Это была одна из самых необычных надписей, оставленных на Рейхстаге в тот великий день. Каждый советский воин, оказавшийся в Берлине, хотел оставить свой след, рассказать о своем боевом пути. Все прочие надписи были сделаны на русском, украинском, грузинской, армянском языках… Но лишь одна на английском. В Красной армии в годы войны против Германии иностранцы были — поляки, чехи и словаки, французы (знаменитый авиаполк «Нормандия — Неман»), испанцы, кубинцы, греки и даже немцы (тысячи этнических немцев, граждан СССР). Но американских добровольцев можно пересчитать по пальцам одной руки, ведь граждан США в Советском Союзе и до, и после войны селилось очень мало.
Всего две такие истории стали известными к сегодняшнему дню. Одна из них — история Джозефа Байерли, родившегося в Мичигане в 1923 г. Байерли попал в плен вскоре после высадки американцев в Нормандии. Его второй побег из лагеря военнопленных Альт-Древиц (в Польше) увенчался успехом: американец добрался до частей 1-го Белорусского фронта, а там сумел уговорить командиров танкового батальона Красной армии позволить воевать ему на американском танке «Шерман». Так в январе 1945 г. мистер Байерли стал красноармейцем. Его служба продлилась месяц. За это время американский доброволец успел поучаствовать в освобождении лагеря, в котором он был пленным, пройти несколько боев и получить ранение. За службу Байерли позже наградили несколькими советскими орденами и медалями. Во время лечения в госпитале им заинтересовался Г. К. Жуков. Полководец познакомился с американцем и помог ему доехать до посольства США в Москве, а оттуда в апреле 1945 г. Байерли добрался и домой, где его уже считали погибшим и даже напечатали некролог.
История второго американского добровольца в Красной армии еще более необычна. Никлас Бурлак как бы «застрял» между двумя народами. Его отца звали Гарри Бурлак, но это имя он носил не всегда: когда-то он, Сергей Коваленко, служил на русском флоте. Коваленко был коммунистом, революционером, и участвовал в 1905 г. в восстании на крейсере «Очаков» в Севастополе. После этого ему пришлось удариться в бега, сменить имя на «Григорий Бурлак», а потом и перейти российско-австрийскую границу. В австрийской Польше Бурлак женился, нашел работу, подкопил денег и отплыл в США. Поначалу все складывалось хорошо — эмигрант стал сталеваром на заводе Бетлехэм-Сити в Пенсильвании, взял в рассрочку дом и стал отцом четверых детей. Дети (Никлас, Энн, Майк и Джон) уже чувствовали себя американцами. Но относительное благополучие рухнуло во время Великой депрессии. Бурлак потерял дом, работу и средства к существованию. Работу нигде не давали, тем более что Григорий был известен как профсоюзный активист. В 1934 г., после нескольких лет мытарств в Бетлехэме и Нью-Йорке Григорий через американские дипломатические службы подписал контракт с СССР. Вместе с семьей (кроме старшей дочери Энн, оставшейся в США и ставшей известной коммунисткой по прозвищу «The Red Flame») Бурлак переехал в СССР и начал работать на металлургическом заводе им. Кирова в с. Макеевка (Донбасс). В Макеевке к ним относились хорошо. Разве что дети дразнили переселенцев: «Один американец / Засунул в ж… палец / И думает, что он / Заводит граммофон». В Макеевке Никлас окончил школу в 1941 г., а уже в 1942 г. стал добровольцем РККА.
Мистер Бурлак перенес все тяготы войны на Восточном фронте так, как если бы он был не американским, а советским гражданином. Сначала курсант спецшколы Центрального штаба партизанского движения, затем стрелок-радист танков Т-34−76 и Т-34−85 (9-й танковый корпус). Бурлак участвовал в битвах на Курской дуге, затем участвовал в освобождении Белоруссии, Польши, и войну закончил в Берлине. Американский доброволец был также одним из тех, кто освободил концлагерь Майданек. За 862 дня своего боевого пути он был несколько раз тяжело ранен (однажды его сочли уже мертвым), дважды контужен, терял друзей и товарищей по оружию. Заслужил медаль «За Отвагу» и Орден Отечественной Войны 2-й степени. В своих мемуарах «Американский доброволец в Красной армии» (М., 2013) Бурлак особенно нежно вспоминал о своей фронтовой любви к «принцессе Оксане» — гвардии младшему лейтенанту медицинской службы и потрясающе красивой девушке, похожей на голливудскую звезда Даяну Дюрбин. Возлюбленная Никласа погибла в боях за Бобруйск.
