасте до 12 лет.

Примерно в то же время, когда Генрих Шмидт женился во второй раз, на Франца легла часть домашних обязанностей, а еще он начал изучать основы чтения, письма и арифметики. В некоторых городах детям палачей разрешалось посещать местную латинскую или немецкую гимназию, но в любом случае на платной основе. Нюрнбергский родственник Франца, Линхардт Липперт, позже с горечью жаловался, что другие родители запретили своим детям садиться рядом с его сыном в школе, а городские власти просто отказались вмешиваться, предложив ему обучать мальчика дома. Городские власти Хофа содержали и приходскую (немецкую) школу, и латинскую (основанную учеником сподвижника Лютера Филиппом Меланхтоном), но записи о зачислении не сохранились, поэтому мы можем только предполагать, где Франц выучился читать и писать: в школе, у частного преподавателя или у одного из своих родителей. Его письма в зрелом возрасте, а также весьма элегантная подпись предполагают как минимум обучение немецкому и, возможно, немного латыни. Но пишет он без знаков препинания и использует своеобразный синтаксис и орфографию, не проявляя признаков знакомства с литературным или хотя бы нотариальным стилем. Как и многие полуобразованные ремесленники того времени, Франц Шмидт писал безыскусно, разговорным языком. Он был утилитарным летописцем, который ценил факты и целесообразность, порой даже в угоду ясности.

ФОТО 1.png
Подпись Франца на его договоре найма 1584 года. (Джоэл Харрингтон «Праведный палач: жизнь, смерть, честь и позор в XVI веке»)

Вероятно, Франц получил религиозное воспитание дома, хотя местный пастор — если он вдруг согласился войти в дом Шмидта — вполне мог наставить мальчика в катехизисе и заложить в нем основы твердой веры. Именно евангелическая, или лютеранская, вера определила самые ранние религиозные чувства мальчика. Город Хоф порвал с католической церковью и вступил в союз с новой лютеранской верой в самом начале Реформации в 1520-х годах. Ко времени рождения Франца, поколение спустя, Хоф уже стал оплотом лютеранства, и практически каждый гражданин придерживался протестантской веры. У взрослого Майстера Франца были твердые религиозные убеждения, и вполне вероятно, что такое серьезное отношение к вере он перенял у родителей или других членов семьи. Многие дети того времени изучали религию дома. Церковные лидеры проповедовали, что каждый семьянин, Hausvater (буквально — «отец дома») несет ответственность перед Богом за то, чтобы его дети получали надлежащее обучение. Как и в большинстве семейств, молодой Франц и его сестра Кунигунда уже в раннем возрасте осваивали лютеранскую версию основных доктрин христианства и знали как о первородном грехе и божественном прощении, так и о важности человеческих поступков и необходимости жить благочестиво.

Обучение Франца ремеслу палача, вероятно, началось в возрасте примерно 12 лет. Каким бы ни было участие Генриха Шмидта в жизни его сына до этого момента, отныне он стал самым важным образцом для подражания как в личностном, так и в профессиональном плане. Обучение почтенным профессиям, ткачеству или плотничеству, обычно включало официальный контракт на стажировку от двух до четырех лет у признанного мастера, который получал значительную ежегодную плату от семьи молодого человека. Сыновья некоторых палачей поступали на работу к родственникам или другому мастеру-палачу на тех же условиях. Но таких мастеров было относительно немного, поэтому большинство сыновей оставались дома и с юности учились ремеслу под руководством своих отцов. Сыну палача, такому как Франц, было запрещено обучаться любому другому ремеслу, он не мог получить университетское образование или быть рукоположен в сан священника — все эти глубоко укоренившиеся запреты будут в силе еще два столетия спустя. Но ничто не могло помешать ему лелеять мечты о другой жизни для себя или своих детей.

Чему научился подросток Франц у своего отца? Прежде всего, он сформировал свое фундаментальное представление о том, что значит быть мужчиной. Маскулинность раннего Нового времени была замешена на понятии чести, как личной, так и коллективной. С малых лет Генрих внушил Францу, что ненавистный маркграф лишил их всего самого ценного: почтенной профессии, права на гражданство, компании друзей и самогó доброго имени. Детали, которые 70-летний Майстер Франц включил в собственный, намного более поздний рассказ — полные имена его покойного деда и дяди (в эпоху, когда большинство людей не знали своих бабушек и дедушек), роковая встреча с охотником на оленей и собакой, точные слова маркграфа его отцу, количество предполагаемых убийц и прочие — все они являются отличительной чертой часто повторяемой семейной истории. Большинство людей раннего Нового времени были озабочены нападками на их честь; понятно, что и Шмидты болезненно воспринимали это, в том числе из-за ежедневных напоминаний об их позоре. Собственное понимание Францем личной чести будет развиваться в течение всей его жизни, но, как и отец, он крепко держался за чувство жгучей обиды, полыхавшее в нем, за идею вселенской несправедливости, причиненной его семье. В самом деле, даже возникает вопрос: было ли простым совпадением, что Генрих и Франц служили в Бамберге и Нюрнберге, городах, некогда вражеских для ненавистного им Альбрехта Алкивиада?

Единственное, в чем мы точно можем быть уверены, что Генрих Шмидт передал своему сыну знание, касающееся практической стороны жизни мужчины, — ремесла. Искусство палача по сути состояло из нескольких отдельных навыков. Непременной его составляющей была техническая компетентность: от эффективного применения пыток и различных телесных наказаний (выдавливания глаз, отрубания пальцев, порки розгами и прочих) до нескольких методов казни. Однако на первых порах Франц выполнял подсобные работы, поручаемые любому ученику: чистил меч и ухаживал за пыточным оборудованием своего отца, собирал и подготавливал приспособления для публичных казней (кандалы, веревки, дрова), приносил еду и питье отцу и его помощникам и, возможно, даже помогал убирать тела и головы обезглавленных преступников.

Когда Франц подрос и возмужал, то стал помогать удерживать заключенных во время допроса или казни и начал сопровождать отца на выездных казнях в сельской местности по всей Франконии. Слушая опытного Майстера Генриха и наблюдая за ним, Франц узнавал, как поставить двойную лестницу для повешения и одновременно надеть на сопротивляющуюся жертву цепи и веревку. Он помогал строить временные деревянные платформы на берегах рек, используемые для утопления, и наблюдал за тем, как ускорить это неминуемо тяжелое и часто продолжительное мучение. Но самое главное, чему учил сына Генрих Шмидт, — то, как применять различные инструменты пыток, имеющиеся в его распоряжении для «болезненного допроса», и как оценить выносливость допрашиваемого, чтобы избежать преждевременной смерти.

Существует одна область компетенции типичного палача, которая часто шокирует в наше время: речь идет о роли народного целителя. Некоторые профессионалы использовали магическую ауру своего ремесла, чтобы привлекать клиентов, но в основном знакомство с человеческой анатомией — и особенно с различными ранами — обеспечивало палачу репутацию целителя. Поэтому Майстер Генрих также передал Францу и свои знания, вероятно полученные от других палачей, о том, какими целебными травами заживлять раны после пыток и как сращивать сломанные кости заключенного при подготовке его к публичной казни. Овладев этими навыками, взрослый Франц Шмидт будет получать значительный дополнительный доход в качестве знахаря и целителя на протяжении всей своей жизни и даже создаст для себя новую профессиональную идентичность, выйдя на пенсию.

Наконец, успешный палач, особенно когда от него ожидали многого, нуждался в том, что мы могли бы назвать «навыками работы с людьми», и в определенной степени психологической проницательности. Способностям такого рода, конечно, обучить сложнее, но сам Генрих Шмидт служил примером того, как вести дела с лелеющим свой статус знатным начальством, с подчиненными из низших слоев, не слишком заслуживающими доверия, с беспокойными «бедными грешниками» в камерах пыток и на виселице. Для работодателей Генриха в Бамберге ключевыми качествами успешного палача были послушание, честность и благоразумие — все это следовало из клятвы, данной им при вступлении в должность:

«Я обязуюсь защищать моего милостивого господина, [властителя] Бамберга, и епархию Его Светлости от всякого вреда, вести себя благочестиво, верно служить в должности, чинить судебный допрос и наказывать всякий раз, как прикажет светская канцелярия Его Cветлости; также брать не больше соответствующей платы, назначенной постановлением; кроме того, что бы я ни услышал во время допроса по уголовному делу или что бы ни было велено мне хранить в тайне, я не никому того больше не раскрою; и я обязуюсь никуда не выезжать без прямого разрешения камерария, маршала или распорядителя дворца моего милостивого господина, и буду я покорным и послушным во всех предприятиях и повелениях, преданным и безупречным во всех делах. Так помогите мне Господь и святые!»

Франц на собственном опыте узнал, что вынесение каждого смертного приговора, который должен был исполнить его отец, строилось на взаимодействии множества участников, на сложном балансе различных интересов и целей, а также видел на практике деловое измерение уголовного правосудия. Неизвестно, был ли Генрих достаточно хорошим примером в каждой из этих областей, но юный Франц быстро понял, что техническое мастерство на самом деле будет иметь значение меньшее для его профессионального успеха, чем способность внушить доверие своим работодателям, страх людям, попавшим на допрос, и уважение соседям. Другими словами, перформативный аспект его работы не ограничивался драматическими и, конечно же, важными минутами на эшафоте. Должность палача — это всеохватывающая пожизненная роль, требующая постоянного самоанализа и бдительности.

Навыки общения требовались и во взаимодействии с коллегами. Как и прочие специалисты, Майстер Генрих и палачи из других городов использовали профессиональный жаргон, часто основанный на уличном сленге того времени, известном как Rotwelsch, или Gaunersprache. Про повешение, например, говорили «зашнуровать», а обезглавливание называли «нарезкой". Особо продвинутым палачом можно было восхититься за его «превосходный узел», «хорошую игру колесом» или «симпатичную нарезку». У палачей было свое собственное слово для неаккуратного обезглавливания (putzen, или «зачистка»), а также цеховые прозвища, такие как Панч (Удар), Убийца, Нарезчик, Сокрушитель, Избавитель и Дробильщик. Хотя и не слишком лестные, эти самоопределения, по крайней мере, не были такими презрительными и живописными, как десятки народных прозвищ, среди которых встречались: Укоротитель, Монстр, Кровавый Судья, Дурной Человек, Вешатель Воров, Голова-с-Плеч, Секач, Молоток, Мастер Хаммерлинг (кличка дьявола), Укладчик, Ганс-Резак, Галстучник, Святой Ангел, Мастер Ай, Мастер Порядка и самое бесхитростное из них — Мясник.

Как и в других гильдиях и братствах, палачи раннего Нового времени звали друг друга «кузенами» и приурочивали неформальные встречи к свадьбам и празднествам, периодически устраивая большой общий сход. Самый известный сход немецких палачей, известный как Коленбергский суд, впервые состоялся в Базеле в XIV веке и от случая к случаю повторялся там же вплоть до начала XVII века. Собрание по форме проходило как типичный позднесредневековый «суд равных», сочетающий в себе решение спорных вопросов с забавными ритуалами, обильным приемом пищи, возлияниями и обменом историями. Поначалу членами были не только палачи, но и много другого «бродячего люда», не имевшего своей гильдии или суда. К XVI веку на собраниях уже преобладали палачи и носильщики, но прочие маргиналы, и мужчины, и женщины, еще принимали в нем участие. Согласно описанию 1559 года, суд собирался на площади возле резиденции палача на холме Коленберг, «под большой липой [символизировавшей в Германии правосудие] и другим высоким деревом, которое здесь называют уксусным». Председательствующий судья, избранный собранием, должен был держать «босые ноги в бочонке с водой и летом и зимой" и заслушивать дела об оскорблениях и прочих конфликтах среди своих товарищей-палачей. Опросив семерых присяжных, судья объявлял решение, выливал бочонок, и начинались праздничные мероприятия. Один разгневанный муж, вызванный на суд палачом — любовником его жены, презрительно назвал собрание «чужеземной церемонией", игнорируемой всеми местными жителями, за исключением самих бедокуров (по-видимому, включавших и его собственную жену).