Чтобы попасть на фронт, Бурлак изорвал свой паспорт и скрыл свое американское происхождение (конечно, потом о нем все равно узнали): «Прощай, американец! Я родился не в США, а в Макеевке! Кто проверит? Макеевка на территории, оккупированной фашистами. Я готов бить фашистов! Имею право? Имею!». К иностранцам ведь тогда относились с подозрением, даже и к таким «своим», как Бурлак. Потом это прошло. Когда его спрашивали, почему пошел добровольцем на фронт, Никлас говорил, что пошел воевать «против немецко-фашистских агрессоров, которые угрожают своим нашествием не только странам всей Европы, но и моей родине — Соединенным Штатам Америки!» А узнав, что Бурлак американец, командиры стали позволять ему вместо уставного «Служу Советскому Союзу» иногда говорить «Служу победе над фашизмом!» Ему было приятно чувствовать себя настоящим союзником, видеть, как товарищи по оружию рады получать американскую тушенку («улыбку Рузвельта»), тенты, автомобили и танки. И какая брала досада, когда друзья сетовали, что союзники все никак не открывают второй фронт!
Бурлак восхищался своими однополчанами, считал, что уцелел в войну «благодаря исключительно порядочным людям, служившим в Красной армии», самоотверженно спасавшим друг друга. Правда, он прекрасно видел и честно описал потом и неприглядные стороны войны. Вот юного студента Гнесинки, музыканта Александра «показательно» расстреливают сотрудники СМЕРШа. За что? По пути на фронт поезд остановился на родной станции парня, и «Сашок» прощался с матерью, да не успел вскочить на поезд, отстал. А когда догнал эшелон, был объявлен «дезертиром». Несчастного новобранца раздели (одежда и обувь «пригодится для нового призывника») и пристрелили перед ямой на глазах его роты.
Вот другая история — остановились в Германии в доме одной немки. Ее за несколько дней до этого изнасиловали семеро советских казаков. Пострадавшая фрау думала, что все они — молодые чубатые генералы (из-за штанов с красными лампасами). Узнав об этой истории «генеральского изнасилования», майор Заботин сказал сослуживцам: «А вы не думали о том, что во время нацистской оккупации […] жен и невест этих самых чубатых казаков насиловали немецкие солдаты?» Многие тогда горели жаждой мести. Мстили и тем, на ком нет вины.
Видел Бурлак и то, как легко солдатские жизни приносятся в жертву политическим задачам, как командование гонит иногда людей в наступление, соревнуясь друг с другом. Сослуживец капитан Троев говорил:
— А ты знаешь, что случится с маршалом Жуковым, если маршал Конев повесит на куполе Рейхстага красный флаг Победы раньше?
— Что? — спросил я.
— Жуков пустит себе пулю в лоб.
- Да?
— Да! — подтвердил с нажимом Троев. — А знаешь, что бы случилось, если бы англо-американские войска взяли Берлин?
— Что же? — вновь спросил я.
— Сталин приказал бы пустить первую пулю в лоб Жукову, а вторую — Коневу.
Но ощущение праведности той войны Красной армии, ее честной миссии Бурлак сохранил на всю жизнь и передал его в своих книгах.
В конце войны Бурлак породнился с командиром, капитаном Жихаревым. Умирая в Берлине от тяжелой раны, Жихарев попросил Никласа позаботиться о своей дочери Алле. «Я взял у него фотографию, еще не зная, что на ней изображена моя будущая жена и мама моего сына».
***
Все дети Григория Бурлака (Никлас, Майкл и Джон) занимались художественной деятельностью. Сам Григорий умер в Макеевке во время немецкой оккупации. После войны Никлас служил в оккупационных войсках в Германии, потом стал режиссером, ставил спектакли и занимался их художественным оформлением, много лет руководил Херсонским Музыкально-драматическим театром, поддерживал переписку с сестрой в Америке. В 1994 г. вернулся в США, где и прожил до 2016 г. Сравнивая жизнь в СССР и в Америке, пришел к выводу, что «маленьким людям ни при социализме, ни при капитализме хорошо не живется». Свое творчество Бурлак постарался посвятить самому интернациональному и объединяющему чувству — любви. Он считал, что он сопровождала его и хранила всю жизнь: «Наверное, Любовь сберегла меня на войне».