В дневнике Франца Шмидта не упоминаются посещения Коленбергского суда или другого, подобного ему, общего схода. Возможно, что Генрих и заставил его хотя бы раз съездить в Базель или на другое собрание. Но куда более вероятно, что отец и сын сочли бы такое буйное и неразборчивое общение с проститутками и нищими нежелательным напоминанием о давних постыдных ассоциациях, связанных с их ремеслом. Карнавальный и нерегулярный характер суда также относился к более раннему времени, до введения сложных юридических механизмов и придания профессионального статуса ремеслу палача. Франц уже знал многих из своих коллег через отца и, конечно, общался с некоторыми из них. Однако воспевать свою профессиональную идентичность и обсуждать секреты ремесла это поколение палачей предпочитало в частном порядке и, конечно, вдали от скорняков, дубильщиков и прочих представителей позорных ремесел, от которых палачи так усердно старались обособиться.

Но вернемся к кульминации ученичества Франца Шмидта, а именно его тренировкам с «мечом правосудия». В отличие от топоров, которые на континенте обычно ассоциировались с наемниками и лесниками, мечи в домодерной Европе воплощали честь и справедливость. Императоры, князья и другие правители говорили о своей законной власти, данной Богом, как о мече, а само оружие играло заметную роль в коронациях и других официальных церемониях. Право носить меч долгое время оставалось ревностно охраняемой, исключительной привилегией знати, наглядной демонстрацией их высокого статуса. Поэтому обезглавливание мечом еще со времен Древнего Рима было привилегией граждан и аристократов, повсеместно предпочтительной формой казни — более «почетной" и более быстрой.

Сам меч палача стал объектом особой символической и материальной ценности. Он был внушительного размера — в среднем более метра в длину и весом свыше двух с половиной килограммов — и часто впечатляюще украшен. К середине XVI века типичный боевой меч, использовавшийся средневековыми палачами, был в основном вытеснен специально разработанным оружием с плоским острием и тщательно сбалансированным распределением веса, решавшим единственную задачу — обезглавливание. Многие такие мечи сохранились до наших дней и свидетельствуют о необычайном мастерстве и продуманности, вложенных в них создателями. Как правило, на каждом мече имелась своя уникальная надпись: «Через правосудие земля будет процветать и благоденствовать, в беззаконии она не выживет», «Берегись недобрых дел, не то плаха — твой удел», или еще лаконичнее: «Господа судят, я казню». Встречались мечи с гравировками изображений весов правосудия, Христа, Мадонны с Младенцем, виселицы, колеса или отсеченной головы. Некоторые династии палачей оставляли на мече имена и даты жизни каждого его владельца, а одна семья даже делала на своем зазубрины, означавшие число казненных с его помощью людей.

«Меч правосудия» Майстера Генриха был, таким образом, не просто знаком его технического мастерства, но и последней тонкой нитью, связующей семью изгоев с миром чести. Для его сына-ученика он также стал символом нового, в некотором роде даже уважительного, отношения к профессии, что резко контрастировало с образом «наемного мясника», который все еще жил в сознании многих людей. Уже будучи взрослым, Франц получит во владение меч, разработанный в соответствии с его собственными требованиями, и будет гордо носить его в деревянных и кожаных ножнах, извлекая лишь в самый решающий момент публичной драмы. В своем дневнике он тщательно отмечает точные даты своей «первой казни мечом», «первой казни мечом в Нюрнберге» и «первой казни мечом [жертвы], стоявшей на ногах».

Весной 1573 года на пути Франца Шмидта к обретению им статуса палача-мастера оставалось два препятствия. Как и всякому ремесленнику, ему требовались провести несколько лет в качестве подмастерья, странствующего по сельской местности, подрабатывающего в разных местах и получающего ценный опыт. Но, прежде чем начать профессиональные странствия, он должен будет пройти проверку на мастерство. К XVIII веку Пруссия для желающих стать палачами введет обязательный экзамен, включающий не только письменную, но и практическую часть, призванную определить, умеет ли заявитель пытать, не ломая костей, сжигать трупы так, чтобы оставался лишь пепел, и насколько мастерски он владеет приспособлениями для допроса и казни. Конечно, подобная процедура в Бамберге XVI века была куда менее подробной и формализованной, но для ученика было крайне важно добиться ритуального одобрения мастеров, если он надеялся в будущем найти хорошее место.

Решающий день наступил для 19-летнего Франца 5 июня 1573 года. Это была единственная точная дата, которую он смог припомнить пять лет спустя, когда начал вести дневник, подчеркивая этим ее важное место в своей жизни. Вместе с отцом он совершил двухдневное путешествие в деревню Штайнах, в 40 милях к северо-западу от Бамберга. Осужденным был некто Линхардт Русс из Цайерна, исчерпывающая характеристика которого приведена в журнале Франца, а именно — «вор». Вполне возможно, что кто-то из коллег Генриха стал свидетелем казни, учитывая ее значимость в жизни отца и сына. В иных обстоятельствах она осталась бы рутинным повешением. Форма казни оценивалась как наименее престижная для профессионала, зато при ее исполнении сложно было допустить ошибку. О чем думал молодой Франц, пока он вел Линхардта Русса к виселице, связывал запястья и лодыжки в установленном порядке и подталкивал его вверх по лестнице к ожидавшей петле? Дрогнул ли его голос, когда он давал осужденному право последнего слова? Была ли замечена в толпе деревенских жителей молодость палача, усомнились ли они в его мастерстве? Об этих вещах мы можем только догадываться. Но что мы знаем точно, так это то, что Франц справился со своей задачей без каких-либо явных ошибок. Когда тело приговоренного безжизненно повисло в петле, Майстер Генрих — или, возможно, другой мастер — взошел на помост. С ритуальной торжественностью он «по древнему обычаю» нанес мертвецу три пощечины, а затем громко объявил всем собравшимся, что молодой человек «казнил искусно, без ошибок» и отныне должен быть признан мастером. Позже Франц получит нотариально заверенный сертификат (Meisterbrief), в котором для потенциальных работодателей будет указано, что новый мастер выполнил свою задачу «со всей отвагой к полному удовлетворению» и получает право быть нанятым за соответствующую оплату в качестве мастера. Как и в других ремеслах, по окончании успешного экзамена на мастера-палача часто следовало праздничное мероприятие для членов семьи и друзей, которые охотно наслаждались гостеприимством гордого за отпрыска отца. Если такое празднование и было запланировано в случае Франца, то, скорее всего, оно прошло чуть позже, в Бамберге.

Полвека спустя горькая обида все еще наполняла воспоминания бывшего палача, когда он описывал «великое несчастье, [которое] возложило на моего отца, как и на меня самого, обязанности палача, которых, как бы этого ни хотел, я не мог избежать». Но при этом в его повествовании присутствует и чувство некоей удовлетворенности тем, что он провел свою жизнь, занимаясь восстановлением «мира, спокойствия и единства» на земле. В возрасте 19 лет, все еще под впечатлением от своей первой казни, будущий Майстер Франц только начал испытывать это смешанное чувство отвращения и гордости, вызываемое предопределенной ему профессией. Двойственное чувство будет продвигать его вверх по карьерной лестнице в течение всех последующих за этим знаменательным днем лет, но и оно же зародит в молодом палаче внутренний конфликт, сделав недостижимым то подлинное личное и профессиональное удовлетворение, которого он искал.

Купить полную книгу

Источники

  • Джоэл Харрингтон «Праведный палач: жизнь, смерть, честь и позор в XVI веке»

Сборник: Антониу Салазар

Премьер-министру Португалии удалось победить экономический кризис в стране. Режим Антониу ди Салазара обычно относят к фашистским. Идеология «Нового государства» включала элементы национализма.

Рекомендовано вам

Лучшие материалы